Бывало, Каниш стоял на палубе пришвартованного корабля и бросал ножи в мачту, целясь в вырезанный на ней кружок. Он никогда не промахивался. Когда ему надоедало бросать ножи с открытыми глазами, он зажмуривался. И все равно никогда не промахивался. Или же он поворачивался к мачте спиной и бросал ножи через плечо. Однажды я видел, как он промахнулся. Но только раз. Следующий бросок угодил в цель.
Насколько можно было судить, это было единственным развлечением и досугом для Каниша: выслеживать облака, играть в кости и бросать ножи. Я никогда не видел его с книгой, я сомневался, что он вообще умеет читать – если не считать языка неба, приближения облаков и образования пара.
Думаю, небо и было для него вроде книги: необъятный калейдоскопический фолиант с несметным количеством страниц, рассказывающий бесконечную и беспрестанно меняющуюся повесть. Она никогда не наскучивала ему, и он никогда не уставал ее читать. Она была художественной и научной, стихотворной и биографической, религиозной и развлекательной, мистической и энциклопедической, все в одном.
Его часто можно было встретить в порту. Он сидел на палубе в постоянной готовности поднять паруса и вглядывался вдаль, словно увидал облако за полсотни километров, и ему не терпелось до него добраться.
Нечасто он обращал свой взор на остров или с мало-мальским интересом смотрел на его обитателей. Остров и люди были пустой тратой времени. Значение для него имели лишь одни облака, словно они были важнее всего остального.
А иногда он просто сидел на палубе и бросал кости, снова и снова, как будто выпавшие числа могли о чем-то поведать ему. Но что бы это ни было, он держал это при себе.
Мне были любопытны отношения Каниша с матерью Дженин, Карлой. Было интересно, не занял ли он место ее отца. Но он вел себя скрытно, так что сложно было сказать. Карла у них по-прежнему была главной, на правах хозяйки судна. Бывало, она проявляла норов и отдавала чеканные распоряжения, которые Каниш либо упорно игнорировал, либо снисходительно выполнял, когда это было ему удобно.
Иногда они спорили. Можно было увидеть, как они стоят на борту, он– со скрещенными на груди руками, упрямый и неподвижный, а Карла обрушивается на него с ураганом упреков или брани, или кто знает, с чем. В гневе она уже не говорила на тех языках, которые я понимал, а переходила на какой-то диалект, которым, видимо, владели ее предки, прибывшие сюда вместе с самыми первыми колонизаторами много лет назад. Даже тогда они уже были кочевниками.
Не уверен, что Каниш сам понимал ее речь. Но какая разница! Ее жесты, интонация и язык тела сообщали все, что нужно было знать: она сердится, и лучше ей не перечить.
Ростом она была почти с Каниша, и его вид ничуть ее не пугал. Но ведь и она не пугала его. Он просто безучастно выслушивал Карлу, позволяя гневному потоку слов окатить его, пока ее злость не иссякнет. Тогда он отмахивался ото всего и возвращался в свой угол на палубе, где извлекал кости и начинал бросать их на пол, как будто ожидая от них подсказки, где искать следующее скопление облаков.
Зато в другие дни они сидели рядом и смеялись, или, устроившись под навесом, лениво потягивали вино, которое выменяли на несколько литров своей воды.
По вечерам зачастую именно Каниш готовил ужин. Пряный аромат трав смешивался с запахом томящегося риса. Вегетарианцами они не были, но и мяса не ели. Зато они ели небесную рыбу, которую ловил Каниш. В открытом пустынном небе выбирать особенно не приходилось: или небесная рыба, или ничего.
Вдоль Главного Потока небесной рыбы было в изобилии, но подлетать близко к земле они остерегались. Впрочем, рыб нетрудно было приманить при помощи удочки и лакомой наживки, и тогда уж ловить их неводом, где они будут беспомощно бить хвостами. Должен признаться, мы и сами ели рыбу. Мне было жалко смотреть, как она гибнет, но она очень вкусная.
Рис – вот наша основная пища. Рису для роста нужно много воды, и каждое зернышко, что попадает к нам на стол, привезено из других мест. Его выращивают на тех редких островах нашей системы, где воды хватает с лихвой. Они образуют обширный архипелаг за десятки тысяч километров отсюда. Их нередко обволакивают тучи, и еще там есть солидные подземные источники. Называются они, неудивительно, Рисовыми Островами. Пусть неизобретательно, зато отражает суть.
После ужина Дженин обычно отправлялась делать уроки, а ее мать оставалась на палубе – читать, отдыхать или заниматься делами, а иногда она пела, и ее голос разливался по теплому, нежному воздуху. Песни Карлы почему-то всегда были скорбными, как плач по давно минувшему, по утерянному, по любимым людям, оставшимся в памяти, по всем и по всему, чего уже не вернуть назад.
Звуки ее песен всегда вызывали улыбку у моего отца. Он слышал ее голос, эхом доносящийся с пристани, когда засиживался допоздна за работой.
– Настоящий охотник за облаками, – говорил он. – Счастлива лишь тогда, когда несчастна.
Но у него у самого взгляд в эти минуты становился мечтательным, как будто он пытался вызвать в памяти какое-то давнее воспоминание. И он всегда оставлял открытым окно в кабинете, чтобы слышать каждое слово ее песен.
Редко, но бывало, что над нашим островом проливался дождь. Это оборачивалось временными трудностями для охотников, потому что тогда никто не покупал у них воду. Зачем, спрашивается, когда вода течет бесплатно? Дожди могли не прекращаться неделю, и охотники не зарабатывали ни пенни. Но в конце концов дождь переставал на многие месяцы, и людям снова приходилось рассчитывать на надежные источники: природные ручьи то там, то сям, промышленное производство воды – и на охотников за облаками.
Охотник за облаками во время дождя.
В нашей семье это стало расхожей фразой. Это папа придумал.
– Да что с тобой стряслось? Ты как охотник за облаками во время дождя.
Это значило, что ты выглядишь безнадежно несчастным. И отчасти промокшим.
– Не забудь спальник, – напомнила мне Дженин в день нашего отплытия. Тем ее полезные советы и ограничились.
Времени у меня оставалось только на то, чтобы забежать домой, переодеться и прихватить вещи. Я второпях черкнул родителям записку – «пока, до скорого» – и побежал в порт.
Охотничий корабль был пришвартован у пристани, а под ним простиралась бесконечность. Я спустился с причала на палубу по короткому трапу. Парапета там не было. Взглянув под ноги, я увидел только пустоту, и лишь далеко-далеко внизу можно было различить россыпь других островов. Они были крошечными, как точки, которые иногда пляшут в глазах. А еще ниже пылало солнце.
Что, если я упаду, подумалось мне. Испугаюсь, потеряю плавучесть и не сумею выплыть обратно вверх? Что, если прямо сейчас я оступлюсь? Или поскользнусь?
Я поднял глаза и увидел, что за мной с недружелюбной улыбкой на лице наблюдает Каниш, наслаждаясь моим беспокойством.
– Здрасте, – промямлил я, но, когда спохватился, вылетевшего слова было не вернуть. Мне пришло в голову, что, может, стоит сейчас сплюнуть или выругаться. Может, это произведет на него впечатление. – Я… э… Кристьен, – объяснил я. – Дженин сказала, что мне…
Он кивнул и махнул рукой, жестом приглашая подняться на борт. Он не предложил мне никакой помощи. Гостеприимство исчерпало себя на кивке.
Я взошел на борт и опустил к ногам спальный мешок. Каниш тотчас куда-то его убрал. Мне кажется, где бы я ни оставил вещи, он бы в любом случае их передвинул.
Дженин была где-то в каюте. Они с мамой появились некоторое (крайне неуютное для меня благодаря обществу Каниша) время спустя. Он разбирался с дорожными припасами и перепроверял напоследок такелаж. Я решил, что лучшей помощью ему сейчас будет не путаться под ногами. Уверен, он бы с этим согласился.
– Привет, Дженин.
– А, Кристьен! Пришел все-таки.
– Ты думала, я не приду?
– Не знаю…
Дженин была как будто рада меня видеть. Я поздоровался с ее мамой, чьи запястья были увешаны тяжелыми браслетами. Она спросила, все ли у меня готово, и я ответил, что да. Тогда она предложила Дженин показать мне корабль, пока они будут готовиться к отплытию.
Судно оказалось простым и совсем без излишеств. В трюмах были резервуары для воды. Небольшой и относительно бесшумный в работе компрессор, которым конденсировали облачный пар, размещался прямо на палубе. Внизу были камбуз, пара кают, туалет, умывальник, и в общем, больше особо ничего.
Есть два способа приводить корабль в движение: ветер и солнечная энергия. В зависимости от того, пусты или полны баки, плавучесть судна нужно было корректировать, чтобы оно не проседало от лишнего веса (или наоборот). Это достигалось как регулированием выходной мощности солнечных панелей, так и парусами. Когда солнечные панели открывались, судно получало дополнительный приток мощности и взмывало вверх, когда закрывались – опускалось.
Паруса были нужны в качестве подмоги, чтобы прибавлять скорость, когда ветер дул в нужном направлении. Еще их использовали, когда не было видно солнца, и солнечные панели не работали.
Впрочем, даже без парусов судно могло продолжать ход, находись оно хоть в гуще облака, покуда в резервных аккумуляторах был заряд. Одного заряда такого аккумулятора хватало на добрых пять сотен километров пути, если не больше.
Осмотрев все внизу, мы вернулись на палубу, готовые поднять якоря и наблюдать, как остров остается позади. Каниш убрал заслонки с солнечных панелей, и корабль выплыл в небо. Вскоре мы преодолели первый километр, и я перегнулся за борт посмотреть на далекие острова, все на разных уровнях, и огромное нескончаемое небо под ними.
– Голова кружится? – спросила Дженин.
Я не признавался.
– Не особенно.
– По первости у многих бывают головокружения. И еще укачивает.
В этом я тоже не признавался, хотя от качки и впрямь начинало подташнивать. Но я не собирался говорить об этом без особой необходимости. Я видел, как Каниш искоса поглядывает на меня, как будто ему хотелось, чтобы меня стошнило; наверно, это доставило бы ему большое удовольствие.
– Если тебя будет тошнить, – посоветовала Дженин, – постарайся за борт.
А как иначе, интересно? Какие еще здесь варианты? Как она себе это представляет, что я себе под ноги это сделаю?
Карла спустилась вниз набрать воды во флягу. Она предложила мне попить. Я сделал пару глотков, хотя пить совсем не хотелось. Просто я подумал, что это поможет подавить тошноту, но нет, стало только хуже. Укачивать перестало только пару часов спустя, когда мы поели. Еще повезло, что тошнота не затянулась на весь день. Некоторых так и укачивает все путешествие.
Мы двигались прямиком в открытое небо, и совсем скоро остров остался далеко-далеко позади. Каниш как будто уже знал, куда направляться, хотя вокруг не было ни облачка. В воздухе было пусто.
Чем дальше мы заходили, тем больше встречали на пути разных существ. По-над нами то и дело проплывали косяки летучих рыб, иногда они чуть-чуть шли с нами вровень, как будто за компанию. Одна рыба сослепу угодила прямиком в натянутый парус, и отскочила от него, как теннисный мячик.