— Послушайте, ребята, мне по барабану, кто вы, — сказал комендант. — Будьте вы хоть Эстэ с Ле. Я бы все равно вас расстрелял. — Ничего себе! Лучше бы он сказал не Эстэ с Ле, а Мандельштам с Есениным. — Маленькая лекция о пользе литературы.
Коменданта начали вязать его же солдаты. Правда, не все. У некоторых тут же подкосились ноги при словах об Эстэ и Ле.
— Бежим! — крикнул Леня Голиков.
Но суматоха была не долгой. Солдаты сразу же убили своего командира, потом несколькими залпами уложили сержанта и майора.
— От нас не убежишь, — сказал помощник коменданта, вынимая из нагрудного кармана убитого партбилет. — Завалили кабанов. Докомандовались. И ты, и Ленька. Лучше бы ты совсем забыл эти имена: Эстэ и Ле. — Заместитель в ужасе оглянулся. Кажется, никто не слышал. Солдаты делали контрольные выстрелы в Итальянца и майора Леню Голикова. Коменданта Заместитель добил сам.
Ночь. Итальянец медленно поднимается. Он оглядывает освещенное полной луной поле. С трудом раздевает коменданта. Садится отдохнуть. Потом снимает с себя бинты, рваную одежду и напяливает гимнастерку, галифе и сапоги коменданта расстрельного взвода. Медленно уходит в глубь леса. Коменданта просто не успели раздеть. Зам уже потащил с него прекрасные хромовые сапоги, но тут приехал на мотоцикле БМВ гонец и передал, что Командарм срочно требует расстрельную команду. Зачем уж она ему в это время понадобилась? Может, чтобы самого себя расстрелять перед прибытием тов. Леннана?
Никто не видит, как уже дважды убитый за одни сутки Итальянец, удаляется в сторону Линии Фронта. Никто, кроме Кэт. Она стоит за деревом и наблюдает, как над головой Итальянца взлетают, висят, а потом медленно гаснут осветительные ракеты.
Прежде чем окончательно удалиться, Итальянец возвращается на поле боя, к пятидесятому доту. Ему надо найти Верховского. Но тот без головы.
— Он должен лежать в пяти метрах от амбразуры, — бормочет Итальянец. Но там адъютанта Командарма и любовника Кэт нет. — Или в десяти? Что-то уже не помню, где ему оторвало голову очередью из крупнокалиберного пулемета. — Он отходит назад, потом возвращается. Нет. Итальянец встает на колени и начинает шарить по карманам трупов.
— Барахольщик, — говорит Кэт. Она идет к машине и возвращается на наблюдательный пункт с прибором ночного видения. — Ублюдок. Мародер, — говорит она медленно и закусывает губу. Итальянец, наконец, находит труп Верховского и вынимает что-то из его кармана. Кэт всматривается. Предмет в приборе ночного видения вспыхивает черными и белыми треугольниками. — Мама! — вскрикивает Кэт. Она хочет крикнуть, чтобы Итальянец положил предмет на место. — Положи, пожалуйста, его на место! — кричит Кэт. Но голоса ее не слышно. И не только потому, что Итальянец находится уже очень далеко, но и потому что она не кричит, а просто сипит. У нее пропал голос. — Все пропало, все пропало, — негромко причитает Кэт. Она садится на землю и плачет.
А Итальянец уходит все дальше и дальше. Уходит и уносит с собой ключ к Семнадцатой Карте. Камень ЗВЕЗДА СОБАКИ. — Он взял Звезду Собаки, которая содержит драгоценный камень, состоящий из черных и белых треугольников, — шепчет Кэт. — Значит, Верховский и был Кротом? Он украл у нее этот камень. Когда? Когда Верховский мог узнать, что у нее есть этот драгоценный камень? Ничего не понимаю.
Девушка еще долго сидела на краю водоема, опустив одну ногу в воду.
— Значит, все-таки Бессмертные существуют, — сама себе говорит Кэт и направляется к своему Хорьху, который стоит недалеко за деревьями.
Слышны раскаты толи грома, толи выстрелы орудий где-то далеко, далеко. В таких местах страшно и целому взводу-то ходить без прикрытия. А Кэт была одна. И видимо, не боялась.
А Колдуны и Экстрасенсы и не должны бояться Неизвестного....
Сноска:
Джон Леннан — товарищ Эстэ в роли Ле-Нина.
Далее в рукописи идет повтор окончания Запретной Зоны. Не знаю, зачем это сделал автор. Может быть он просто забыл убрать этот кусочек, начинающийся с того, как Молчановский уничтожает следы жизни с костюма Одиссея. Но скорее всего, он хотел показать, что ГОРОД ЭСТЭ существует вне времени Запретной Зоны. Как та часть пространства, про которую нельзя точно сказать, что вот она находится там-то или где-то еще. Лучше бы такие повторы не делать. Но ничего лучше того, что написано, я так и не смог придумать. Так и быть, пусть в этом месте будет повтор, имитирующий петлю времени, как это было при Иисусе Христе, когда Лазарь вышел из могилы.
На заднем плане, у бани, под сильной лампой режиссер Молчановский разглаживает складки на костюмах героев. Он держит огромный дымящийся утюг с резными дырками. Через эти дырки видны раскаленные угли. Как на треножнике для жертвоприношений. Он бормочет:
— И в детской резвости массы колеблют мой треножник…
Кругом темно. Только небольшая лампочка горит у туалета, да на другом конце Зоны можно различить огонек дорогой сигары. Гаванская. Очевидно, какой-то олигарх смог получить посылку даже в этот праздничный день. А ДПНК угостить он просто обязан.
Молчановский опускает раскаленный докрасна утюг на костюм. Материал скворчит, морщится и ежится, как живая кожа.
— Ничего, ничего, — бормочет Молчановский, — а то эти складки могут принять за чью-то — слово на букву п. — А меня будут благодарить за сексографию. А мне это надо? Ведь я только романтик. — И он опять жарит кожу, как будто приносит в жертву древнего жителя республики Майя. — А почему бы и нет? — говорит Молчановский. — Я новый Монтесума. — Сильно. Пусть так все и думают. Он начинает интенсивно уничтожать складки на костюме своего героя.
Вдруг раздается звон разбитого стекла. Прямо перед Молчановским из разбитого в виде пятиконечной звезды окна вылетает окровавленная голова. Во рту у головы скомканный лист сценария. Это голова Эдуарда Радзинского. Кто-то тянет его назад за ноги. Пять острых копий держат голову и не пускают ее назад. Молчановский поднимает свой огромный антисексуальный утюг. Радзинский пытается что-то сказать, но лист сценария во рту мешает. Он только тонко пищит:
— О-о-о! Ооо!!!
Молчаноский рассматривает лицо Радзинского. Он как будто выискивает лишние складки. Слегка опаленный огненным утюгом драматург, писатель, чтец и гонец в ужасе крутит головой. На его шее появляются кровавые полосы от пяти уже рубиновых зубьев стекла. Молчаноский не находит ничего противозаконного на лице своего друга. Левой рукой он осторожно помогает Эдуарду вернуться назад в баню. Тот исчезает в дымной тьме. Оттуда, из Бани, как из Подземелья слышен страшный голос Кума:
— Ты чё нам принес, друг Американского Президента?! Ты что, сука, нас не уважаешь?!
Голос посыльного драматурга:
— О-о-о! Ооо!!!
— Не слышу?! Тебе сказали: только Гарри Поттер! А ты кого принес? Гайдра? Какого Гайдра ты нам притащил? Да на — слово на — нам нужен этот вчерашний день! У нас гости, — продолжал ласково Кум, а ты, гад, что нам подсовываешь?
Открывается дверь бани. В клубах пара, с высокоподнятыми волосами вылетает курьер и метеором проносится через плац. Там на втором этаже творят писатели Виктор Пелевин и Владимир Сорокин.
Молчановский поднимает перед собой кожаный костюм Одиссея. Ни складочки. Теперь все поймут без слов, что он был Бесполым. Как его Пенелопа. Женихам так и так бы не обломилось.
Через разбитое окно из бани слышно, как Виктор Еврофеев уговаривает Соньку.
— Дай мне, пожалуйста, а?
— Нет.
— Почему?
— Я устала. — Перед Сонькой большой спелый арбуз. Наполовину он уже нарезан красивыми ломтиками. Она берет очередной арбузный ломтик, ест его и выплевывает спелые черные семечки в хрустальную вазу. — Почему я должна давать тебе, не понимаю?
— Я считаю, что ты… Как бы это сказать поточнее…
— А ты говори, как есть. — Она берет еще один арбузик и кусает его.
— Ты, ты, ты… Вы настоящая Русская Красавица.
— Да? Правда?
— Век воли не видать! Нет, честно, ай лав ю.
— Ладно. Тогда дам. Щас только арбуз доем.
А в самой бане Ас — уже пришел из школы — трет спину Иг Во. Кум сидит на лавке с намыленной головой.
— Зона психически перегружена, — говорит Ди Ас. — Ни — слово на букву х — практически, не соображают, что делают. Ликвидация давно назрела. Это надо отчетливо понимать.
— Я уже начинаю верить этому бытописателю Борису Парамонову, — говорит Иг Во. — Все, в общем-то, пидарасы.
— Вы там чего хотите говорите, — выплевывая мыло высказывается Кум, но я все равно первый в очереди на Гарри.
— И тебе не стыдно, Малиновский? — говорит Ас. — Ведь Игорь не просто наш гость. Он Проверяющий.
— Ладно, ладно. Я пошутил. Чего не скажешь… — Он окунает голову в таз с водой. Потом с шумом отфыркивается и говорит: — Да всем хватит сегодня. Там Сонька Золотая Ручка в предбаннике телевизор смотрит. В случае чего она может за всех отработать. Слово на Е!.. — я вам скажу… как швейная машинка.
— А как это? — спрашивает Игорь, поворачивая голову.
— Ну, и как Зингер, и как Мерседес.
— Вместе взятые, что ли?
— И вместе, и по очереди. Как хочешь.
Они моются и не торопятся. Впереди у них вся ночь.
Камилла Палья лежат на кровати в санчасти. Рядом на стуле Александр Генис. Он держит руку Камиллы и считает пульс.
— Сколько? — спрашивает она.
— Тридцать восемь и восемь.
— Сколько?!
— Простите, я не то сказал. Просто задумался. Может быть свет включить?
— Не надо. Так лучше. — Камилла Палья тяжело вздыхает. — Не могу понять, как это может быть, — говорит она.
— Я думаю здесь все психически заострено, — говорит Александр Генис, — как говорит наш ученый психолог, начальник этой Зоны. Она изжила себя.
— Кто?
— Зона. Вы понимаете, у нас в Америке всё занижается. Например, вам показывают кино, а вы говорите: телевизор. Здесь все наоборот. Человеку показывают палец, а он почему-то считает, что это — слово на букву х.
— Все равно мне непонятно, как это можно делать миньет, и тут же пить чай. Прямо сразу же, в одной сцене. Тут же заключать сделку и продавать нашу Родину. Невероятно. — Она опять вздыхает. — И да, — добавляет она, — если в эту душную ночь вы решили трахнуть меня, то знайте: это невозможно. Есть преграда…
— Она всегда существовала, — быстро говорит Александр. — Но сначала вы. Говорите.
— Я Бесполая Инопланетянка.
Александр уже готов был сказать:
— Я тоже. — Но он только закашлялся на полуслове.
— Я Бесполый Абориген, — медленно произносит Генис.
— Нас не запихать в одну кров… в одну сцену, — поправляется девушка.
— Мы можем занизиться по-американски, — говорит Александр. — И будем оба Аборигенами.
— Или завыситься по-русски, — говорит Камилла Палья. — И быть Инопланетянами. — Камилла протягивает вторую руку. — Посчитай, сколько сейчас у меня пульс.
— Нормальный, — отвечает Александр.
— Сколько точно?
— Тридцать шесть и шесть.
Они начинают тихонько тереться друг о друга. Не помню точно, но кажется, как стеклянная палочка и мех. В палате и без света становится все светлее и светлее. Заходит санитар. Между телами возникает вольтова дуга. Сноп искр ослепляет и оглушает санитара. Он падает без чувств. Александру кажется, что он летит вместе с любимой женщиной по Временной Трубе. Цель ясна. Это Семнадцать. Где? Где это? Дверь в Заветный Ноев Ковчег? Это же сумма цифр на двери моего дома, — в ужасе понимает он. — Ведь там его могут ждать жена и дети.