– А что сказали наши гости, когда Уоллес ночью опять завыл на луну?
– Это еще полбеды! Софи, которая храпит, как пьяный матрос, устроилась возле койки Закери Кларка, а тот побоялся прогнать ее!
Флотилия разделилась утром двадцать пятого ноября посреди спокойного океана, при небольшом ветре. После того как все вещи были перевезены, губернатор Филлип покинул «Сириус» в шлюпке, провожаемый троекратным «ура» всех, кто столпился на борту. Гребцы налегли на весла, направляя шлюпку к «Запасу». По словам Донована, это было отличное и легкое парусное судно, способное выдержать любой шторм, корабль с оснасткой брига.
К половине первого «Запас» скрылся из виду, а три корабля во главе с «Александером» (их уже успели окрестить рысаками) двинулись следом по проложенному им курсу. Всеобщее удивление вызвало одно событие: едва Филлип поднялся на борт «Запаса», налетел свежий попутный ветер, и Хантер решил не отставать от рысаков. Поэтому весь день семь медлительных судов находились в пределах видимости и лишь к вечеру вершины их мачт скрылись за горизонтом. При такой погоде «Запас» легко скользил по волнам, к ночи он вырвался вперед, а «Александер», «Скарборо» и «Дружба» продолжали плыть наравне, на расстоянии вытянутого троса или двухсот ярдов.
Но через два дня им вновь пришлось то и дело менять паруса и ждать ветра.
– По-моему, таких ветров, как осты, не существует в природе, – заявил Уилл Коннелли Стивену Доновану, который как раз сменился с вахты и решил наловить рыбы на ужин.
Донован негромко рассмеялся.
– Мы отыщем их, Уилл, и отомстим. Видишь вон тех бурых птиц?
– Похожих на стрижей?
– Да, это предвестники сильных, ровных ветров. И день выдался масленым, на редкость масленым.
– Масленый день? Что это значит? – спросил Тэффи Эдмундс, который вместе с Биллом Уайтингом ухаживал за овцами. То, что выбор пал на этих двоих, развеселило всех обитателей тюрьмы, но ничуть не огорчило самих овцеводов – впрочем, они были слишком умны, чтобы признаваться, что выросли на ферме.
– День ясный, верно? – усмехаясь, спросил Донован.
– Да, пожалуй. На небе ни облачка, ветер утих.
– А небо не голубое, Тэффи, и море тоже. Мы, моряки, называем такие дни маслеными, потому что и небо и море словно покрыты тонкой пленкой жира, выглядят тусклыми, без проблеска. К полудню в небе появятся редкие белые облачка, похожие на листы бумаги. Они совсем невелики, потому что их разгоняет ветер, но он дует слишком высоко. Завтра утром начнется шквал. Укрепите на полках свои вещи и приготовьтесь к тому, что люки придется задраить. Через несколько часов вы поймете, что такое настоящий ост. – Донован издал торжествующей клич: – Клюет! – И он вытащил из воды рыбину, похожую на треску, которая вскоре запрыгала по палубе.
– Слышали? – обратился Ричард к товарищам. – Надо спуститься вниз и предупредить остальных.
– Масленый день… – задумчиво повторил Тэффи и направился к шканцам, где Билл вытряхивал фураж из ведра. – Билл, что будет с овцами? Скоро мы попадем в настоящий шторм!
В тот день заключенных накормили в обычный час, к тому времени на небе появились облака. Но на следующий день о каторжниках никто не вспомнил. Ветер крепчал, швыряя корабль, словно мячик, волны бились о борта судна, дрожащие, как тонкие перепонки, однако люки до сих пор не задраили.
Как только обитатели камеры поняли, что им придется голодать, пока не утихнет шторм, Ричард забрался на стол, схватился за край кормового люка, подтянулся и увидел, как волны набрасываются на «Александер» сразу со всех сторон. Не совладав с искушением, Ричард вылез на палубу и нашел безопасное место возле грот-мачты, откуда принялся наблюдать, как океан бросает судно из стороны в сторону. Волны ударяли в нос, корму и бока, иной раз одновременно. Снасти скрипели и стонали, но все звуки перекрывали вой ветра и рев волн. Приложив ухо к грот-мачте, Ричард услышал треск. Вода ручьями лилась со всех парусов, а матросы карабкались с одной реи на другую, укорачивая некоторые паруса и сворачивая остальные. Нос судна захлестнула волна, но вскоре бушприт вынырнул из тучи брызг, а тем временем вторая волна обрушилась на левый борт, третья – на правый, четвертая – на корму. Ричард предусмотрительно прихватил с собой веревку и надежно привязал себя к мачте: чудовищные волны легко утаскивали с палубы все, что не было прикреплено к ней.
Разглядеть «Скарборо» и «Дружбу» Ричарду не удавалось, пока «Александер» вдруг не взлетел на гребне громадной волны и застыл на нем на секунду, за которую Ричард сумел увидеть, что бедолага «Дружба» почти лежит на боку, а волны катятся через нее. «Александер» соскользнул вниз по волне, вода залила палубу слоем толщиной в целый фут, и тут же судно снова взлетело на следующий гребень. Старик «Александер» был крепкой и надежной посудиной, способной выдержать натиск волн.
Вскоре после того как Ричард покинул камеру, люки задраили. Его исчезновения никто не заметил: все были потрясены яростью небывалой бури. Ночью посиневший от холода, изнуренный Ричард отвязал веревку от мачты и заполз под одну из шлюпок, где устроил себе теплое и почти сухое гнездо в сене. Там он проспал до утра, которое выдалось очень холодным, но небо было синим, а волны, хотя и оставались высокими, прекратили беспорядочную пляску. Люки открыли. Ричард проскользнул в кормовой люк и спрыгнул на стол, чувствуя себя повивальной бабкой, присутствовавшей при рождении конца света.
К его удивлению, товарищи встретили его радостными воплями. После стоянки в Рио Ричард начал замечать в их поведении первые признаки независимости.
– Ричард, Ричард! – кричал Джо Лонг, со слезами обнимая его. – А мы думали, ты утонул!
– Как бы не так! Я просто засмотрелся на волны и не заметил, как задраили люки. Джо, успокойся. Я цел и невредим – просто промок и замерз.
Растираясь сухими тряпками, Ричард узнал, что некий Джон Берд взломал крышку трюмного люка и раздал каторжникам хлеб.
– Мы все ели его, – признался Джимми Прайс. – Ведь вчера нас не кормили.
Но это не помешало Закери Кларку потребовать, чтобы Джона Берда выпороли за кражу собственности подрядчика.
Лейтенант Ферзер, в котором способность сострадать странным образом сочеталась с медлительностью и стеснительностью, подсчитал количество украденного хлеба и объявил, что пропало ровно столько порций, сколько следовало выдать каторжникам вчера. Следовательно, наказывать виновных не за что, добавил он и предложил сегодня выдать узникам по две порции солонины вместе с хлебом.
Несмотря на ссору с Закери Кларком в Кейптауне, капитан Синклер вскоре нашел в нем родственную душу: оба любили поесть. Как только Кларк перебрался на «Александер», Синклер стал приглашать его к обеду, а взамен агент подрядчика делал вид, будто ему неизвестно о махинациях с ромом. Поскольку бульдожка Софи уверенно обосновалась в каюте Кларка, Эсмеральда позволил ему ночевать в своей дневной каюте, в которой пока не нуждался. Услышав вердикт Ферзера, Синклер высказался в поддержку Кларка и приказал высечь Джона Берда за расходование собственности подрядчика без разрешения его агента.
– Пропало только то, что должно было исчезнуть, – ледяным тоном возразил Ферзер, – так почему бы тебе не угомониться, болван?
– Я доложу о вашей непочтительности капитану! – завизжал Кларк.
– Можешь жаловаться ему хоть до посинения, идиот, – это ничего не изменит. Решения о порке каторжников принимаю я, а не толстяк Эсмеральда.
Каждому матросу «Александера» не терпелось найти хотя бы одного слушателя и сообщить, что в более свирепый шторм ему еще никогда не доводилось попадать: невиданное дело – волны налетали сразу со всех сторон, зловещее предзнаменование! Со «Скарборо» просигналили, что судно пережило шторм без потерь; «Дружбе» пришлось гораздо хуже: все, что находилось на ее борту, вымокло – от животных до одеял.
Однако шторм отнес суда к полосе остов, и теперь они на всех парусах двинулись вперед, преодолевая в день не менее ста восьмидесяти четырех сухопутных миль. Корабли находились в сороковых широтах и неуклонно продвигались еще дальше на юг. В начале декабря на них обрушился новый шторм, еще сильнее прежнего, но опять-таки отнес их дальше, не сбив с курса. Несмотря на лето, начались холода; самые неимущие и беспечные каторжники жались друг к другу, дрожа в своих тонких льняных куртках, зато у них имелись лишние одеяла, доставшиеся от умерших товарищей. Да и сено пригодилось.
Среди каторжников и пехотинцев вспыхнула дизентерия, люди вновь стали умирать. Со «Скарборо» и «Дружбы» сообщили, что и у них на борту насчитывается немало больных. Ричард убедил друзей пить только профильтрованную воду, хотя каждому доставалось всего по нескольку ложек. Если болезнь появилась на всех кораблях, значит, вся запасенная на них вода загрязнена. На этот раз врач Балмен воздержался от очередного окуривания и побелки, сообразив, что его приказ способен спровоцировать мятеж.
Хотя на «Дружбе» впервые за время плавания подняли все паруса, легкое судно не могло угнаться за «Александером» и «Скарборо», покрывавшими за день не менее двухсот семи сухопутных миль. В начале второй недели декабря воздух потеплел; Шортленд приказал двум невольничьим судам сбавить ход, чтобы «Дружба» не отставала. Однажды утром над океаном сгустился белоснежный туман, в котором все вокруг казалось перламутровым, призрачным, прекрасным и вместе с тем зловещим. На всех судах пушки зарядили порохом и палили из них через равные промежутки времени, а один из матросов звонил в колокол «Александера», висящий на корме, делая длинные паузы между ударами. Из тумана доносились ответные выстрелы и звон колоколов «Скарборо» и «Дружбы», идущих параллельными курсами на расстоянии вытянутого троса. В десять часов туман начал рассеиваться, поднялся свежий бриз, и наступил прекрасный солнечный день.
В воде появились большие скопления плавучих водорослей – признак того, что земля уже близко, как утверждали моряки. А земля пока не показывалась, зато косатки вновь устремились за судами, плавали вокруг них, проскальзывали под днищами. Среди водорослей виднелись широкие длинные ленты рыбьей икры, но никто не знал, какие рыбы мечут ее. Где-то неподалеку находился остров Запустения, где капитан Кук однажды встретил Рождество.
Два дня спустя океанская вода превратилась в кровь. Поначалу ошеломленные и перепуганные пассажиры «Александера» решили, что это кровь убитого кита, но потом сообразили, что ни в каком левиафане не хватило бы крови, чтобы окрасить воду до самого горизонта. Эту тайну морских глубин им так и не удалось разгадать.
– Теперь я понимаю, – сказал Ричард Доновану, – почему вас так тянет в неведомые края. По своей воле я уезжал из Бристоля только в Бат – потому что это был мой привычный, знакомый мирок. Покидая свой мир, человек неизбежно заражается тягой к странствиям, ему приходится стать более сильным и зрелым, иначе ему не выжить. В людях очень сильна привязанность к родным местам. Вероятно, я и сам таков.
– Привязанность к родным местам – распространенное явление, Ричард. Но я избавился от нее – из-за нищеты и острого желания выбраться из ее трясины, покинуть Белфаст, разорвать все узы.