Тоуд кричал, молил, протестовал! Они, не слушая, протащили его через рыночную площадь, где собралось чуть ли не все население города, которое всегда столь же решительно настроено против пойманного преступника, сколь снисходительно к тому, который только еще разыскивается. Они швырялись в него глумливыми замечаниями, морковками и принятыми в городе ругательствами. Потом повели его мимо школы, где невинные личики школьников осветились радостью, которую они всегда извлекают из беды, если в нее попадают взрослые, потом по отозвавшемуся гулким звуком подъемному мосту, под нахмуренной аркой старого мрачного замка, чьи башни возвышались, словно парили в небесах, мимо дежурок, куда набилась сменившаяся с дежурства, скалившаяся на него солдатня, мимо часовых, которые при виде его презрительно кашляли, потому что только так стоящий в карауле часовой имеет право выразить свое презрение и отвращение к преступнику, поднялись по истертым от времени каменным ступеням винтовой лестницы, мимо тяжеловооруженных рыцарей в стальных латах и шлемах, бросавших на них устрашающие взгляды сквозь забрала, мимо придворных, которые держали на поводках огромных догов, и те когтили воздух лапами, пытаясь дотянуться до него, мимо древних стражников, которые, прислонив алебарды к стене, дремали над куском пирога и фляжкой темного эля. А его все вели и вели — мимо камеры пыток, где выворачивают пальцы, мимо дыбы, мимо двери, которая выводила прямо к эшафоту, пока не пришли к входу в самый мрачный каземат, который находился в самой середине крепости. Они, наконец, остановились перед древним стражем, который перебирал пальцами связку здоровенных ключей.
— Гром и молния! — сказал полицейский сержант, снимая шлем и вытирая вспотевший лоб. — Шевелись, деревенщина, и прими от нас под охрану этого дикого зверя, эту жабу, особо опасного преступника непревзойденной хитрости и энергии. Стереги и сохраняй его со всем возможным искусством и намотай на ус и на свою седую бороду: если что-нибудь с ним приключится, то твоя голова в ответе за его голову, чтоб вам обоим было пусто!
Старый тюремщик мрачно кивнул, положив свою увядшую руку на плечо мистера Тоуда. Ржавый ключ заскрипел, повернувшись в замке, огромная дверь защелкнулась за ними, и Тоуд оказался заточенным в самом дальнем каземате, в крепкой крепости, другой такой не найдешь, обыщи хоть вдоль и поперек всю старую добрую Англию.
VII СВИРЕЛЬ У ПОРОГА ЗАРИ
Крапивник насвистывал свою незатейливую песенку, спрятавшись в кустах, окаймлявших берег. Было уже десять часов вечера, но небо все еще хранило верность ушедшему дню, оно не хотело с ним расставаться, и с самого краешка возле горизонта никак не отпускало дневные лучи. Изматывающий жар летнего послеполудня наконец разжал кулаки, свернулся клубком, укатился, подталкиваемый прохладными пальцами июльской ночи.
Крот лежал, растянувшись на бережке, тяжело дыша от ударов яростного дня, который был безоблачным от рассвета до заката, и ждал, когда его друг вернется.
Он провел несколько часов на реке с приятелями, давая возможность дядюшке Рэту завершить какое-то серьезное, требующее много времени дело с дядюшкой Выдрой. Когда Крот вернулся, дом был пустой, темный и никаких признаков дядюшки Рэта не было. Он, по-видимому, задерживался у своего старого приятеля. Было еще слишком жарко и душно, чтобы оставаться в помещении. Поэтому Крот растянулся на листьях конского щавеля и стал вспоминать события дня и размышлять, какими они все были примечательными.
Вскоре послышались легкие шаги дядюшки Рэта, который приближался, идя по выжженной солнцем траве.
— О, благословенная прохлада! — сказал он и уселся рядом, задумчиво глядя на реку, молчаливый и погруженный в какие-то свои мысли.
— Ты там поужинал? — спросил его через некоторое время Крот.
— Мне просто пришлось, — сказал дядюшка Рэт.
— Мне просто пришлось, — сказал дядюшка Рэт. — Они даже слышать не хотели, чтобы я ушел без ужина. Ты ведь знаешь, как они всегда добры. И старались, чтобы мне было хорошо до самой той минуты, пока я не ушел. Но я все время чувствовал себя негодяем, потому что мне было ясно, как им тяжело, хотя они всячески пытались это скрыть. Крот, боюсь, что у них случилось несчастье. Маленького Портли опять нет, а ты ведь знаешь, как отец к нему относится, хоть он и не любит на эту тему распространяться.
— Что, опять? — спросил Крот беззаботно. — Ну и что? Он постоянно удирает и теряется, а потом находится, он такой, он любит приключения. Все в округе его знают и любят так же, как и доброго Выдру. Вот увидишь, кто-нибудь из зверей на него наткнется и приведет его домой целехоньким. Да мы и сами, помнишь, не раз его находили за несколько миль от дома, и он был веселехонек и прекрасно себя чувствовал.
— Да. Но на этот раз все гораздо серьезнее, — сказал дядюшка Рэт мрачно. — Его уже несколько дней нет, и его домашние обшарили уже все вдоль и поперек, и даже ни единого следочка не нашли. И каждого зверя опросили на несколько миль вокруг, и никто ничего про него не слыхал. Выдра, видимо, даже больше встревожен, чем хочет показать. Я из него выудил, что маленький Портли еще не научился как следует плавать. Я понимаю, он думает о плотине. Там сильный водосброс, а малышу это место кажется очень привлекательным. Ну, и бывают… ну, капканы там и другое, сам понимаешь. Выдра не такой отец, чтобы паниковать раньше времени, а сейчас он в отчаянии. Когда я уходил, он вышел меня проводить, сказал, что хочет подышать воздухом, размяться и все такое. Но я понял, что не в этом дело, я выспросил его, все из него вытряс в конце концов. Он сказал, что проведет ночь возле брода. Ну, ты знаешь, то место, где раньше был брод, в давние времена, до того как построили мост.
— Хорошо знаю, — сказал Крот. — Но почему он решил ждать именно там?
— В том месте он начинал учить Портли плавать, — продолжал дядюшка Рэт. — С той гравийной насыпи, где мелко. И в том самом месте он его учил рыбачить, и малышка именно там поймал свою первую рыбку. Выдра говорит, Портли очень полюбил это местечко, и где бы он ни находился (где бы он ни находился, бедняжка!), вероятнее всего, что пойдет через брод, который он так любит, и, может быть, решит там задержаться и поиграть. Выдра ходит туда каждую ночь и ждет: а вдруг, ну просто — а вдруг.
Оба какое-то время помолчали, думая об одном и том же — о печальном одиноком звере, сгорбившемся возле брода, ждущем целую долгую ночь — а вдруг!
— Ну, что же, — сказал дядюшка Рэт. — Пора нам и на боковую. — Но при этом даже не шелохнулся.
— Рэтти, я просто не могу лечь и заснуть и ничего не предпринять, хотя я и не знаю, что тут можно предпринять. Давай выведем лодку и поедем вверх по течению. Луна покажется примерно через часок, и мы как сможем — поищем, во всяком случае, это лучше, чем завалиться спать и не делать уж совсем ничего.
— Я как раз и сам об этом подумал, — сказал дядюшка Рэт. — Это не такая ночь, чтобы спать. Да и рассвет не так уж далеко, и к тому же мы можем что-нибудь разузнать о нем от тех, кто встает на рассвете.
Они вывели лодку, дядюшка Рэт сел на весла и начал тихо грести. Посредине реки тянулась ясная узкая полоса, которая слабо отражала небо, но там, где тени от кустов или деревьев падали на воду с берега, они казались такими же плотными, как и сам берег, и Кроту надо было внимательно следить за рулем. Было темно и пусто, ночь была полна неясных звуков, чьих-то песен, разговоров, шорохов, говоривших о том, что мелкое ночное население бодрствует, поглощенное своими занятиями, пока рассвет их всех не застигнет и не отправит на отдых, который они вполне заработали.