– Да. Я вот и собираюсь … Но нужно же вам где-то жить, не волнуясь, что завтра вас выселят. Это я обязан устроить.
– Ты мне ничем не обязан.
– Это нерезонно, Джон. Никто никогда не узнает. Мы сделаем все скромно.
– Ты хороший парень, Винс, но нет, спасибо, не нужно. По окраинам все еще стоят функционирующие мотели, а у берегов полно недвижимости, которую я все еще в состоянии купить. Кроме того, ты не можешь выкупить особняк, и вообще ничего не можешь выкупить. Все заморожено. Спасибо.
– Если все заморожено, откуда у вас возьмутся деньги на … недвижимость у моря?
– Дома достаточно наличных, чтобы прожить год или два. Не говоря уж о том, что я, наверное, найду работу.
– Работу?
– Конечно. Я не такой беспомощный, как некоторые из моего окружения. У меня есть водительские права. Я бы мог мыть посуду. Помимо этого, у меня самый настоящий диплом, университетский. И еще я мог бы стать радикалом. Что бы не говорили о радикалах, деньги у них почему-то всегда есть. Вот я и узнаю, где они их берут. Переменим тему. Что делает в спальне этот кретин?
– Роджер?
– Да. Что он делает?
– Он пишет статью для своей газеты.
– О чем?
– О сегодняшних событиях.
– Что за газета?
– Знаете, мне не приходило в голову спросить.
– На человека из «Таймза» он не похож, – сказал Джон.
– В городе три других ежедневных газеты.
– Он не очень умный, да?
– Вы угадали.
– Хорошо, – Джон поднял рюмку, посмотрел сквозь нее на окно. – Хорошая выдержка.
– Почти столетняя, – заверил его Винс. – Представьте себе, до Первой Мировой Войны еще в бочку наливали. Семь тысяч долларов за бутылку. Психологический эффект – может еще десять тысяч человек в мире, всего лишь, пьют такое так же небрежно, как мы.
– Прости, Винс, – сказал Джон. – Ничего, если я закурю? Мне ужасно неудобно. Я … все эти годы … к тебе относился…
– Наоборот, – сказал Винс.
– Как, прости?
– Я все эти годы думал, что вы ужасно противный, туповатый старикан.
Джон рассмеялся.
– Мне это нравится. Ну, что ж, мы оба ошибались. У нас будет случай все поправить после того как ты женишься на Гвен.
– Что?
– Глупо звучит, правда?
– Нет, не в этом дело … Лучше бы нам не…
– Ты не знаешь Гвен. Если девочка что-то себе втемяшила в голову, ее уже не остановишь. Она тебя любит уже шесть лет, Винс. Ты наверняка об этом знаешь.
– Это…
– Это неправда?
– Не знаю, что на такое сказать.
– Не расстраивайся. Она хорошая, очень любящая и совершенно нетребовательная. Занята в основном собой, не мешает никому. Лучшей жены не найти. У нее также есть провидческие способности, временами бывает забавно. Может передать, к примеру, тебе же твой разговор с деловым партнером недельной давности, слово в слово, или рассказать, с кем спит прислуга. Не знаю, как она это делает. Вот только пьет она много – это да, и с каждым годом все больше. Но это ты исправишь. Только физическое воздействие не применяй. Это разрушает интим.
– Это из собственного опыта, – устало сказал Винс, – да?
– Все может быть, – весело ответил Джон.
Что такое со всеми, а? С ума все посходили? А может говорить шокирующие вещи – просто попытка отвлечься? Их всех поразила смерть Илэйн, вот и развязались языки. Илэйн бы такое поведение не одобрила. А может, они чувствуют себя виноватыми? Джон и Мора не были примерными любящими родителями. Винс помнил ненасытную страсть жены к ласкам обычного, а не сексуального, толка. Они много времени проводили сидя рядом на диване, Илэйн расслабленная, с закрытыми глазами, Винс – нежный, гладящий ее по волосам. Секс для Илэйн был менее важен чем уверенность, что о ней все время заботится любящий человек, у которого вне ее и помимо нее нет ни желаний, ни амбиций. Она так боялась потерять эти ласки, что принимала меры, намеренно вызывая у Винса ревность, инстинктивно чувствуя что, в случае Винса, ревность – самое верное средство предотвратить рутинно-повседневное к ней, Илэйн, отношение.
– Я не собираюсь жениться на Гвен, – будто в пятидесятый раз сказал Винс. Он хотел добавить что-то бестактное по поводу лояльности, или разбазаривания генов, но сдержался, и был шокирован собственными мыслями.
– Может и нет, но ей на твои планы и желания плевать, – сказал отец Гвен.
Винс промолчал.
– Мне нужно позвонить в особняк, – сказал Джон.
– Пожалуйста.
– Надеюсь, Мора уже уехала. Ради нее самой надеюсь. Я не в настроении сейчас мириться с ее глупостями, а в кабинете есть запасной пистолет.
– Может, вам следует отдать его мне на хранение, – заметил Винс.
– Зачем?
– На всякий случай.
– Я не собираюсь делать ничего необратимого. Когда ты позволишь мне увидеть внуков?
– Скоро. Но не сегодня, – сказал Винс. – Я не привезу их обратно, пока тот, кто сидит в засаде, не исчезнет.
– В засаде?
– Да.
– Ты уверен?
– В Гвен стреляли.
– В Гвен!
– Да. А мне звонили несколько раз.
– Ты, вроде, сказал что Гвен в Париже?
– Да. Отчасти из-за этого.
– Одна?
– Нет.
– Кто с ней?
– Хмм…
– С кем она? Говори.
– Она в безопасности.
– Ты мне дашь полноценный ответ, молодой человек. Говори.
– Она с детективом из полиции.
– Почему?
– Он расследует, и заодно ее охраняет.
– Он знает, что делает?
– Э…
– Ты медлишь.
– Он, по-моему, не совсем нормальный. Но у него есть одно удивительно качество.
– Какое же? Ты меня пугаешь, Винс.
– Люди его панически боятся. Я сам перепугался, когда с ним встретился, а я не могу сказать, что я трус.
– Что же в нем такого страшного?
– Как объяснил мне его начальник … Детектив Лерой – Гнев Матушки Природы. Думаю, что с Гвен все в порядке, Джон.
Глава шестнадцатая. Беглецы от революции
…Потом приходит Джордж и приносит фрукты и вино, и задает правильные вопросы, и мы пьем с ним, и скоро я засыпаю, неожиданно, и вижу прелестный сон, с панорамным видом залитой солнцем долины с водяными лилиями и травой, а я просто лежу на спине во всем этом, как вдруг неожиданно…
…Джорджа рядом нет. Я снова в Париже, в девятнадцатом столетии, проснулась, и кто-то стучит в дверь, и я паникую как черт знает что. Целая толпа этих сволочей ждет на лестнице, и единственный путь к бегству – через окно. За окном – дурацкий декоративный французский балкон, на который нельзя выйти. Окно открывается внутрь, как большинство французских окон. Я распахиваю окно, порвав занавеску, слева там водосточная труба, и вдруг становлюсь совершенно спокойна. Это бывает с некоторыми людьми, когда жизнь в опасности, так что я, наверное, одна из таких людей. А вы? В общем, я прикидываю – либо я сдаюсь на милость этих гадов, либо – нет уж, знаете ли, уж лучше я рискну с водосточной трубой. Решение спокойное и хладнокровное. Я тянусь и касаюсь трубы и тут осознаю, что на мне ничего нет, кроме смешных панталонов и рубахи. Я забираюсь обратно в комнату и надеваю башмаки с пряжками – самые неудобные из всех, которые когда-либо носила, но они – единственная защита для моих нежных подошв в данный момент. Я снова вылезаю и хватаю трубу обеими руками. У меня очень красивые руки, и теперь, сжимающие трубу, они выглядят хрупкими. Я поворачиваю торс настолько, насколько могу и смотрю в комнату снаружи, а ягодицы уперлись в перила декоративного балкона. Я поднимаю правую ногу и ставлю ее на перила. Подтягиваюсь вверх до тех пор, пока мне не удается обнять водосточную трубу всеми конечностями, а заодно зубами и грудями и аккуратными, красиво очерченными сосками. Размер ареолы вокруг моего соска абсолютно средний, они не слишком большие, мои ареолы, и не гротескно маленькие, как у некоторых. У многих женщин соски неряшливые, но не у меня. У меня очень красивые. Большинство женщин убило бы за такие груди, как у меня. Хороши мои груди. Я начинаю спускаться вниз. Достаю ногой до первого крепления и отдыхаю секунд пять. Внезапно я чувствую, что сердце у меня бьется бешено. До меня доходит, что между мною и землей три этажа, и путь вниз долог. Сейчас сумерки, поэтому, я надеюсь, никто меня не видит, хотя панталоны у меня белые и выделяются в сумерках, как дешевая проститутка на великосветском благотворительном вечере. Труба вдруг начинает издавать скрипучие звуки. Я прижимаю к ней левую щеку, будто она – бок нежного любовника. Я еще немного спускаюсь и начинаю молиться. Поравнявшись с декоративным балконом на втором этаже, я теряю один башмак. Следующее крепление. Я пытаюсь стать на него босой ногой – оказывается, это очень больно, поэтому я подтягиваю ногу обратно, и опускаю левую. Двигаюсь дальше вниз. В квартире на втором этаже какое-то движение. Открывается окно. Мужчина выглядывает и видит меня. Наши лица разделяют может быть три или четыре фута. Он говорит – «Простите меня, мадам» и хочет вернуться в комнату, но вы ж знаете, что я за человек, я не могу просто так его отпустить, не среагировав, и я говорю – «Мадемуазель, а не мадам». Он не удивлен. Он говорит – «Прошу прощения еще раз. Я бы безусловно вам помог, но, увы, у меня гости».
Он закрывает окно. Сперва меня это расстраивает, но затем я осознаю, что он прав. Если у него там какая-нибудь толстая шлюха из бомонда, то лучше не ввязывать ее, а то она начнет вопить, причитать, удивляться, и прочее – то есть, привлекать внимание.
Я почти до конца спустилась, как вдруг там, внизу, идут мимо двое вульгарных солдат. Я пропускаю их, они проходят подо мной. Затем я спускаюсь ниже и спрыгиваю на землю, подвернув слегка ногу. И, что бы вы думали, не могу нигде найти слетевший башмак!
Что теперь? Где Джордж – понятия не имею. Где я нахожусь – не знаю точно. Окно, из которого я давеча вылезла, выходит в переулок, и собора нигде не видно. Все что я знаю – мне нужно найти место, где спрятаться, и нужно сделать это быстро. Улица узкая. Ни кафе, ни таверн. Район жилой, и все спят, так что не очень понятно – утро это или вечер. Предполагаю, что утро. Все двери заперты.
Я бегу к ближайшему перекрестку и смотрю по сторонам – тоже самое, все темно и заперто. Я думаю – надо бежать дальше. Бегу. И вдруг – бульвар. Разница между реальной Гвен и Гвен из грез – последняя не знает о топографии ровно ничего. Та, что в реальной жизни – знает кое-что. Обмениваться информацией они друг с дружкой не могут, но внезапно у меня в мозгу возникает видение, вроде как эхо из будущего или еще что-то, и я понимаю, что бульвар этот новый и что впоследствии его назовут Себастополь, что означает … это просто на веру нужно принять, наверное: поскольку солнце обычно встает на востоке; и поскольку в данный момент небо справа бледнеет – значит, Шатле находится в противоположном направлении. Я поворачиваю и бегу по бульвару. Почти вся его османовская архитектура все еще в состоянии постройки. Кругом пусто. Нужно быть храброй. Все, что я должна сделать – добежать до Шатле, пересечь мост, затем пересечь Сите и следующий мост, и спуститься в ближайший подвал. Некоторые владельцы кафе сентиментальны и сочувствуют беглецам, и вообще женщинам в несчастье. Я собираюсь с мыслями и силами и бегу как сумасшедшая.