— Вы хотите сказать, верно, четыре с половиной.
— Да, но нужно нее время то подниматься, то спускаться.
— Дорога туда ровная, как бильярд.
— Вас не проведешь, — засмеялся возница.
— Да нет, есть способ.
— Какой?
— Оставаться честным.
— А! Это новая точка зрения.
— Ее ты еще вроде бы не усвоил, да?
— Ну хорошо, посмотрим, назовите вашу цену сами.
— Это стоит четыре флорина.
— Не считая того часа, который прошел, пока мы ехали с вокзала и пока вы завтракали.
— Совершенно верно.
— А на чай?
— Это по моему усмотрению.
— Так! Согласен; не знаю почему, но я вам доверяю!
— Однако, если я оставлю тебя больше, чем на неделю, то платить буду по три с половиной флорина в день, причем без чаевых.
— Я не могу согласиться с такими условиями.
— Почему же?
— Это значит без всякой причины лишить вас, когда я, к своему огорчению, вас покину, удовольствия нравиться мне.
— Черт возьми! У тебя будто даже и мозги имеются.
— У меня их столько, что я кажусь глупым, когда хочу сделать глупый вид.
— Вот это сказано сильно. Ты откуда будешь?
— Из Саксенхаузена.
— Что это такое, Саксенхаузен?
— Предместье Франкфурта.
— А! Да, да, саксонская колония со времен Карла Великого.
— Именно так, вы даже это знаете?
— Я знаю еще, что вы сланные ребята, ироде овернцев, только немецких. Так что мы сочтемся, когда будем расставаться.
— Это мне еще больше подходит.
— Твое имя?
— Ленгарт.
— Ну что ж, вперед, Ленгарт!
Карета отъехала и покатила мимо успевшей собраться вокруг нее толпы зевак, как это обычно случается в провинциальных городах.
Скоро они оказались в конце улицы, выходившей в поле. День был великолепный, на ветках только что полопались почки, и деревья покрылись первой легкой зеленью.
Земля оделась в зеленое платье, а от многочисленных лугов, тянувшихся по обе стороны дороги, будто поднимался легкий пар из первых весенних ветерков и первых ароматов цветов. Птицы парами порхали с дерева на дерево, неся пищу своим птенцам, и, пока самка занималась своими материнскими заботами, самец, сидя на ветке по соседству с гнездом, выводил в чистом воздухе первые звуки песни любви, от которых просыпается природа.
Время от времени жаворонок взлетал с песней над взошедшими хлебами, замирая на несколько секунд на вершине этой пирамиды из мелодичных звуков, потом падал, сложив крылья, и раскрывал их опять только в тот миг, когда уже касался земли.
При виде этого чудесного края молодой человек воскликнул:
— Ах! Здесь же должны быть превосходные охотничьи угодья! Так ведь, скажи?
— Да, только их сторожат, — ответил возница.
— Тем лучше, — сказал путник, — от этого только дичи будет больше.
И в самом деле, едва они отъехали от города на километр, как Резвун, не раз уже проявлявший признаки нетерпения, ринулся с кареты, влетел в густой клевер и сделал стойку.
— Мне что, ехать шагом или вас обождать? — спросил Ленгарт, видя, что молодой человек взялся за ружье.
— Езжай вперед на несколько шагов, — ответил путешественник. — Сюда!.. Так!.. Теперь остановись как можно ближе к полю с клевером.
И путник, встав во весь рост в карете и держа в руках ружье, оказался в тридцати шагах от Резвуна.
Возница смотрел за происходящим с интересом, который мне не раз приходилось видеть у кучеров, наблюдающих за подобными сценами; такой интерес обычно ставит их на сторону охотника и восстанавливает против владельца земли и полевых сторожей.
— А! У вас собачка напористая, — сказал он.
— Да, неплохая.
— Кого она может вот так поднять?
— Зайца.
— Вы думаете?
— Да я просто уверен в этом. Если бы это была птица, Резвун вилял бы хвостом. Вот, смотри.
И в самом деле, как раз в эту минуту в трех шагах от собаки выскочил крупный молодой заяц; пригнувшись, он побежал, пытаясь спрятаться в клевере.
— Пр… тысяча чертей! Стреляйте же, ну, стреляйте! — закричал уроженец Франкфурта.
— Ты очень спешишь, — сказал молодой человек, — подожди.
И он выстрелил. Заяц высоко подскочил, показав свой белый живот, и упал на спину. Ленгарт хотел спрыгнуть с кареты.
— Куда это, — спросил его путешественник, — ты направился?
— Да за зайцем.
— Напротив, не двигайся.
— Надо же, — удивился Ленгарт.
Резвун замер и вытянулся в стойке еще сильнее, чем раньше.
— Я ошибся, — сказал охотник, — Резвун поднимал не зайца.
— А кого же? — спросил Ленгарт.
— Двух зайцев.
— Ага, честное слово, вот это да!
Этот возглас вырвался у славного возницы, когда он увидел второго зайца; как и первый, тот сначала выскочил, а потом, сраженный на бегу, повалился рядом с первым.
— А теперь можно за ними сходить? — спросил Ленгарт.
— Не стоит труда, — ответил молодой человек, — Резвун принесет.
И в самом деле, Резвун, схватив последнего из убитых зайцев, принес его хозяину, а потом отправился за первым.
— Положи это к себе на козлы, — сказал охотник кучеру, — и в дорогу!
Не проехали они и четверти льё, как Резвун опять сделал стойку.
Ленгарт уже сам остановил карету, и точно там, где это следовало сделать.
— Ага! — воскликнул он. — На этот раз перо: наша собака виляет хвостом.
Резвун не только вилял хвостом, но быстрым движением головы, бросив взгляд на хозяина, казалось, подал ему особый знак.
— Да, да, и не просто перо, но перо золотое. Знаешь, что такое золотое перо?
Ленгарт с сомнением покачал головой.
— Фазанов в этих краях нет, — произнес он.
— Вот уж злой вещун! Раз Резвун утверждает, что это фазан, так это и есть фазан. Правда, Резвун?
Резвун опять сделал то движение головой, о котором мы говорили, и тем самым еще раз дал знать своему хозяину, какую именно дичь он поднимал.
— Ну, видишь, — сказал охотник, — по тому, как он держит стойку, это и есть фазан. Куропатка бы уже полетела. Здесь в округе где-то разводят фазанов, черт возьми!
— Здесь есть замок и парк господина де Резе, французского посла; но замок и фазаний двор — за два льё отсюда, самое малое.
— Ну этот чудак, видно, и прилетел сюда пастись. А доказательство
— вот оно!
В самом деле, как только было произнесено слово «пастись», великолепный фазан, красуясь, отлетел; но ему не удалось подняться на высоту и четырех метров, как выстрел пробил оба его крыла и поверг в густую поросль колючего кустарника, где он и скрылся.
— Неси, Резвун! Неси! — приказал ему хозяин, уже более не думая об убитом фазане и перезаряжая ружье.
— Ого, — вдруг закричал Ленгарт, — вот так фокус! Вы убили фазана, а собака несет кролика.
— Как? Ты не понимаешь? — засмеялся охотник.
— Нет, пусть меня черти возьмут!
— Я убил фазана, это так! Но в том же кустарнике был и кролик. Резвун, отправившись за фазаном, не подал виду, что кролик был ему нужен, и взял его хитростью. Проходя мимо этого дурачка, он хапнул его и несет мне, будучи в полной уверенности, что за фазаном еще успеет сбегать.
Едва положив кролика у подножки кареты, собака мигом вернулась к кустарнику, и пяти секунд не прошло, как она принесла фазана.
— Положи это вместе с зайцами, — сказал молодой человек, — и в дорогу! Думаю, теперь нам не стоит задерживаться.
Так это и было на самом деле, ибо, проехав шагов пятьсот, они заметили, как за небольшим пригорком показалась фуражка сторожа охотничьих угодий.
— У тебя лошадь хорошо бегает, Лен гарт? — спросил путешественник.
— Хорошо или плохо, — отвечал Ленгарт, — а все же постараюсь не дать им захватить вас как браконьера! Уж очень мне нравится вот так путешествовать.
— Ты, вроде бы, любитель охоты?
— То есть я тоже браконьерствую то там, то сям, понемногу, но до вас мне не дотянуть. Черт побери! Ну и собачка у вас! А, вот и сторож: он делает нам знак остановиться и подождать его. Думаю, как раз время с ним распрощаться.
Так он и сделал. Во всю мощь своих легких он крикнул сторожу: «Gute nacht!» , пуская лошадь в галоп.
Стоило им проехать еще одно льё, как Резвун опять сделал стойку, подняв целый выводок куропаток. Но они были слишком молоденькими, чтобы представлять какую-то ценность, а убив отца и мать, охотник обрекал птенцов на верную смерть, поэтому Резвуна отозвали, а птиц помиловали, как и должен был сделать настоящий охотник, каким был наш герой.
Проехав еще два льё, они ничего больше не увидели.
Они уже подъезжали к городу, когда в пятидесяти-шестидесяти метрах от кареты поднялся испуганный заяц.
— Ага, — сказал Ленгарт, — вот этот поступает правильно!
— Это смотря как, — ответил охотник.
— Вы же не собираетесь бить его на таком расстоянии, я думаю?
— Ленгарт! Ленгарт! И ты еще хвастаешься, что браконьерствуешь! Неужели тебя надо учить тому, что для хорошего охотника и для хорошего ружья не бывает расстояния.
— И вы его отсюда убьете, да?
— Увидишь.
Охотник заменил в ружье два находившихся там патрона с дробью на два патрона с пулями.
— Ты знаешь заячий характер? — спросил он у Ленгарта.
— Ну да, думаю, знаю настолько, насколько можно знать характер животного, на чьем языке не говоришь.
— Ну так вот, я тебя, Ленгарт, научу следующему: любой заяц, который поднялся от страха и которого никто не преследует, останавливается через пятьдесят шагов, осматривается и начинает чистить себя. Смотри!
Заяц, действительно, отбежав на расстояние примерно в сотню шагов от кареты, остановился, сел и при помощи передних лапок стал умываться. Этот момент заячьего кокетства, предсказанный охотником, погубил бедное животное. Выстрел раздался почти одновременно с тем мигом, когда приклад коснулся плеча охотника. Заяц скакнул на три фута и упал замертво.
— Извините меня, сударь, — сказал Лен гарт, — если, как об этом говорят, начнется война, вы за кого будете?
— Вероятно, я не буду ни за Австрию, ни за Пруссию, а буду за Францию, ведь я француз.
— Лишь бы вы не встали за этих прощелыг-пруссаков, вот о чем я хотел бы вас попросить. Но если вы пожелаете встать против них, тогда — тысяча чертей! — я бы вам сделал одно предложение.
— Какое же?
— На войне сражайтесь из моей коляски, причем бесплатно.
— Спасибо, друг мой, не отказываю тебе. Если только я буду сражаться на этой войне, может быть, я именно так и поступлю. Я всегда мечтал повоевать из коляски.
— Вот-вот, именно так! А лошадь и коляска, которые вам понадобятся, — вот они! Что до лошади, не могу вам сказать точно, какого она возраста, поскольку, когда я ее купил, а тому уже лет десять, она была в годах. Но с этой лошадью, поверите ли, я бы отправился на Тридцатилетнюю войну и не стал бы беспокоиться, уверенный, что она провозит меня до конца. Ну а карета, вы можете убедиться, она совсем новая. Три года тому назад я отдавал подновить оглобли, год как я заменил пару колес и ось. Наконец, полгода назад я заменил у нее кузов.
— У нас во Франции рассказывают историю вроде этой, — бросил в ответ молодой человек, — это история про нож Жано: в ноже заменили лезвие, потом и рукоять, но это все тот же нож.
— Эх, сударь! Ножи Жано есть во всех странах, — философски заметил Ленгарт.
— А также и сами Жано, мой славный друг, — ответил охотник.
— Во всяком случае, поставьте и вы новые стволы на ружье, а мне отдайте старые. Честное слово! Вот ваша собака с зайцем: пуля попала ему прямо в середину груди.