Сатира сказала мне правду. В тот день, когда я впервые оказалась в этой пыльной, усталой спальне двух актеров. Здесь не было даже следов косметики. Бельевой шкафчик отсутствовал. Тод вынул из ящиков столика с зеркалом книги карманного формата.
— Как глупо, — он безразлично бросил пару книг на кровать: — Зачем хранить всё это?
Падая, страницы книг распахнулись, и вложенные между ними бархатные темно-красные ссохшиеся лепестки разлетелись по белым простыням.
— Проклятие, — Тод состроил недовольную гримасу: — Это ж надо было…
Эти сухие кусочки воспоминаний напомнили мне, как Сатира носилась с цветами, подаренными Юлием. С восхитительными нежными темно-красными розами.
А теперь эти сухие кусочки контрастировали с белыми неуютными простынями, заставляя мою память разрываться на части.
Растерев лицо руками, я позвала:
— Тод… Тод?
— Чего? — Он неохотно пробурчал из-под кровати, куда полез, всё ещё надеясь найти злополучный моток лески.
— Тод? Посмотри на меня, пожалуйста…
Тод вылез ко мне из темноты и пыли и уселся прямо на полу:
— Ну, чего тебе?
— Что произошло сегодня? — Мне необходимо было знать. Просто затем, чтобы знать.
Раздражение сползло с его лица.
— Я сам только и думаю об этом.
— Так что же?
— Я не уверен… — Голос его был задумчив, словно он просто размышлял вслух: — Приходил этот человек, ним разговаривала Сатира. Юлия в тот момент не было.
— Этот человек, кто это?
— Фред. Они говорили о нем раньше, ты должна помнить. Они, Юлий и Наркоман.
— И что потом? — Я видела, что он не уверен в своих словах.
— Ну, Юлий, Кажется, был недоволен. Но когда он вернулся, Сатира уже слетела с лестницы. Я ничего не мог сделать, я…
Мысли в моей голове как-то не собирались. Фред, Фред, кто же этот Фред?.. Да, они упоминали о нем, ну и что?
— А в чем причина помешательства Сатиры? — Я спросила и тут же пожалела об этом.
— А я так думаю, что это ты, — Тод внимательно посмотрел мне в глаза: — Кнопка, ответь мне честно, что было между тобой и Сатирой, а?
Я лишь покачала головой. Слов не нашлось.
Ещё несколько минут мы просидели в полной тишине, после чего Тод спохватился, ругая наше безделье:
— Она же там, внизу…
— Идем отсюда. — Мне не хотелось уже ничего.
— А как же леска, мы же должны…
— Мы ничего не найдем здесь, Тод. По крайней мере, я так думаю.
Кафельный коридор показался мне ещё более холодным и неприветливым, чем прежде. В комнате на столе Сатира уже лежала, перевернутая на живот. Она тяжело и нервно вздыхала, когда тонкая изогнутая игла пронзала её кожу. Аккуратными, пытливыми стежками Серый Кардинал сшивал рану.
От этого зрелища мы с Тодом снова застыли. На лице Юлия отражался весь ужас, который он испытывал, намеренно причиняя боль любимому человеку. И только руки выдавали его. Было очевидно: Серому Кардиналу не в первый раз приходится на живую зашивать человеческую плоть. Ловкие холодные движения контрастировали со страхом, отражающимся в глазах.
Тод снова стал мертвенно-бледного цвета. На лице проступил пот, губы чуть сжались от приступа дурноты. Кровь настолько отхлынула к сердцу, что кожа его казалась почти прозрачной, впитавшей в себя огромное количество пустых темно-синих нитей-капилляров.
— Мы не смогли найти… — Тод попытался, но так и не смог выдавить из себя уже никому не нужные слова оправдания.
— Леску? — Спросил Серый Кардинал, не отводя сосредоточенного взгляда от раны.
— Ты вернулась, Кнопка, тупица? — Что-то изменилось в настроении Сатиры. Грубость в выражении её лица меня изумила.
— Да, мы не смогли найти леску, — голос Тода упал до слабого шепота.
— Наверное, потому что она лежала в коробке, что я принес с собой, — невозмутимым Юлий оставался только на словах, в этот самый момент он пронзал в очередной раз рваный край кожи, протягивая леску за иглой.
— Если ты знал об этом, — устало спросила я за моего замолкнувшего друга, которому, очевидно, стало совсем плохо: — Если знал, зачем же ты отправил нас искать её?
— Мне нужно было её успокоить, — Серый Кардинал с нежностью провел кончиками пальцев по спине Сатиры: — Она в последнее время так странно на тебя реагирует. Кнопка, у меня есть для тебя вопрос.
— Вернулась, чтобы пожалеть меня? — Сатира не обращала никакого внимания на то, что одновременно с ней говорил Юлий. Она снова стала язвительной, резкой.
Я ничего не смогла ответить, без всяких чувств смотря ей в лицо. Пока мы перебирали пыльные вещи наверху, Серый Кардинал аккуратно потянул за невидимые ниточки, подкрутил винтики на место, подправил извилины в её фарфоровой головке. И вот перед нами снова предстала прежняя Сатира. Ничего, кроме веселящей желчи.
А каким было её лицо до моего ухода… Как она просила, как билась в истерике. Или она знала, что, оставшись наедине со своим хозяином, снова будет вынуждена стать ручной? Ручной, но лишь для него одного.
Только вот мои мысли не были обоснованы. Если бы эта игра надоела Сатире, она просто не стала бы её продолжать. А в её исполнении продолжение было шикарным:
— Давай, Кнопка, я же так нуждаюсь в твоем сочувствии, как думаешь? — Она состроила плаксивую гримасу, игриво хлопая ресницами.
Серый Кардинал внимательно посмотрел на меня:
— Что произошло между Сатирой и тобой?
Между Сатирой и мной… Он даже не сказал: « между вами ». Ему и в голову не приходило, что я и его блондинка можем быть в чем-то едины, можем быть вместе, что между нами вообще есть что-то общее. Он лишь смутно чувствует какую-то связь, взаимные реакции.
— Ничего между нами, Юлий.
Он как-то рассеяно кивнул. Не поверил.
— А где твоя Скрепка, девочка? — Сатира вдруг вспомнила о Нике: — Где это странное существо, с которым ты пришла сюда в первый раз? Где же твоя обворожительная сладенькая Никки?..
Я промолчала.
— Она, кажется, больше не хочет тебя видеть, так? Какая неудача, мне жаль тебя, дорогая … — Выражение её глаз говорило обратное. Сатира вздрогнула от того, что Юлий снова пронзил ей кожу иглой.
Мой взгляд остановился на том, как Серый Кардинал делает последний стежок. Как аккуратно, подтягивая леску туже, закрепляет её умелым узелком. Скользкие нити даже не смели выскользнуть из его измазанных кровью рук. Но в тот момент страшным показалось мне не его умение с хирургической аккуратностью делать швы, страшной показалась сама идея пронзать воспаленные края пореза иглой. Сделать множество мелких ран, чтобы закрыть одну большую.
— Что же ты не спрашиваешь меня, в чем причина всех твоих неудач? — Сатира продолжала лежать на столе, подперев подбородок рукой.
— Ну, и в чем же? — Я позволила ей выиграть.
— Всё так просто, — Сатира пожала плечами. — Ты хотела бы быть на моем месте. Не рядом со мной, а именно мной. — Она перевернулась на спину и села, обняв колени руками. — Но твоя проблема в том, что ты не можешь. Ты не можешь быть на моем месте, ты не потянешь. Ты можешь лишь слепо подчиняться, обижаться и громко хлопать незапертой входной дверью. И выкрикивать проклятия, но уже вне стен этого дома. — Она замолчала, потерев лоб рукой.
Юлий поднял Сатиру на руки и заботливо понес к выходу из комнаты:
— Тебе нужно поспать, ты устала. Скажи мне, может, ты хочешь чего-нибудь?
По выражению его лица было понятно: он помчится выполнять любое её желание. Сатира обняла его за шею и, кажется, уже уснула. Едва ли он заметил, что прошел мимо меня и Тода, всё внимание Юлия было посвящено Сатире.
Она не спала, конечно же. Она просто демонстрировала нам, кто из них двоих настоящий Серый Кардинал, невидимый марионеточник.
Примета № 8. Рассыпанная соль предвещает скорую ссору
11 октября
Я наткнулась на Наркомана, едва вошла в Дом, Где Никогда Не Запирается Дверь. Он растянулся у самого порога, прямо на полу. Если бы я не имела привычки смотреть под ноги, то наверняка бы споткнулась об его угловатое тело и тоже оказалась бы на полу.
— Эмм… ррр… — Он произнес свои несвязные возмущения, когда я присела рядом с ним и потрясла его за плечо:
— Что ты здесь делаешь, Наркоман?
Вместо ответа он смахнул мою руку со своего плеча и подтянул колени к подбородку.
— Эй, тебе разве не холодно спать возле самого порога? Здесь же жуткий сквозняк. — Упрямец снова заскулил, отмахиваясь от меня руками и ногами, и я со злостью поднялась:
— Ну и валяйся здесь. Кто-нибудь не заметит тебя и пнёт. Так и покалечиться недолго.
Но он сам же не дал мне уйти. Обхватив мою ногу, Наркоман, не открывая глаз, вяло спросил:
— Когда у тебя один глаз, какая разница, правый он или левый?
Лишенная возможности спастись от его бреда, я осторожно присела на один из барабанов. Наркоман ещё немного молча повалялся, развязал шнурки на моем ботинке и уселся рядом, только на полу.
Выглядел он потрепанным. Изношенные до дыр светлые джинсы были совсем ветхими. Грязная, вытертая рубашка в клетку поверх черной майки, измятая, потому что он спал в ней. Зато, когда он открыл глаза, я увидела радужки удивительного глубокого голубого цвета:
— Ты не ответила.
От его вопроса у меня уже начинала болеть голова:
— Почему ты спрашиваешь?
— Я имею в виду, — Наркоман задрал голову, смотря на меня снизу вверх. Он пропустил мимо ушей то, что я у него спросила: — Я имею в виду, если у тебя один глаз вообще. От рождения. Не два, а один, как у циклопа, понимаешь?
Я смотрела на него, как на невразумительного ребенка. В сущности, именно таким он и был. Этот человек то ли вовсе не повзрослел, то ли с каждой новой дозой наркотика всё глубже погружался в детство.
— Мне тут кое-что пришло в голову, — тон его голоса был таким, будто бы он делится со мной секретом.
— Ну, и?
— Эй, прояви немного вежливости, — Наркоман монотонным поучающим голосом проговорил: — Так будет лучше. Спроси меня: «Что же пришло тебе в голову?».
— Что же пришло тебе в голову? — Повторила я с издёвкой.
— Мне пришло в голову, что меня теперь часто упоминают как «этого человека». Раньше так не было. Раньше было скучно, ещё более скучно, чем теперь, но никто не называл меня так. Это всё из-за этих двоих. Это после них я стал «этим человеком». А меня когда-то даже звали по имени…
Выслушав его путанный монолог, я растерла ладонями лицо, чтобы собраться с мыслями, и задумчиво почесала коленку.
Он сделал то же самое, но только просунув пальцы в огромную дыру в джинсах на колене. Взгляд Наркомана был рассредоточенным, сонным.
Светлые русые волосы, светлые ресницы… Рассматривая его, я подумала, что он наверняка был очень красивым ребенком. Улыбчивый малыш с солнечными локонами до плеч. Мамы таких называют ангелочками.
И каково же теперь нашим мамам видеть своих ангелочков повзрослевшими, усталыми, в изодранных грязных джинсах и кедах, у которых едва не отваливаются подошвы. Спящих у пыльного порога чужого дома.
Мне почему-то захотелось верить, что у Наркомана нет родителей. И при виде его ничье сердце не разрывается на части.
— Знаешь, Кнопка, я несчастный человек. При виде меня ничье сердце не разрывается на части. — Наркоман грустно посмотрел мне в глаза.