— Может, зайдем в баню? — нерешительно спросил Акс.
— У тебя бабки есть? — хмуро спросил Сол. Они направились за туалет и от души выссались. Ребята уже застегивали ширинки, когда сзади послышался голос рыжего сержанта Валеры.
— Оба-на! Пойдемте на вахту. Я вам оформлю пропуска в Шизо. Там вы встретите свой Новый Год.
— За это вы нам больше пятнадцати суток не выпишите, — сказал Сол.
— Шучу, шучу. А может у вас деньги есть?
— Нет, — сказал Акс, — веди.
— Нет. — Сол снял ботинок, загнул стельку и вытащил маленький квадратик. — Здесь сто баксов.
— И что это значит? — спросил сержант.
— Ты что, не знаешь цен? — спросил Сол. — Семьдесят пять сдачи.
— У меня только полтинник. Сейчас Молчановский заплатил.
— Что, за ночные съемки всего пятьдесят баксов? — удивился Акс.
— Да нет. Он уже отстегнул всем, кроме меня раньше. А мне так дал. Чтобы под ногами не болтался. И к тому же… Нет не скажу.
— Ну говори, если уж начал, — сказал Сол.
— Двадцать пять баксов.
— Ладно, — неожиданно для самого себя согласился Сол.
— Я обещал поставить его на очередь.
— Какую еще очередь? — спросил Акс.
— Я курирую очередь на Гарри.
— На Гарри Поттера? — оживился Акс.
— Да, — ответил сержант. — Только вам, к сожалению, я обещать ничего не могу. Все расписано до утренней поверки.
Сол только покачал головой.
— Хотите Гайдра? — спросил участливо Валера.
— Да он что, жив?
— Час назад был еще жив, — ответил Валера.
— Спасибо не надо, — сказал Сол, — лучше уж Соньку Золотую Ручку.
— Сонька Золотая Ручка вольная учительница. Она не моей компетенции. И тоже занята до утра.
— С кем?
— Все там. И Иг Волг, и Кум, и Замполит. Сам Виктор Еврофеев им чай с кофием и шоколадом заваривают.
— А Асм где?
— Уборщицу опять — слово на е — в школьном коридоре, — сказал с завистью Валера. — Я сам ее хотел сегодня отодрать, но уступил начальнику.
— Уступил, — усмехнулся Акс, — так он тебя и будет спрашивать.
— А почему бы и не спросить? Галечка моя жена.
— Вот как? — удивился Сол, — и ничего? Ты себя нормально чувствуешь, когда Ас — слово на е — твою жену.
— Ненормально. Щекотно.
— Как?!
— Нервы очень щекочет. — Он закурил сигарету с фильтром. — Куда бы мне вас отправить? — Рыжий задумался.
— О, йес! Есть одна телка. Давно хочет, но никто ее не — слово на е. — Будете?
— Будем, — радостно сказал Акс. — Че-то спать не хочется.
— Перед смертью всегда так, — серьезно сказал сержант, — спать не хочется. Всех вас утром будут расстреливать.
— Че ты нас пугаешь? Слышали уже, — сказал Сол.
— Может еще все обойдется, — сказал Акс.
— Ну думайте, как хотите, — сказал Валера. — Но я бы на вашем месте бежал.
— Да разве убежишь отсюда? — спросил Акс.
— Скорее всего, нет. Но если бы были деньги, можно бы было попробовать. Но денег нет и разговора нет.
— У нас еще есть семьдесят пять баксов.
— Пятьдесят, — решительно уточнил Валера. — Это мало. И знаете почему? Она бесплатно вам не даст. И знаете почему? Это человек с коммерческой жилкой.
— Принципиально не дает бесплатно? — спросил Акс.
— Она, мне кажется, еще никому не давала. Но уверен, просто так не даст. А вы еще мне должны заплатить. Ладно. Двадцать пять мне и двадцать пять ей. Если согласится. Ничего не могу гарантировать. Но мои двадцать пять для вас в любом случае уже плакали. Так что в случае чего я должен буду сдать вам только двадцать пять баксов.
— Ну, ты счетовод, — сказал Сол.
— Тебе бы бухгалтером работать, — сказал Акс.
— Ладно, ладно. Не хвалите раньше времени.
Это была толстенькая, пузатая буфетчица, в больших очках, похожих на бинокль, коричневом платье и полусапожках. Она опоздала на последний автобус и осталась ночевать в своем буфете.
— Очень приятно. Моя фамилия Демократия, — сказала женщина.
— Простите, как? — очень удивился Сол.
— Вы слышали, наверное, про Машку Москва, про Лесю Украинку, а я Юлька Демократия. — Она согласилась на гонорар в двадцать пять долларов и дала им обоим. Правда, по очереди. Сначала Демократия отказывалась, но когда узнала, что эти ребята одни из немногих, кто еще не драл Гайдра, решила:
— Дам!
Они веселились до утра. Парню, который прятался в шкафу, это надоело, и он вылез. Все трое уставились на него.
— Про меня забыли, что ли? — спросил парень, потирая руки. — Мы играли с Юлей до вашего прихода, — продолжал он. Все молчали. — В этих… ну, как их?
Сол нерешительно пожал плечами.
— В жандармов и сыщиков. Нет… подождите… в жандармов и революционеров.
— И кто были вы? — спросил Акс.
— Он был революционером, естественно, — сказала Демократия.
— Юлия Владимировна меня воспитывала, — сказал парень. — Чтоб я понял.
— Что понял? — спросил Сол, и налил себе рюмку водки.
— Я пока еще не понял, что, — ответил парень.
— Давайте, будете третьим, — сказал Акс.
— Нет, — ответил парень, — как-нибудь потом. Я хочу на ней жениться.
— Потом уже придется не как-нибудь, а как следует, — сказала Демократия, чтобы разрядить обстановку.
— Ну как хочешь, — сказал Сол, — а мы пока пройдем еще по кругу. Кстати, как тебя зовут?
— Костя.
— Константин, стало быть, — подытожил Акс.
— Константин Биржевой.
— Очень приятно.
— Нам тоже.
Да всем хорошо. При Демократии.
Ми считал себя не только организатором попоек, поваром, но еще и режиссером. Тоже режиссером. Еще один режиссер. Имеется в виду режиссер кино. Так и сказал ему невысокий кучерявый парень. Они вдвоем курили около котла с ухой. Ми сварил его на утро из остатков судачков. Разговор начался с замечания кучерявого об ошибке Ми в приготовлении судачков а натюрель.
— Во-первых, не а ля натюрель, как вы изволили объявить, а просто а. А натюрель.
— А ты-то откуда знаешь, как правильно? — недовольно осведомился Ми.
— Вы списали этот рецепт у Михаила. А он перекладывал раковыми шейками не судачков а натюрель, а осетрину первой свежести.
— У меня просто не было осетрины. Где я здесь возьму осетрину? Да и сколько бы ее понадобилось!
— Говорят, вы выдаете себя за всемирно известного режиссера Михалковского. Правда ли это?
— Правда. Точнее, не совсем. Это я и есть.
— Да? Тогда почему вы не снимаете?
— У меня есть сценарий уже. И скоро, скоро я буду снимать еще один… ну, если не великий, то очень талантливый фильм. Называется:
В ОКОПАХ ГОРОДА ЭСТЭ
— Но ведь вы не режиссер.
— Я не режиссер?! А кто же тогда, по-вашему, режиссер?
— Ну, я не знаю, кто. Сейчас не думал об этом. Только вы не режиссер.
— А кто тогда я, по-вашему?
— Не знаю, только вы не режиссер.
— Может быть, я повар, по-вашему?
— Нет. Да какой вы повар!
— На — слово на б — попробуй какой? — И Ми окунул голову кудрявого парнишки в уху. Хорошо, что она успела остыть. А то бы все, сварился.
— Я сейчас захлебнусь, — говорит парень. Он что-то хочет еще сказать, но Ми опять окунает его в бак.
Наконец, пареньку удается выговорить:
— Вы большой… вы очень…
— Накушался? Ну ладно, хватит с тебя. Что ты там хотел сказать? Большой…
Парень отфыркался, вытерся салфеткой и вдруг неожиданно ударил Ми в живот. Потом распрямил его, опять ударил, распрямил и потянул голову режиссера к его ухе.
— Подожди, подожди, — торопливо говорит Ми. — Давай в шахматы сыграем. Кто проиграет, из того суп сварим.
— А, давай! — парень отпускает Ми и хлопает его ладонью по плечу.
Ми очень любил играть в шахматы на деньги. Никто же не знал, что он был мастером спота по шахматам.
Первую парию Ми проигрывает. Просит парня отыграться.
— Как тебя звать? — спрашивает Ми.
— А разве я не говорил?
— Ну, говорил, не говорил, какая разница. Повторить, что ли, нельзя?
— Гарри.
— Гарри Поттер, что ли?! Вы не похожи…
— Вы уже это спрашивали. Других Гарри не бывает, по-вашему?
Ми проиграл еще партию. А играли они из пяти.
— Если проиграете еще партию, вам придется лезть в уху. Кстати, надо бы ее подогреть.
— Подогреем, подогреем. А как твоя фамилия? Ты не говорил.
— Каспаров.
— Каспаров? Не слышал. Гарри Кас… как?
— Гарри Каспаров.
— Гарри Каспаров? Не слышал. Хичкок — слышал, Стивен Спилберг — слышал, итальянец там этот… забыл как фамилия — тоже слышал. Каспаров — не слышал. Что-то никак не могу выиграть. Ну, ладно, давай еще. Думаю, больше ты не выиграешь.
Но Ми проиграл и эту партию. Пришлось искупаться в ухе. После третьего купанья Ми спросил:
— А ты это… не однофамилец чемпиона мира по шахматам Гарри Каспарова?
— Нет.
— Может быть, родственник?
— Скорее всего. Это я сам.
— Неужели?! А я ведь думал, что вы режиссер. Если бы я знал, что вы шахматист, я бы вас не топил в супе. Ведь мнение непрофессионала для меня ничего не значит. Так, тьфу и растереть.
— То есть я смело могу называть вас поваром?
— Пожалуйста.
— И не режиссером?
— Конечно. Ведь все равно вы в этом деле ничего не понимаете.
— Вы считаете, что я ничего не понимаю в режиссуре?
— Абсолютно.
— Я могу назвать вам ошибку Бортко в Мастере и Маргарите.
— Да? Извольте. Мне казалось, что там нет ошибок.
— Именно в этом и состоит ошибка. А конкретно, у Никанора Ивановича Босого в борще слишком маленькая кость. Это раз. Должно быть огненное озеро с мозговой костью. Много ошибок в Грибоедове. Нет вальдшнепов и дупелей по сезону, шипящего в горле нарзана, вежливой услуги. А где яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках? А филейчики из дроздов с трюфелями?
Нет, вообще ни атмосферы Грибоедова, ни вечерней Клязьмы. Там же соловьи, наверно, поют!
Нет официантов. Они же несли над головами запотевшие кружки с пивом, хрипло и с ненавистью кричали:
— Виноват, гражданин!
И где-то в РУПОРЕ голос командовал:
— Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!!!
Где всё это?!!!
Тонкий голос уже не пел, а завывал:
— Аллилуйя!
Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад.
И было в полночь видение в аду.
— Видимо, Бор посчитал эти подробности не существенными, — сказал Ми.
— Да, именно так, — ответил Гарри. — Только этого не может быть. Все дело в подробностях. Подробности показывают степень увеличения. Только при очень большом увеличении мог быть виден Воланд, Коровьев, Кот, Азазелло, Гелла. Если не существенна глубина молчания, когда:
— Видно было, как у одного из официантов пиво течет из покосившейся набок кружки на пол, — то и нельзя увидеть Воланда.
А уж тем более нельзя связать настоящее с Иешуа Га Ноцри, с падением Ершалаима.
В ложе театра Варьете не было дальней родственницы Аркадия Апполоновича Семьплеярова, которая била этого председателя акустической комиссии московских театров лиловым зонтиком по голове.