Я уже изрядно пьяный был, решил, что раз уж мы с Оленькой вдвоем Рождество встречаем, то нужно и ей шампанского налить. И только потом подумал, что нетронутый бокал с шампанским выглядит дико, словно на поминках, хотел убрать, уже и руку протянул, когда услышал голос:
– Люблю шампанское...
Думал, почудилось из-за выпитого. Да и голос слабый, на Оленькин совсем непохожий. Однако ж, когда оборачивался, руки дрожали так, что шампанское расплескалось.
Оленька лежала с открытыми глазами, улыбалась светлой своей улыбкой, точно просто от сна очнулась, точно и не было никакой летаргии.
Илья Егорович, друг дорогой, сразу приехал, как только позвал. К тому времени Ульяна уже суетилась вокруг Оленьки со своими отварами, причитала, кудахтала, а я не вмешивался ни во что – плакал от счастья...
* * *
О том, что убита еще одна девушка, Аглая узнала от соседки тети Нюры. Соседка заскочила к бабушке на минуточку по какой-то невнятной надобности, а осталась на целых два часа. Теперь она восседала за столом, застеленным отстиранной от вишневых пятен скатертью, попивала чаек со смородиновым вареньем и сушками и рассказывала последние антоновские сплетни.
– А девчонка эта оказалась ненашенской. Дачница из городских. – Тетя Нюра сунула за щеку сушку, отхлебнула остывшего чая. – Говорят, нашли ее в графском парке в чем мать родила, к тому же изнасилованную.
– Ай, Нюрка, ну что ты городишь! – отмахнулась баба Маня. – Купальник на ней был, мне Маринка, Пети нашего жена, по секрету рассказала. И не насиловал ее никто.
– А что ж тогда? – В соседкиных глазах зажегся жадный огонек. – Как тогда ее убили? Глаша, вот ты ж девка городская, образованная, тебя по телевизору показывают... Что думаешь, кто это их всех, а?
Аглая, которая во время разговора сидела на диване и делала вид, что читает книгу, тяжело вздохнула. Все эти разговоры, сплетни-пересуды вызывали в ее душе бурный протест, захотелось вдруг сказать наглючей и охочей до чужих дел тете Нюре все как есть, без купюр, но, поймав просительный взгляд бабы Мани, Аглая передумала. Она-то уедет, а бабушке жить в Антоновке в компании вот таких теть Нюр, придется соблюдать политкорректность.
– Не знаю. – Она отложила книгу, пожала плечами.
Цепкий взгляд соседки тут же сфокусировался на татуировке. Небось сегодня же побежит рассказывать, что баб-Манина внучка ходит вся в наколках, курит, ругается матом и вообще ведет аморальный образ жизни.
– Ну, догадки-то у тебя должны хоть какие-то быть, – не сдавалась тетя Нюра. – Ты ж одна из всех тогда в живых осталась. Может, вспомнила чего, а?
– Нюра, – в голосе бабы Мани послышались железные нотки, – ты за солью приходила? Так вот тебе соль, и иди давай!
– Ишь, деликатные какие! – Соседка сунула в рот надкушенную сушку, с кряхтением выбралась из-за стола. – Строит тут из себя невесть что, а сама без лифчика на огороде загорает! Еще образованной считается – позорище!
Кто без лифчика? Аглая поймала строгий взгляд бабы Мани, равнодушно пожала плечами. Дура она, что ли, перед всей деревней голышом загорать?! Загорала, было дело, но в купальнике, причем в очень пристойном. А с Нюрки станется, у нее все кругом если не алкоголики, то воры и проститутки.
– Я вот что тебе скажу, теть Мань, – соседка уходить не спешила, застыла на пороге, уперев в бока кулаки, – уж больно странно, что все началось, когда Глашка твоя в деревню приехала.
– А что странного-то? – уточнила Аглая, вставая с дивана.
– А то и странно, что где ты, там и убивца этот! Может, ты сообщница евонная?! – выпалила соседка и выскочила за дверь.
– Ага, сообщница, – Аглая вытащила из сумочки сигареты, вышла из дома, прятаться не стала, уселась прямо на крыльце, закурила.
Вот тебе и отдых, вот тебе и поправка нервов. Попала из огня да в полымя.
– Не слушай ее, Глаша, – бабушка вышла следом, неодобрительно покосилась на сигарету, но нотаций читать не стала. – Это ж Нюрка, первейшая на деревне сплетница.
– А я думала, что первейшая сплетница – это Зинка. – Аглая сделала глубокую затяжку.
– Ну, Зинка само собой, только вот что я тебе скажу, внучка, – баба Маня присела рядом, разогнала рукой сигаретный дым, – ехала бы ты к себе в Москву.
– Гонишь? – усмехнулась Аглая.
– Не гоню, Глаша, а беспокоюсь. Сама ж видишь, что в Антоновке творится, а ты ведь того... – она замолчала, тяжело вздохнула.
– Я одна из несостоявшихся жертв, хочешь сказать? – Аглая обняла бабушку за плечи, чмокнула в щеку. – Баба Маня, не поеду я никуда. В кои-то веки выбралась к тебе, отпуск выбила человеческий, а ты уже – уезжай.
– Так ведь убийства! Глаша, сердце мое не на месте, каждую ночь, как спать ложусь, тот страх вспоминаю.
– Пустое! – Аглая в раздражении махнула рукой, и столбик пепла с сигареты упал на аккуратное бабушкино крыльцо. – Пугач уже давно на том свете, а больше мне бояться некого. Ну сама подумай, что мне может здесь грозить?! Я ж с тобой все время, на пруд не хожу, загораю на огороде, кстати, соврала Нюрка, загораю я не голышом, а в купальнике. По дискотекам по ночам не бегаю, вышла уже из дискотечного возраста, с незнакомцами не заговариваю.
– А вдруг это кто-то из своих? – спросила баба Маня упавшим голосом. – Вдруг и не Пугач это вовсе был?
– Не думаю, – Аглая мотнула головой. – Свой бы на пятнадцать лет не притих. У маньяков же психология особенная, если начал убивать, уже не остановится.
– Так кто ж тогда, если не Пугач?
– Не знаю, подражатель какой-то. Сволочей во все времена хватает.
– Значит, не уедешь? – Баба Маня погладила ее по голове.
– Нет. Я еще не отъелась, не отоспалась, не наотдыхалась, – Аглая улыбнулась. – А потом, уеду я, и станут всякие Нюрки на каждом углу кричать, что я сообщница и сбежала от правосудия.
Баба Маня хотела было что-то возразить, но не успела: со стороны дороги послышался звук мотора, и всего через пару секунд в калитку постучали.
– Кого это нелегкая принесла? – проворчала она.
– Я открою, – Аглая загасила сигарету, поднялась с крыльца.
Нелегкая принесла Петю и Свирида...
– Вам чего? – спросила она, не здороваясь.
– Разговор есть, – буркнул Петя.
Свирид ничего не сказал, просто стоял и смотрел на нее этим своим невыносимым взглядом.
– Глаша, кто там? – послышался со двора встревоженный голос бабы Мани.
– Да так, бабуль, знакомые! Я сейчас вернусь! – Аглая не стала впускать незваных гостей во двор, сама вышла на улицу, присела на скамейку, закурила. – Какой разговор? – Смотреть она старалась только на Петю.
– У тебя фотографии какие-нибудь остались с того времени? – вопросом на вопрос ответил тот, присаживаясь рядом. Свирид остался стоять.
– С какого времени?
– С того лета, когда убийства начались. Ну, помнишь, я тогда с фотоаппаратом носился, всех фотографировал, а потом фотографии вам раздавал?
– Помню, – Аглая кивнула. – А зачем?
– Да вот зацепку одну решили отработать.
– Зацепку из сегодняшних дней или из прошлых?
– Хрен поймешь, – Петя пожал плечами, как-то странно посмотрел на сигарету.
– Будешь? – она протянула ему пачку.
Он колебался всего мгновение, а потом отчаянно махнул рукой, выбил сигарету и затянулся с такой жадностью, что Аглае сразу все стало понятно. Петя был в завязке, а она, мерзавка, своим предложением сбила хорошего парня с пути истинного.
– Давно бросил? – спросила сочувственно.
– Да полгода уже, – Петя улыбнулся счастливо и одновременно виновато. – Думал, удержусь, а как тут удержаться, когда такое творится?! Меня вон каждый день в райцентр на ковер вызывают, сегодня с родителями погибшей такой разговор имел, что никому бы не пожелал. Мать девчонкина все время плакала, а отец точно каменный стоял, так за все время ни одного слова и не сказал. Как тебе такая работенка, а?
– Сволочная, – Аглая сочувственно кивнула.
– А ты давно куришь? – вдруг спросил Свирид.
Давно? Да, пожалуй, давно, пятнадцать лет уже. Так же, как Петя, пробовала бросать, одни раз продержалась почти год, но сорвалась. Только вот зачем ему все это знать?
– Давно, – она решила не вдаваться в подробности. – Ну, так вы мне скажете, зачем вам фотографии?
– А у тебя есть? – Петя расслабленно откинулся на спинку скамейки, прикрыл глаза.
– Не знаю, надо у бабушки спросить.
– Так спроси. Вот прямо сейчас и спроси, а мы с Мишкой тебя здесь подождем, в тенечке. Или, может, в дом пригласишь? – Он приоткрыл одни глаз.
– Не приглашу, – отрезала Аглая. – Ждите.
Бабушка была в доме, убирала со стола, но по тревожному взгляду было видно – волнуется.
– Кто там, Глаша?
– Петр с Михаилом. – Говорить правду не хотелось, но не станешь же обманывать.
– А что ж ты их в дом не пригласила?! – всполошилась баба Маня. – Я бы чайку организовала.
– Обойдутся. Бабуль, ты не помнишь, сохранились у нас фотографии с того лета, когда стройотряд приезжал?
– А зачем тебе? – Баба Маня выронила полотенце.
– Это не мне, это Петьке они за каким-то бесом понадобились. Собирает улики. Так есть фотографии?
– А не помню я, сейчас посмотрим. – Баба Маня вытащила из шкафа старый фотоальбом, положила на стол перед Аглаей, спросила: – Это что же они так на улице и стоят?
– Ну почему же стоят? Сидят на лавочке, в тенечке.
– Так, может, я бы им ягодок вынесла?
– Баб Мань, не надо никаких ягодок. Они при исполнении, им взятки не положены. – Аглая раскрыла альбом, пробежала пальцами по хрустящим страницам. Она уже знала, где найдет те фотографии.
Первый снимок был большой, Петька не пожалел фотобумаги. Группа из пятнадцати человек во главе с руководителем стройотряда Надеждой Павловной позировала перед статуей Спящей дамы. Странное дело, они тогда почему-то фотографировались исключительно на фоне статуи. Было ли это стечением обстоятельств или прихотью начинающего фотографа Пети, Аглая не знала, но факт оставался фактом. Вот они ребята-стройотрядовцы, молодые, белозубые, загорелые, а вот она, не пойми каким боком затесавшаяся в дружный студенческий коллектив. Высокая, нескладная, смешная, с глазами, как плошки, удивленными и наивными. Неужели у нее когда-то был такой взгляд?
Второй снимок брать в руки Аглая не стала, испугалась, что стоит только прикоснуться к этому пожелтевшему от времени кусочку картона, как прошлое, от которого она спасалась все эти годы, снова вернется. Почему же она не уничтожила снимок тогда, пятнадцать лет назад? Откуда он вообще взялся?
Наверное, для начинающего фотографа это был очень удачный кадр, было в нем что-то такое – вибрирующее, наполненное жизнью. Жизнь плескалась в ясных Мишиных глазах, играла солнечными бликами в ее распущенных волосах, улыбалась миру настороженно и чуть смущенно. Они просто стояли рядом, даже за руки не держались, и все равно все про них было понятно с первого взгляда...
– Так разве ж ягоды – это взятка?! И Михаил же не при исполнении...
Голос бабы Мани утонул в нахлынувших вдруг воспоминаниях...
Пятнадцать лет назад
На журфак Аглая поступила неожиданно легко, даже не успела толком испугаться, как оказалась студенткой самого престижного в стране вуза. Мама предлагала отпраздновать это дело поездкой в Париж, но она отказалась, последнее перед настоящей взрослой жизнью лето решила провести в деревне у бабушки. Сонная Антоновка казалась ей гораздо предпочтительней, чем шумный и суетливый Париж. Да и по бабе Мане она за год соскучилась невероятно.