— Да, но дело в том, что Кнопка и так исполняет роль, которая ей самой противна. Сохранять осколки прошедшего счастья, пусть даже ценой несчастливого настоящего — глупая затея. Делать что-то в ущерб самому себе — что может быть приятнее и больнее? Игра для настоящих мазохистов. А на счет тех, кто не играет роли, — Юлий выразительно усмехнулся. — Так мне хватает и тебя.
Наркоман покачал головой, устало вздохнув:
— Чем же ущерб самому себе может быть приятным?
— Щекочет самолюбие. Ты разве не чувствуешь? — Юлий снова усадил Сатиру к себе на колени, словно послушную тряпичную куклу: — Возможность пожертвовать чем-то своим ради того, чтобы они думали, что ты им помогаешь. Это эгоистичное общество. Мерзкое стадо.
— Ты просто ненавидишь людей, — Наркоман лёг на пол, закинув руки за голову. Судя по тому, как часто он повторял этот жест, это было его любимым положением — просто лежать на спине, подложив ладони под голову.
— Мне Фред рассказывал такую историю… Он это прочёл в какой-то книге, — Серый Кардинал задумчиво поглаживал Сатиру по спине, словно кошку. — Про парня, который ненавидел людей. Не тех, кто окружал его, а людей вообще как вид. Он потом ушел от общества и жил в старом брошенном фургончике где-то очень далеко от города. Нечаянно отравился семенами картофеля и умер.
— Всё это очень весело, — Наркоман злобно посмотрел на Юлия: — Только причем здесь Фред?
— А кто такой Фред? — Вмешалась в разговор Сатира. Судя по тому, как на неё посмотрел Наркоман, спрашивать об этом человеке не стоило.
Серый Кардинал помолчал, потом окинул недовольным взглядом Сатиру, как-то странно посмотрел на Наркомана, потом на меня. И снова перевел взгляд на блондинку, сидящую у него на коленях:
— Кнопке очень подойдет белая помада. И ты одолжишь ей её. Хорошо?
Сатира озадаченно переспросила:
— Я?..
— Я сказал что-то непонятное?
— Нет.
— Нет — это значит «да, непонятное»? — С каждой новой репликой голос Юлия становился всё тяжелее и грубее.
— Хорошо, Любимый. Я дам Кнопке белую помаду. — Сатира выскользнула из его рук и уселась в стороне, обиженно скрестив руки на груди.
Мне так и хотелось переспросить: «Так кто же такой Фред?». Но Юлию это вряд ли понравилось бы. Я просто струсила.
— И насчет меня ты ошибся, — Наркоман продолжил разговор, прерванный неуместной просьбой Юлия о белой помаде.
— Да, я знаю, — Серый Кардинал улёгся на пол, копируя позу Наркомана: — Ты вечно в тумане, вечно в мечтах, в видениях… в наркотиках. Ты не можешь быть искренним.
— Мне скучно, — уныло пробасил Наркоман: — Мы всегда занимаемся всякой ерундой. Как бы ты и Фред ни пытались прожить ситуацию, какие бы сложности ни выдумывали, меня преследует одно и то же. Скука. Особенно сейчас.
— Что ты имеешь в виду? — Мне их разговор был настолько непонятен, что я всё же решилась спросить.
— Он просто обкуренный, не обращай внимания, — Юлий со злостью посмотрел на Наркомана, но того уже понесло:
— А ты слышала такое выражение: «Жизнь — это соло на скрипке. Когда учишься играть прямо на выступлении»?
— Нет…
— Вот, — Наркоман засмеялся, и я поняла, что Серый Кардинал был прав: — Вот поэтому я и выбрал себе имя Скрипка. Видел какой-то клип по телевизору, там люди в черных развивающихся одеждах играли на белых скрипках. А в центре этой толпы стояла женщина с огромным букетом красных цветов, она умоляюще протягивала руки к публике и пела. Я такую музыку никогда не слушал, я слушал то, что толпа слушала. Тогда я в первый раз понял, что всё прежнее — скука.
— Пойдем, — Сатира подошла и потянула меня за руку, уводя из комнаты.
Когда мы вышли, она без единого слова потащила меня к лестнице, ведущей на второй этаж. Пока поднимались, я думала о том, насколько холодная, но бархатная у неё рука.
Второй этаж был совсем крохотным. Одна комнатка, полностью забитая книгами, напоминала библиотечное хранилище. Стен не было видно совсем. Колонны книг, сложенных одна на другую, простилались с пола до самого потолка. Потрепанные, старые, выцветшие или совсем новые корешки томов рябили в глазах.
Соседняя комната, как я и предполагала, оказалась чем-то вроде спальни. Низкая кованая кровать с витиеватыми спинками, простое белое белье, которым был застелен матрас. Небольшой столик с зеркалом и мягкий миниатюрный стул.
— Они всегда так, — тихо пропела Сатира. Смотрясь в зеркало, она поправляла белые пряди своих волос: — Говорят о чём-то, не разберешь о чём. И о ком тоже. Разговоры этих двоих никогда не бывают полностью понятны, так что не заморачивайся… На что ты так смотришь?
Удивленная, я искала взглядом то, что, как мне казалось, непременно должно было быть в спальне Сатиры:
— Прости, я просто… Я эту комнату представляла себе иначе…
— Представляла? — Сатира хищно улыбнулась моему отражению в зеркале, и повернулась ко мне лицом: — И как же?
— Не так…
— Я знаю, — она потянула за ленты на корсете, чтобы чуть ослабить шнуровку: — Ты думала, здесь непременно должен быть огромный шкаф с массой театральных платьев. И прикроватный столик-комод, битком набитый косметикой, очищающими средствами для снятия макияжа, салфеточками, лентами, булавками, заколками, иголочками и прочей ерундой, которую мы так любим.
— Ну, в общем-то, да, примерно так, — я была немного напугана тем, что Сатира сделала пару шагов по направлению ко мне.
Увидев моё озадаченное выражение лица, она произнесла:
— Юлий не любит всего этого. Его не интересует то, как создается внешний облик человека. Ты либо не исполняешь роль, либо играешь, но так, чтобы изнаночную сторону твоей жизни не видел никто. — Сатира сделала ещё шаг и оказалась совсем близко. Одна её рука легла мне на плечо. Второй Сатира убрала пару прядей рыжих волос, которые упали мне на лицо: — Но ведь только мы и знаем, чего стоит эта обратная сторона, закулисная часть театральной жизни. Только мы и знаем, как выглядим на самом деле…
Ее поцелуй был пылким, но очень простым. Сами её движения и то, что мы за пару неосознанных, торопливых шагов оказались на той самой кованой кровати, казалось вполне естественным, простым . Смеясь, словно для неё это было не более чем развлечением, Сатира стягивала с меня узкие джинсы. Мне безумно понравились чулки на её ногах. Широкая кружевная резинка, такая приятная на ощупь. Такая белая, бархатная кожа под шелковым платьем. Мне стало жаль её нежное тело, так жестоко сдавливаемое корсетом, перетянутое всеми этими лентами и резинками.
Стараясь не причинять ей боли, я обмотала запястья Сатиры её же чулком, торопливо привязав их к спинке кровати маленьким бантиком. Рука скользнула по её животу вниз, и я прижалась губами к Сатире, чтобы она не кричала. Но она и не собиралась. Тихо и протяжно постанывая, блондинка ни на минуту не отвела взгляда, смотря мне прямо в глаза. Её поцелуи и то, как она, скованная в движениях, связанными руками тянулась ко мне из последних сил — всё выдавало некую неуклюжесть, неловкость. И взгляд её стал вдруг детским и доверчивым. Я видела перед собой совсем другую девушку, не ту, что поцеловала меня до того, как мы упали на эти нелепо белые простыни. Спускаясь поцелуями от шеи к животу, я поняла, что и мое собственное дыхание начинает сбиваться в такт дыханию Сатиры. Хотелось попробовать ее на вкус.
Наверняка она знала, что всю нашу возню могут слышать и те, кто находятся в Песочной Комнате. Ветхие стены старых развалин не хранили тайн. Здесь было слишком сложно не услышать то, что происходит за стенкой.
Когда мелкая теплая дрожь пробежала по её телу, она лишь неглубоко вздохнула, и по лицу растеклась очаровательная мягкая улыбка.
Я тихонько присела на краю кровати, не зная, что мне делать дальше. Хозяйкой положения снова стала она, подруга Серого Кардинала. Сатира ловко потянула за чулок, развязав себе руки, и снова уложила меня рядом с собой, обняв, словно плюшевого мишку, руками и ногами. Затем укусила меня за предплечье. Чуть выше, чем всё ещё алел отпечаток ладошки Мэри. Укусила по-животному резко, больно, так, чтобы наверняка остался след:
— Это тебе от меня. На память.
Прижавшись щекой к её груди, я чувствовала, как её тело медленно остывает, как испаряются капельки выступившего пота. Как её кожа снова становится белой, бархатной, чужой.
Спустя полчаса мне стало холодно в её объятиях. Сатира, почувствовав это, встала с постели и принялась одеваться. Она собирала одежду с пола так, будто это было для неё в порядке вещей. Платье на корсете, зашвырнутое мною под кровать, и чулок, повисший на зеркале столика, и трусики на полу у ножки стула — будто бы всё это лежало на своих привычных местах.
— Ты чудная девочка. Такая рыжая… Жаль только, я не люблю тебя. — Сатира с выражением обреченности на лице втянула и без того плоский животик, затягивая шнуровку корсета ещё туже, чем было прежде.
Она ушла, оставив меня наедине с глухой тишиной холодной комнаты. Это комната была холодна, не Сатира. Комната, кровать, белая простынь…
Меня словно облили ледяной водой, по телу побежали неприятные, стягивающие кожу мурашки. Я соскочила с кровати.
Это здесь. Здесь они проводят ночи. Сатира и Серый Кардинал. Здесь разыгрываются сцены яркой страсти. Здесь они наслаждаются друг другом, не думая о том, кто они есть на самом деле. Играют роли жадных влюбленных. И на этой же кровати я только что ласкала Сатиру…
Жалкая насмешка — зеркало, отражающее измятые линии постельного белья. Я натянула одежду, смахивая с лица слёзы жалости и сострадания к самой себе.
В Песочной Комнате не изменилось ничего. Наркоман всё ещё лежал на полу с мечтательным выражением лица. Серый Кардинал стоял у окна, смотря на то же дерево, что я обводила пальцем на стекле. Правой рукой он обнимал Сатиру за талию, а она положила голову ему на плечо. Идеал любящей пары.
Бездомная кошка, наверное, забежавшая в раскрытую ветром входную дверь, неспешно прошлась по комнате, подошла к Юлию и положила к его ногам мёртвую окровавленную птицу. И замурлыкала, ожидая благодарности.
Опустив взгляд, я вышла из комнаты, медленно прошла по коридорчику среди Там-Тамов. И лишь на улице острая злость дала о себе знать. Я с силой захлопнула дверь старого детского садика:
— Будь ты проклята, Сатира!
Но злоба ушла, выплеснулась вся через край, не жгло даже чувство глубокой обиды. Внутри осталась лишь отупляющая опустошенность.
Взглянув на часы, я еще медленнее поплелась по направлению к дому Никки. Нужно было исполнить обещания, данные утром. Чего бы мне это не стоило…
Примета № 7. Не стоит зашивать одежду прямо на себе
9 октября
Дверь раскачивалась на ветру, издавая издевательский ржавый скрип. В голову пришла мысль, что я всё реже возвращаюсь сюда.
И всё же, я возвращаюсь.
В Комнате Там-Тамов витало что-то непривычное, несвойственное здешнему воздуху. Наверное, потому что на маленьких звонких кожаных кружочках медленно застывали лужицы потемневшей крови. В глаза бросалось очевидное — что-то произошло в Доме, Где Никогда Не Запирается Дверь незадолго до моего прихода. Что-то нехорошее.
Я застыла на месте, рассматривая пол. Наибольшее количество вязкой красной жидкости было разлито возле лестницы, ведущей на второй этаж. Ближе к дорожке между барабанами лужицы были размазаны, словно в них барахталось какое-то существо. У самого края барабанов странные кровавые следы заканчивались. Редкие капли на полу должны были увести меня за маленькую дверку возле входа в Песочную Комнату. В кафельный коридорчик.