С той поры Зинаида смотрела на Витьку как на равного. Но все же она была умудреннее в разных житейских делах. Чтобы Витька не отставал в развитии, она по-дружески посвящала его во всякие тайны. Так Витька узнал, например, что далеко не все младенцы выращиваются в пробирках в Институте охраны раннего детства. Наоборот, случается это довольно редко, а чаще всего они при известных обстоятельствах заводятся в маминых животах, откуда и появляются на свет.
Витька поверил Зинаиде, но, потрясенный этим сообщением, решил уточнить подробности у мамы. И был большой крик, «чтобы ты больше не смел близко подходить к этой испорченной девчонке!». И мало того, мама пошла к учительнице. А учительница, поглядев на бледного Витьку и потом на маму, доверительно спросила:
— А что, он у вас в самом деле пробирочный?
Мама увлекла несчастного Витьку за руку из учительской почти по воздуху и заявила, что переводит его в другую школу.
И вот тут послушный и воспитанный мальчик Витя впервые устроил бунт. И объявил голодовку. Конечно, это был запрещенный прием. Но безотказный. Того, что «ребенок ничего не ест», мама боялась больше, чем всех испорченных девчонок на свете.
— Изверг… Кто мог подумать, что в тихом омуте вырастет такое чудовище? Впрочем, понятно в кого…
Тот, «в кого» было у Витьки все нехорошее, уже тогда жил отдельно от семьи. То в университетском поселке, то в «Сфере»…
Так или иначе, Витька выиграл сражение. И даже не поехал в летний лагерь, чтобы в каникулы быть с Зинаидой.
Они жили недалеко друг от друга, играли на пустыре позади остановленной стройки химкомбината. Иногда с ребятами, иногда вдвоем. Друг с другом им ни разу не было скучно. Даже если совсем нечего делать, можно просто сидеть в оконном проеме недостроенного цеха, качать ногами, болтать о чем-нибудь или петь всякие песни. А была еще такая забава: вытащат две гибкие доски из оставленного на стройке штабеля, вставят их одним концом в щели между бетонными блоками в метре от земли, а на другой конец прыгают сами — каждый на свою доску. И качаются, летают вверх-вниз друг перед другом. И хохочут. Или опять поют. Надо сказать, у Зинаиды был голос чистый и звонкий, да и у Витьки хороший дискант…
И вот так они однажды качались и пели. И поскольку была вокруг солнечная пустота и полная независимость от всяких запретов, пели они песню о Жучке, известную всем с детсадовского возраста. Вдохновенно и трогательно:
Укусила пчелка собачку
За больное место…
Далее без церемоний называлось пострадавшее собачкино место и описывались мучения Жучки, атакованной вероломным насекомым. Ясные детские голоса выводили в тишине почившей стройки:
Стала Жучка охать и плакать:
«Как же я теперь буду…»
Но тут Витькин дискант осекся. И Зинаида в сольном варианте закончила куплет, повествующий о горестных сомнениях многострадального животного. Ибо она качалась спиной к тропинке и не видела возникших там прохожих.
Прохожие эти были полный очкастый дядька и Витькина мама.
— Атас… — пискнул наконец Витька.
Зинаида по-балетному повернулась на носочке, скакнула в лебеду, сделала Витькиной маме и незнакомцу книксен:
— Здрасте… Витечка, я пойду, вечером поговорим, как дела.
Это не было малодушием и дезертирством. Это был реальный учет обстановки: помочь Витьке она все равно не могла и своим присутствием лишь сильнее раздосадовала бы его маму.
— Та-ак… — сказала мама. — Иди сюда. — И поскольку Витька стоял, как прибитый гвоздем, подошла сама. — Вот он, полюбуйтесь, Адам Феликсович… Я же говорила, что искать его следует на пустырях и помойках. Но я, по правде говоря, не ожидала, что он уже освоил такой… помойный репертуар… — В голосе мамы что-то стеклянно подрагивало…
— Да помилуйте, Кларисса Аркадьевна! — весело возгласил мамин спутник. — Это же детское устное творчество, оно корнями уходит в эпоху феодализма! Целый пласт нашей фольклористики, пока еще почти не тронутый…
— Ах, пласт… — Красивая интеллигентная мама выдернула стебель чертополоха и верхушкой огрела певца по ногам, а комлем по шее (за шиворот посыпались крошки).
— Кларочка, что ты делаешь! — Широкий Адам Феликсович быстро заслонил Витьку.
Покрасневшая мама сказала:
— Одно к другому. Пусть и воспитательные приемы уходят корнями в феодализм… — Она выпустила чертополох и отряхнула пальцы. — Жаль, что сбежала эта красавица… Чтобы я ее рядом с тобой больше не видела! Предупреждаю последний раз!
— Не буду обедать, — быстро сказал Витька из-за локтя Адама Феликсовича.
— На здоровье! Можешь заодно не завтракать и не ужинать…
— И не буду… — сообщил Витька менее уверенно. — И… помру.
— Не успеешь. Отправишься в круглогодичный интернат, где из тебя быстренько сделают человека.
Витька заложил руки за спину и наклонил голову.
— Это при живых-то родителях?
— Одному родителю до тебя нет дела, а второго… меня то есть… ты скоро вгонишь в гроб!
Витька был уже искушен кое в каких жизненных ситуациях. Посмотрел на маминого знакомого, на маму.
— Понятно… Значит, третий — лишний, да?
— Виктор!
Адам Феликсович ухватил Витьку за плечи, прижал спиной к своему круглому животу, который весело колыхался.
— Кларочка! Этот гениальный ребенок попадет в интернат только через мой труп! А сделать из меня труп не так-то легко.
…Вечером Зинаида спросила:
— Думаешь, поженятся?
— Факт.
— Ну и дела… Знаешь, Вить, ты им не мешай. Пусть…
— Да я и не мешаю пока… А дальше видно будет…
— А отец-то навещает?
— Ага… нечасто. Почему-то он всегда грустный какой-то.
— А чего ему веселиться, — сказала мудрая Зинаида.
Новый мамин муж Адам Феликсович Римский-Заболотов и Витька зажили вполне по-дружески. Не то чтобы Адам очень нравился Витьке, однако нравилось то, что он не лезет в отцы и воспитатели. Ко всем жизненным сложностям отчим относился легко и без «лишних мудростей». Такой подход не всегда устраивал маму, но это уже другой вопрос. Зато дружить с Зинаидой она больше не запрещала. Да и недолгий срок отпустила этой дружбе судьба.
Осенью Зинаидиного отца перевели в какой-то НИИ в Харьков, и она уехала вместе с родителями. Ну, погрустили оба, попереписывались немного, несколько раз говорили по видику. А потом… жизнь есть жизнь, у каждого своя. Но, конечно, Витька был рад всегда, что на восьмом году этой жизни повстречалась ему Зинаида. Да и та, наверно, была рада…
— Дружил, — вздохнул Витька. — Только это у-у-у когда было… Осторожно! — Он дернул Люсю за руку. Сверху со стуком ехала маленькая лавина сланцевых плиток. — Тут глядеть надо.
— Я здесь, оказывается, и не бывала ни разу.
Склоны были теперь безлесными. Осыпь кончилась, справа и слева торчали скалы, похожие на громадные серые клыки. Между ними сновали какие-то пестрые птички с хохолками. Перекликались: «Черр… черр…» Скоро скалы — темные, ребристые — обступили со всех сторон. Этакий гигантский «сад камней». Люся смотрела уже с беспокойством:
— Вот странно. Будто и не рядом с домом, а где-то… Это и есть Итта-даг?
— Не совсем еще. Но близко…
— Жарко. Жаль, фляжку не взяли.
— Здесь рядом родник.
Теперь скалы выстроились в два ряда. Казалось, что Люся и Витька идут между развалинами крепостных стен. Слева в толще дикого известняка вдруг видна стала искусственная кладка — стенка из желтоватых пористых камней, а в ней маленькая сводчатая ниша. Там из каменного желоба падала стеклянная струйка.
Люся радостно взвизгнула, прыгнула вперед, подставила ковшиком ладони. Уткнулась в них губами. Потом повернула к Витьке мокрое веселое лицо:
— Холодная какая… — Смахнула на него брызги с ладоней, засмеялась.
Витька тоже напился. От ледяной воды ломило руки и зубы.
Люся присела на плоский камень.
— Отдохнем чуть-чуть, ладно?
Витька спиной прислонился к теплому известняку. Сказал снисходительно:
— А говорила — не обдерешься. Вон дырки-то…
Люсины желтые гольфы были порваны в нескольких местах.
— Подумаешь… — равнодушно отозвалась она.
«Устала», — с беспокойством понял Витька.
— Ой… — Люся вдруг потянулась к травяному кустику с мелкими желтовато-белыми цветами. — Я таких не видела.
— Не рви! — вскрикнул Витька.
— Я не рву, что ты. Просто смотрю…
Витька объяснил, будто извиняясь:
— Они редкие.
— Реликт?
— Не реликт, но все равно редкие. Только здесь растут… — Он сел перед кустиком на корточки. Листья были мелкие, как зеленые чешуйки. У каждого цветка пять лепестков, каждый лепесток — будто крошечная растопыренная ладошка. Витька сказал: — Они называются «андрюшки».
— Почему? — Люся, кажется, повеселела.
— Ну… так. Бывают васильки, анютины глазки, а эти — андрюшки.
— Ты, наверно, это сам придумал. Как Итта-даг…
— Не-а…
«Андрюшек» придумал Цезарь. Ранним летом Витька выпросил его у родителей на два дня и привел сюда. Это случилось единственный раз, потому что путь через Окружную Пищевую не близкий, а прямого перехода Цезарь не знал. И знать не хотел, боялся. Однажды он виновато и прямо признался в этом Витьке.
До той поры Витьке было известно, что Цезарь Лот боится в жизни лишь одного: что опять арестуют мать и отца. Но после судебной реформы и отмены обязательных индексов не так-то просто было в Западной Федерации кого-то арестовать. Особенно всем известного штурмана Лота.
…Витька выпрямился.
— Люсь, может, пойдем? Недалеко уже. Скоро остатки крепости, там в фундаменте щель и подземный ход…
— Ой…
— Не боись, — дурашливо сказал Витька.
Храм без купола
1
Каменный коридор был высокий, но тесный, не шире метра. Он полого уходил вниз, под толщу горного склона. Почти сразу стало темно. Витька вынул из нагрудного кармана плоский фонарик-зеркальце. Эта штучка работала без батарейки, от тепла руки. Слой похожих на бисер микролампочек давал рассеянный, но яркий свет. «Зеркальце» Витька держал в левой руке, а правой взял Люсю за холодные пальцы. Она молчала.
Стены и свод были грубо выбиты в камне, но пол устилали ровные плиты. Кое-где даже со следами стершегося узора. Было сухо и чисто, словно только что подмели. И запах — словно не в подземелье, а от камней, согретых солнцем.
Но скоро стало прохладно. Люся передернула плечами. Вниз повели крупные, плохо отесанные ступени. Витька знал — их шестнадцать. Потом опять пошел наклонный туннель.
Дыхание слышалось громко, а слова, наоборот, почему-то вязли в глухоте коридора. Люся сказала виновато:
— Мне под землей всегда не по себе. Кажется, будто она осядет и навалится.
— Тыщу лет не оседала, а теперь вдруг, как нарочно, да? — очень бодро и насмешливо отозвался Витька.
— Вить, а кто это вырыл?
— Точно не известно… То есть вообще ничего не известно.
— А ученые-то что говорят?
— А они ничего не знают про это. Не добирались сюда.
— Почему? Это же совсем рядом!
— А то, что рядом, их мало волнует, — уклончиво сказал Витька. — Потрошат и атомы, и галактики, а простых вещей до сих пор не знают.
— Каких, например?
— Ну… например, почему человеку ни с того ни с сего бывает то весело, то грустно… Или почему сосульки вкуснее мороженого.