Улыбка сошла с лица первосвященника. Тетрарх продолжал игру, начатую прокуратором, давал волю своей неприязни к семье Ханнана, ко всем жрецам Храма, ко всему саддукейскому сословию. Он играл с Иешуа, как кот играет с пойманной мышью, не забывая бить когтистой лапой и самого Каиафу! Да будь он проклят!
Первосвященник снова натянул на лицо улыбку, хоть далось это ему нелегко.
— Передам прокуратору слово в слово, тетрарх. Я думаю, он будет рад вашему единомыслию.
Слуги внесли одежду — великолепную белую мантию с окантовкой, настоящую царскую одежду, и расшитый цветной ниткой широкий кушак.
— Оденьте его! — приказал Антипа тоном, не терпящим возражений.
Во дворце хорошо знали, как опасен тетрарх в таком настроении, и указание выполнили незамедлительно. Когда слуги сорвали с арестованного разорванный и грязный после ночной возни кетонет, книжники, ворча недовольно, отвернулись.
В этот момент оба — и Ирод Антипа, и Каиафа, смотрели на унижение га-Ноцри с одинаково довольным выражением лица. Иешуа не сопротивлялся, давая слугам делать дело, и вскоре уже стоял перед тетрархом в новом облачении.
— А тебе идет, — сообщил Антипа, оглядывая свою жертву с головы до ног. — Жаль, нет свободного венца, но ничего… У Пилата тебе что-нибудь придумают! Все-таки — царь… По всему видно, по гордости, по осанке! Не бродяга без роду и племени, не дешевый проповедник — кумир рыбаков, крестьян и прочего отребья… Властитель из рода Давидова! Дай обниму тебя еще раз!
Он снова прижал Иешуа к груди.
— Если останешься жив, брат мой, и тебя занесет в Тивериаду — обязательно навести меня! Не представляешь, как я буду рад! И Иродиада! И дочь ее, Саломея, тоже! Девочка бесподобно танцует, я попрошу ее сплясать для тебя! Уверен, она не откажет! Ну…
Он посмотрел в застывшее лицо га-Ноцри.
— Тебе пора! Каиафа, ты проводишь моего брата к прокуратору? Я бы и сам пошел с ним, но у меня так много неотложных дел в предпраздничный день!
— Благодарю тебя, тетрарх, — сказал Каиафа с нарочитой вежливостью. — Мы проводим его к Пилату. Пусть Господь примет твою пасхальную жертву и будет к тебе благосклонен!
— И тебе хорошего праздника, Каиафа! Передай уважаемому Ханнану мой привет и пожелания здоровья и долгих лет жизни! Особенно долгих лет жизни!
Левиты повели облаченного в царские одежды пленника к выходу, за ними двинулись книжники и последним — Каиафа, с примерзшей к губам гримасой, изображавшей улыбку.
Тетрарх Иудеи и Переи, достойный сын своего великого отца Ирод Антипа дождался, пока стража закроет за гостями массивные двери, и смыл маску радушия со своего лица. Будь проклят этот город, полный шпионов, жрецов и сумасшедших! Будь проклят Каиафа с его выжившим из ума тестем! Какое счастье жить там, где нет вас всех!
В груди клокотал не нашедший выхода гнев.
— Надо будет убить кого-нибудь из рабов сегодня же… — подумал Антипа. — Нет, не убить… Зачем портить имущество? Но выпороть надо… Обязательно кого-нибудь выпороть… Я умру, если сегодня не понюхаю крови…
— Подайте вина, — приказал он хрипло.
Принесли чашу, и тетрарх опорожнил ее одним глотком. Виночерпий, не дожидаясь приказа, налил еще, и Антипа снова приник к сосуду с темной, пахнущей терпким виноградом жидкостью.
Отпустило. Крови больше не хотелось. Вина тоже.
Ирод Антипа швырнул чашу под ноги виночерпию и вышел вон из гостевой залы.
Глава 2
Израиль
Бедуинская ферма в Иудейской пустыне
Наши дни
Утро обещало быть жарким.
Зайд закончил дела в гараже и двинулся в дом — хотелось холодной воды, умыться и немного посидеть в тени и прохладе. Все-таки возраст давал о себе знать — немного ломило поясницу от поднятых тяжестей (а ведь носил на себе раньше почти сорок килограммов амуниции, и мог идти сутками, не теряя дыхания!) и сердце стучало не так ровно, как пару лет назад.
И еще — жара… Жара, к которой он привык с рождения, без которой не представлял себе жизни, начала тяготить его. Не всегда, но… Раньше он наслаждался жгучими поцелуями солнца, теперь же все чаще искал от них убежища.
Увидев его, жена сразу же подала чашку горячего мятного чая, и Зайд, усевшись на покрытый шкурами старый диван, с наслаждением вытянул длинные мускулистые ноги и пошевелил голыми пыльными пальцами.
Домашняя работа на утро сделана, можно и посидеть. Он нащупал пульт телевизора и принялся перебирать каналы. Просто так, программа за программой, чтобы чем-то занять глаза. Когда на экране мелькнуло знакомое лицо, он не сразу понял, о чем идет речь. Пришлось вернуться на новостной канал и добавить громкости.
Жена удивленно посмотрела на него, обычно Зайд смотрел новости без звука. Все происходившее вне дома, за пределами пустыни, мало интересовало ее супруга. Исключение иногда делалось для спортивных программ и передач о животных по каналу Geo Wild, но чтобы муж смотрел и слушал обычные новости…
— Если кто-нибудь из вас увидит этих людей…
Хавва всмотрелась в лица на экране. Парень и девушка, которые приезжали к ним в дом вместе со старым профессором, сослуживцем Зайда. Те, кому он отдал свой пикап.
Взгляд мужа, в котором еще минуту назад читалась усталость и умиротворенность, внезапно стал напряженным, жестким. Она хорошо знала, что означает этот взгляд. Возможно, Зайд был не самым честным человеком и не самым добрым, хотя ей и детям жаловаться особо было не на что, но он всегда был человеком действия.
— Что-то произошло? — спросила она осторожно.
Он кивнул.
— … по подозрению в участии организации теракта в отеле «Царица Савская», произошедшем в Эйлате вчера вечером, — продолжал диктор.
— Ты дал им машину, — сказала она. — Теперь у нас будут неприятности. Ты поэтому волнуешься?
Зайд покачал седой головой.
— Я знаю Рувима сорок лет, я воевал с ним рядом. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не сделает зла этой стране. И эти дети не террористы, Хавва. Просто они в беде. Дай мне телефон, я позвоню Якубу.
— Вы уезжаете?
— Да.
— Что тебе понадобится?
— Принеси пистолеты и патроны к ним. И еще — мой нож.
— Хорошо.
— Якуб, — сказал Зайд в трубку пелефона. — Ты мне нужен. Да. Прямо сейчас.
Он посмотрел на экран сотового, потом на панель телевизора (новости закончились и канал начал транслировать рекламный блок) и нажал кнопку отключения на дистанционке. Экран потух, в доме стало тихо.
Некоторое время оба молчали, а потом Хавва спросила:
— Когда вы едете?
— Якуб обещал приехать через час.
— Значит, вы еще успеете пообедать, — заметила она со свойственной ей рассудительностью. — Нехорошо пускаться в путь с пустым желудком.
Зайд снова кивнул, соглашаясь с женой, и встал с лежанки, выпрямившись во весь свой немаленький рост.
— Перед тем, как готовить обед, дай мне пистолеты. Пока приедет сын, я проверю оружие.
— Где ты будешь их искать?
— Я гашаш. И искать — это то, что я хорошо умею делать.
— И что сделаешь, когда найдешь их?
— Об этом я спрошу Рувима. Ему виднее.
— Ты так ему веришь?
— Да, Хавва.
— Пусть его защитит Аллах, — сказала она искренне. — Он хороший человек, если заставил тебя сказать, что ты кому-то веришь.
— Он хороший человек, — подтвердил Зайд. — Великий грех будет бросить его в беде. Я рад, что ты понимаешь это, жена…
Израиль. Иерусалим
Наши дни
— Теперь можешь попробовать звонить, — сказал Рувим, когда они въехали в Иерусалим. — Только надо понять — куда?
— Ясно, что не в полицию, — отозвалась Арин. — Я не знаю, что делать, Рувим…
— Никто не знает. Но план на ближайшие полчаса у меня есть! Минут через десять-пятнадцать будем бросать машину и искать себе другую. Наш арабский друг, наверное, уже рыдает в жилеты полицейским, джип начнут разыскивать. За угон нас не посадят, но не уверен, что в полицейском участке нас не достанут дружки Вальтера. Даже если эта сволочь утонула, у него еще много живых помощников.
— Может, лучше пешком?
— Вопрос не в том, Арин, ходить или ездить. Вопрос — куда теперь ходить или ездить! Боюсь, девочка моя, что на него я ответить не смогу.
Он свернул в переулок, разыскивая место для парковки.
— Нам нужна одежда. Сколько там в кошельке?
В бумажнике Дауда оказалось две сотни шекелей и две стодолларовые бумажки.
— Ну, — протянул Кац с некоторым облегчением, — не сокровища Креза, но все-таки… Если не покупать штанов от Версаче, то на эти деньги можно одеться. Мне с моей подранной физиономией и окровавленной задницей в лавку не сунуться, поэтому пойдешь ты…
Он улыбнулся, и Арин сразу стало легче. Рувим не падает духом, значит, и она не должна!
— Еще не забыла, как умываться?
Он достал из кармана в двери недопитую прежним хозяином пластиковую бутылку с водой.
— Приводи себя в порядок — и вперед! Вот и лавка…
Профессор направил джип двумя колесами на тротуар и остановился.
— Квитанцию за неправильную парковку нам не оплачивать! — пояснил он. — Давай-ка я тебе солью!
Арин кое-как умылась, но вид все-равно получился страшноватый. Стоящие колтуном волосы, из которых даже ливень не вымыл всю глину и грязь, руки с ободранными пальцами и сломанными грязными ногтями…
На бледном с недосыпа, исцарапанном лице горели красные воспаленные глаза.
Она посмотрела на свое отражение в зеркальце солнцезащитного козырька и едва не расплакалась.
— Не все так плохо, — попытался утешить ее Рувим. — Главное, что мы оба живы. И я уверен, что и Валентин жив. Он обязательно найдется! Ну, не мог мой родной племянник утонуть! Не мог — и все! Ты верь мне, девочка! Главное, чтобы все были живы, а остальное… Остальное можно перетерпеть. Так что вытри свои красивенькие глазки! (Арин всхлипнула). Всё, всё, всё, всё… Никаких слез! У нас нет времени на слезы! Если нас поймают сейчас, не успеешь даже носом шмыгнуть! Слушай меня, девочка! Соберись! Идешь и покупаешь одежду на нас двоих. Обувь спортивную, самую простую. На что денег хватит. Сандалии не бери, нужны закрытые пальцы. Носки хлопковые, подлиннее. Это в первую очередь. Остаются деньги — берешь очки от солнца, бейсболки. Очки покупай большие, на пол-лица. Понимаешь, зачем?
Арин кивнула и проглотила слезы.
Нет, решительности и мужества она не потеряла, но чужая изможденная женщина из зеркальца напомнила ей, как же она устала! Силы были на исходе. И никто в целом мире не мог сказать, чем это закончится и закончится ли вообще.
— Умница, — похвалил Кац, роясь в подлокотнике. — Все понимаешь, значит, моя девочка на месте! Давай, дуй на шопинг, Арин. У нас времени в обрез!
Хозяин лавки — пожилой араб с грустными глазами и острым подбородком — при виде девушки приподнял бровь, но ничего не сказал. В лавке пахло кальяном и слежавшимися вещами, но зато цены были доступными. Профессор явно не знал, сколько может стоить товар в таком магазинчике, иначе бы точно обрадовался. На званый ужин в таких нарядах было не сунуться, но слиться с толпой туристов на многолюдных иерусалимских улочках — вполне!