* * *
О том, что случилось с Петром, Михаил узнал по телефону от Люси. Люся рыдала в трубку, икала, материлась и обзывала кого-то сволочью и ублюдком, а еще требовала, чтобы Михаил немедленно, вот сию же секунду, приехал, потому что он ее бывший муж и не смеет оставлять ее наедине со всем этим ужасом. Михаил пообещал, что приедет, и, оборвав причитания бывшей на полуслове, отключил связь. После секундных раздумий он сделал три звонка: первый Василию Степанычу, второй в городскую больницу и третий, самый важный, Аглае.
Василий Степаныч бодрился, но по голосу было слышно, что случившееся выбило старика из колеи. Михаил никогда раньше не думал о Степаныче как о старике, а сейчас вот вдруг подумал и сам удивился этим своим мыслям.
– Петра увезла «Скорая». – В голосе Степаныча отчетливо слышалась обреченность. – Я пять минут назад звонил, сказали, что его сейчас оперируют, прогнозы давать отказались напрочь.
– А сами что думаете? Вы же его видели? Шансы есть? – Михаил задавал вопросы, а сам прокручивал в голове недавний разговор с Петькой. Петька определенно что-то нарыл, что-то настолько важное, что его решили убрать. Вот же детектив доморощенный, все намеками да загадками, не сказал ведь ничего! И думай теперь, кто ему, дураку, башку проломил...
– Миша, я, по-твоему, врач? – теперь в голосе Степаныча слышалась злость. – Не знаю я, какие у него шансы! Знаю только, что живым до больницы довезли, и то счастье.
– А с Люсей что? У нее голос был такой... странный. Или пьяный? Степаныч, вы бы приглядели за ней, пока я не приеду. Что-то сердце не на месте, как бы она чего не сотворила по дурости.
– Приглядишь за ней, как же! У себя в кабинете заперлась, никого не пускает и ревет белугой. Не думал, что наша Люся такая впечатлительная. Они ж с Петром никогда особо не ладили...
Ладили – не ладили... Какая теперь разница? Не впечатлительная Люся, а добрая. Вот только доброты своей отчего-то стесняется, оттого и ведет себя как последняя стерва.
– Все равно присмотрите. Не хотите сами, так кого из персонала у двери кабинета поставьте.
– Поставил уже. Макара с берданкой, чтобы охранял. Сам-то скоро будешь?
– Скоро. Кое-какие дела неотложные сделаю и примчусь.
– Что тут неотложнее может быть? – В трубке что-то булькнуло, Степаныч красноречиво крякнул: никак тоже решил водкой полечиться?
– Берегите там себя. – Михаил нажал на отбой и тут же набрал номер больницы.
От мрачной и не особо разговорчивой медсестры удалось добиться немногого: пациент жив, состояние стабильно тяжелое. Пришлось звонить главврачу, по старой памяти просить о содействии, чтобы Петьку устроили по высшему разряду, а если потребуется и позволит состояние, организовали перевод в областную больницу. Главврач обещал взять вопрос под свой личный контроль и тут же намекнул, что больнице до зарезу нужны спирографы, хоть самые плохенькие, но лучше бы импортные. Настал черед Михаила обещать содействие и спонсорскую помощь.
Третий и самый важный звонок он сделал уже по пути на почту.
– Алло? – Голос Аглаи был настороженный, будто она уже ждала неприятностей. А может, и ждала, или кто уже сообщил про Петьку.
– Это я, – сказал Михаил вместо приветствия и поморщился – можно подумать, Аглая не знает, что это он. Сам же на днях сунул ей свою визитку с номерами телефонов.
– Что-то случилось?
– Случилось.
– С кем?
– С Петькой. Нашли сегодня ночью с разбитой головой в парке.
– Он жив?
– Жив... пока.
Михаилу хотелось бы сказать что-то успокаивающее, ободряющее, а не это ужасное «жив пока», но с Аглаей по-другому нельзя. Еще решит, что он собирается реанимировать их общее прошлое, и отдалится, захлопнется. Этого нельзя допустить, Аглаю нужно держать в пределах видимости, под контролем, потому что она еще более непредсказуемая, чем Люся, а сюрпризов с него предостаточно. Вот поэтому он сказал не то, что хотел, а то, что нужно:
– Аглая, это охота. Понимаешь?
– На кого охота? – Она все понимала, но все равно спросила.
– На тех, кто остался в живых тогда, пятнадцать лет назад.
– И кто охотник? – Что-то ему почудилось в ее голосе, что-то вибрирующее, отчаянное и мучительное одновременно, словно она уже знала ответ, но ждала подтверждения от него.
– Не знаю. – Он даже головой мотнул, точно она могла его видеть.
– А я знаю. Погоди, мне нужно кое-что проверить, я скоро приеду в поместье. – В трубке послышались гудки отбоя, и Михаил едва не застонал от досады. Аглая всегда от него ускользала. Ускользнула и сейчас.
На почте его ждал пакет с документами, которые отчасти проливали свет на происходящее. Что ни говори, а нанятый им частный детектив свое дело знал, информацию собрал интересную и максимально полную...
Пятнадцать лет назад
Затея с балом, или, как говорил Василий Степанович, реставрацией исторических событий, понравилась всем без исключения. И даже идея с переодеванием в театральные костюмы показалась не глупой, а забавной. Лишь Даша, взявшая за правило все и вся подвергать остракизму, заявила, что не станет надевать «всякое пронафталиненное тряпье», правда, тут же добавила, что у нее совершенно случайно есть собственное вечернее платье, в котором она и явится на бал. К Дашиным демаршам в группе уже все давно привыкли, оттого к примерке костюмов приступили незамедлительно и с энтузиазмом. Особенно девушки.
Шелка, кружева, бархат, золотое шитье, все относительно новое, в очень приличном состоянии – невиданная роскошь для провинциального театра. Даже странно.
– Гуманитарка, – поймала удивленный взгляд Михаила Люся. – Папка говорил, что директор задружился с каким-то театром в Германии, а у них, у буржуев, сам понимаешь, все иначе. – Она закатила глаза к потолку, добавила с презрением в голосе: – Вот они нам и отвалили барахла.
– Ну отчего же барахла? – Михаилу стало обидно за директора театра, которому приходилось «задруживаться» с немцами, чтобы иметь возможность обеспечить актерам и зрителям ощущение праздника, пусть и гуманитарного. – Есть очень красивые вещи. Вот, например, эта, – он кивнул на бледно-лиловое, переливчатое платье, которое с задумчивым видом держала в руках Аглая.
– Дешевка! – Люся раздраженно дернула плечом. – И цвет какой-то линялый. Впрочем, нашу Глашку уже ничто не сможет испортить, – добавила она ехидно и многозначительно одновременно.
Наверное, Аглая услышала их разговор, потому что на ее смуглых щеках зажегся яркий румянец, а пальцы сжали шелк платья с такой силой, что побелели костяшки.
– Ты, Мишенька, еще не видел мой наряд, – Люся словно невзначай положила ладонь ему на руку, улыбнулась призывно и многообещающе.
Ему пришлось предпринять определенное усилие, чтобы совладать с нахлынувшими вдруг чувствами. Раздражение, жалость, злость, сожаление и еще что-то особенное, такое, чему не было классификации, что никак не вписывалось в его упорядоченную и размеренную жизнь. Последнее тревожило Михаила особенно сильно. Отчасти из-за этой своей неклассифицируемости, отчасти из-за того, что мешало мыслить здраво и отстраненно.
– Оно не линялое. – Он осторожно высвободился из плена цепких Люсиных пальчиков, обернулся.
Аглаи на прежнем месте не оказалось. Ушла, а платье так и осталось висеть на спинке стула. Это могло означать только одно: Аглая решила не ходить на бал. Плохо, очень плохо. Потому что время уходит, скоро наступит август, а там зарядят дожди, задуют ветра, и раскопки придется отложить на неопределенный срок. Ладно бы раскопки, Михаил не возлагал особых надежд на это бездумное копание в земле, другое плохо – на сближение с Аглаей и шансов, и времени оставалось все меньше и меньше. Да и не выходит никакого особенного сближения, если уж быть до конца честным. Будь на ее месте другая, такая как Даша или Люся, он бы, наверное, проявил настойчивость, но с Аглаей так нельзя, тут нужно осторожно, без нажима, чтобы не обидеть и не сломать ненароком. Вот именно – не сломать, не убить веру в людей. Он же не гад какой, и вообще... Сложно с ней. Временами даже кажется, что она все понимает, догадывается о его истинных мотивах. Или не догадывается, но все равно чувствует что-то неладное, сторонится, ускользает. И для того чтобы уничтожить эту отчужденность, нужно что-то особенное, нереальное. Бал, например...
Михаил догнал Аглаю уже на выходе из парка. Догнал бы и раньше, но она шла очень быстро, почти бежала. На какое-то мгновение он испугался, что она плачет, что придется утешать, говорить что-нибудь глупое и неискреннее, уговаривать вернуться. Оказалось, зря переживал, глаза Аглаи были сухими, а во взгляде читалась невиданная раньше решимость.
– Уже уходишь? – Он поймал ее за руку, хотел было обнять, но передумал, решил, что это лишнее.
– Скоро вечер, – Аглая посмотрела сначала на розовеющее у горизонта небо, потом на Михаила, – мне домой пора.
– А завтра?
– Что – завтра?
– Ты придешь на бал? – Наверное, он спросил это как-то по-особенному, каким-то правильным тоном, потому что Аглая вдруг улыбнулась, и ее по-детски трогательная некрасивость исчезла, уступив место тому, что дед Михаила называл породой. Профиль приобрел чеканную четкость, в наклоне головы появилось едва уловимое, но все же ощутимое превосходство, а во взгляде, устремленном на Михаила, промелькнуло то, что заставило сердце на мгновение замереть.
– Приду. – Даже голос ее теперь звучал иначе: глуше и увереннее. – Конечно, приду. А ты почему спрашиваешь?
Хороший вопрос. Не станешь же рассказывать о своих психологических изысканиях и предположениях. К тому же изыскания на поверку оказались неверны. Эту девочку с редким именем Аглая и профилем античной богини так просто не сломаешь, даже если очень сильно захочешь. А он и не хочет, он другого хочет. И то, неклассифицируемое чувство, которое волновало и раздражало, как-то сразу обрело название, стало ясным и болезненно нереальным.
– Ты забыла платье. – Он сказал первое, что пришло на ум, лишь бы прогнать те, другие мысли, жаркие и нерациональные.
– Оно мне и в самом деле не шло. – Аглая повела плечом. – Не мой цвет.
Михаил хотел было сказать, что такой женщине – впервые за все время знакомства он подумал о ней не как о девочке, а именно как о женщине – пойдет все, что угодно, даже рваная дерюга, но удержался.
– У меня есть платье, которое мне подходит. – Аглая продолжала улыбаться. – Я приду на бал.
– Я зайду за тобой. Можно? – спросил он и сам удивился собственной робости.
– Не нужно, – на долю секунды в ее голосе послышалось сожаление, – Аркадий Борисович обещал дать автобус. Так ведь будет удобнее, правда? На автобусе, а не пешком...
– Да, наверное. То есть наверняка. Главное, что ты придешь.
– Я приду, Миша. Мне очень хочется прийти...
Он провел Аглаю до ворот парка. Хотел проводить до дома, но она отказалась, снова запрокинула голову к небу, туда, где розовая закатная полоса делалась шире и ярче, долго всматривалась во что-то только ей одной видимое, а потом отказалась. Михаил не стал настаивать, довольно и того, что Аглая придет на бал. Он стоял, привалившись спиной к стволу старой липы, и всматривался, как в сгущающихся сумерках медленно тает тонкая девичья фигурка, и лишь когда Аглая совершенно исчезла из виду, вдруг подумал, что с нею ведь можно просто поговорить. Не юлить, не обманывать, а рассказать всю правду и задать тот единственный волнующий его вопрос. Или уже не единственный?..