– Дьявольщина! – прорычал Портос. – Убьет его кто-нибудь наконец?
И он сделал движение, словно собирался выхватить шпагу.
– Вы еще не излечились от простуды, вынудившей вас носить плащ даже в нынешнюю жаркую погоду? – кротко спросил д’Артаньян.
Портос, издав нечленораздельный рык, на ладонь вытянул клинок из ножен, но де Тревиль резко приказал:
– Шпагу в ножны, Портос! Оставайтесь оба на месте. Теперь я полностью согласен с вами, что этого юношу, о котором неизвестно даже, кто он такой, следует хорошенько проучить… Но вы подумали, что будут говорить в Париже, если его проткнут здесь? У меня в кабинете? У меня в доме? Черт возьми, посмотрите на него! Все назовут моих мушкетеров детоубийцами…
– Те, кто видел меня в Менге, в деле с господином Портосом, вряд ли станут употреблять такое определение, – сказал д’Артаньян хладнокровно, чувствуя себя победителем в этой странноватой стычке.
– Извольте замолчать, сударь! – прикрикнул на него де Тревиль. – И, будьте так любезны, покиньте немедленно мой дом, где ваше пребывание, согласитесь, является не вполне уместным… Господа мушкетеры не двинутся с места и уж, безусловно, не станут ввязываться в драку…
– Ну да, им не привыкать, – сказал д’Артаньян.
– Сударь, не вынуждайте меня кликнуть лакеев… – зловеще-тихо произнес де Тревиль. – Не знаю, что за игры вы ведете, но участвовать в них я не намерен. Если вам так уж приспичило быть убитым, пусть это произойдет где-нибудь в другом месте…
– Что ж, это вполне справедливо, – сказал д’Артаньян ему в тон и вежливейшим образом раскланялся со всеми тремя. – Примите мои уверения в совершеннейшем к вам почтении… и не сочтите за обременительный труд передать мое восхищение очаровательной белошвейке по имени Мари Мишон… Это касается вас, господин Атос… Впрочем, если мое поручение возьмется выполнить господин Портос, я не буду в претензии. Всего наилучшего!
– Минуту, любезный д’Артаньян, – сказал Атос. – Относите ли вы себя к поэтическим натурам?
– Простите?
– По вкусу ли вам изящная словесность?
– Черт возьми, да! – сказал д’Артаньян. – Особенно мне по душе «Декамерон» синьора Боккаччио, хоть он и написан не рифмами…
– Прекрасно, – сказал Атос. – В таком случае, душевно вас прошу, озаботьтесь в ближайшее же время отыскать в Париже какого-нибудь рифмоплета – их тут полно, берут недорого – и закажите ему красивую, прочувствованную эпитафию на собственную могилу. Разумеется, если считаете, что обычной эпитафии вам будет недостаточно. Только умоляю вас, не медлите…
– Когда мы встретимся с вами вновь, любезный Атос, – сказал д’Артаньян, кланяясь, – вы поймете, что вам самому следовало бы воспользоваться тем, что вы предложили мне… Честь имею, господа!
Он раскланялся и вышел, решив не испытывать далее судьбу. На сей раз он миновал приемную и двор гораздо быстрее, без дипломатических ужимок.
Лишь оказавшись на улице, он трезво подумал, что в одночасье нажил себе чересчур уж могущественных врагов, в то время как друзей поблизости по-прежнему не наблюдалось. Но гасконец ни о чем не сожалел, наоборот, был доволен собой, как только может быть доволен беарнский недоросль, богатый лишь бравадой и не научившийся по молодости лет беречься опасностей. Удручали его даже не внезапно нажитые враги, а то, что одна из дорог, по которой он намеревался было шагать к успеху и карьере, оказалась совершенно непроходимой…
Но разве эта дорога была единственной?
– Что же, – проворчал себе под нос д’Артаньян. – Самое время вспомнить какую-нибудь подходящую гасконскую пословицу. Что бы такое… Ну как же! «Если тебе не удалось напиться из озера, ступай к роднику»… Черт меня подери, самое оно!
… Поскольку в ближайшие недели во Францию должно было прибыть английское посольство, дабы торжественно увезти на свой туманный остров предназначенную в жены королю Карлу Первому принцессу Генриетту Марию, сестру Людовика Тринадцатого, сходились на том, что глава означенного посольства, герцог Бекингэм, надо полагать, приложит все усилия, чтобы выполнить еще одну миссию, не обозначенную в верительных грамотах…
Впрочем, все, даже самые злоязычные, признавали, что нельзя очень уж строго судить молодую королеву – ведь известно, что его величество в некоторых вопросах является полной противоположностью своему славному отцу Генриху Наваррскому, обрекая молодую и пылкую испанку на унизительное целомудрие. Коли уж дошло до того, что его христианнейшее величество особым эдиктом запретил при дворе не только чересчур смелые вырезы платьев, но даже и наряды, чрезмерно обтягивающие фигуру, дабы, как он выражался, «не поощрять откровенных приглашений к сладострастию и избыточной вольности нравов»…
Собственно говоря, насколько уяснил д’Артаньян, прислушиваясь к разговорам, неудовольствие здесь вызывало, конечно же, не стремление королевы найти маленькие любовные радости на стороне, а то, что она для этих целей выбрала не кого-то из славных французских дворян, а заезжего англичанина, традиционного врага Страны Лилий. С этой точки зрения предыдущая королева Мария Медичи, даром что итальянка, показывала себя французской патриоткой – если, конечно, не считать презренного Кончини…
Нужно отметить – быть может, с прискорбием, – что д’Артаньян уже не шарахался так от этих разговоров, как это имело место в особняке де Тревиля. Он уже перестал ждать, что вот-вот ворвется королевская стража и поволочет всех присутствующих в Бастилию. Начал понемногу привыкать, что столичные пересуды чрезвычайно вольны и, что немаловажно, караются колесованием или Бастилией в исключительно редких случаях…
Когда лакей провел его в кабинет капитана, он увидел перед собой мужчину тридцати с лишним лет, чуть располневшего, с румяным лицом, не лишенным известного лукавства, – и буквально сразу же по выговору опознал в нем уроженца Пикардии.
– Прошу вас, садитесь, шевалье, – предложил де Кавуа с той чуточку отстраненной вежливостью, что служит признаком человека безусловно светского. – Итак, вы – д’Артаньян… из Беарна. Подобно многим провинциалам вы… да что там, и ваш покорный слуга в том числе, пустились в Париж за фортуной… Мне следовало бы поинтересоваться вашими рекомендательными письмами, но я слышал, что вы их утратили при странных обстоятельствах…
– Ваша милость! – воскликнул д’Артаньян в непритворном удивлении. – Неужели слухи о злоключениях ничем не примечательного дворянина докатились и до Парижа?!
– Его высокопреосвященство кардинал обязан знать все, что творится в стране, – сказал де Кавуа уклончиво. – А следовательно, и его слуги обязаны не ударить в грязь лицом… Итак, вас угораздило столкнуться с этими головорезами Атосом и Портосом…
– И, между прочим, даже остаться победителем в поединке! – заявил д’Артаньян, гордо подняв голову.
– Да, и это мне известно… Вы, часом, не пытались ли найти на них управу у господина де Тревиля?
– Господин капитан, вы, честное слово, ясновидец, – сказал д’Артаньян, заметно поскучнев. – Как раз пытался, но… В общем, мои надежды оказались напрасны.
– Этого следовало ожидать, д’Артаньян. Мушкетеры короля, начиная с их капитана, – тесно спаянная компания, кое в чем подобная, увы, алжирским пиратам… Человеку со стороны нечего искать справедливости там, где ущемлены их интересы.
– Я это уже понял, – сказал д’Артаньян. – Ну что же, у меня остается еще шпага, с которой вышеупомянутые господа уже знакомы… И я знаю, где их искать…
– Послушайте моего совета, молодой человек, – серьезно сказал де Кавуа. – Конечно, при быстрой ходьбе обычно одолевают изрядный кусок пути – но и больнее всего расшибают себе ноги, излишне торопясь вперед… Вы сейчас не более чем одинокий храбрец – а эти господа многочисленны, спаяны традициями роты и, что еще опаснее, имеют неплохую поддержку в Лувре. Так что, умоляю вас, воздержитесь от опрометчивых решений. Я не сомневаюсь в вашей храбрости, но даже славные герои прошлого не рисковали выходить в одиночку на целое войско…
– Вот об этом и разговор! – живо подхватил д’Артаньян. – Поверьте, любезный капитан, я не настолько самонадеян, чтобы в одиночку противостоять всему свету. Собственно говоря, я и прибыл в Париж, чтобы, смирив гасконскую гордыню, стать частичкой некой силы…
– Догадываюсь, – кивнул де Кавуа. – Вероятнее всего, вы станете просить о зачислении в роту?
– Вы, положительно, ясновидец, – поклонился гасконец. – В самом деле, я имею дерзость просить вас именно об этом.
Де Кавуа посмотрел на него с хитрым прищуром: