— Тебя как звать? — крикнул он девчонке.
— Маняша, — тонко ответила та.
— Ну, Маняша, кони добрые и разогнались от души! Раньше Рубежа не остановятся!
— Мне нельзя — испуганно заверещала Маняша, перекрывая грохот телеги. — Меня мама дома ждет к вечеру!
— Да не боись! У нас на заставе парни хорошие, не обидят. Они меня боятся. А то еще, может, телега раньше развалится.
Маняша в ужасе замолчала и лишь глядела вперед круглыми глазами. Илья, которого тоже захватила бешеная скорость, начал подпевать Бурку: «И налетев с поворота по медноблистающим дружно! Вставшим рядами врагам копья гремящие бросит! Юный воитель с щитом меднокованным крепким!» Добрыня обернулся к Илье и проорал:
— Лук зря не взяли! Я уже стоять приноровился!
— А мне и так хорошо! — отозвался спереди Алеша, перехватывая попутчиц поудобнее.
Илья мог бы поклясться, что услышал дружное тройное хихиканье. Впереди на почему-то резко ставшей пустынной дороге показалась черная точка.
— Побереги-и-иго-гогось! — заревел из пыли Бурко и вдруг осекся.
Серко и Ворон как-то внезапно перешли на рысь. Илья вглядывался вперед, но из-за поднявшихся клубов ничего видно не было. Кони перешли на шаг. Муромец вдруг понял, что Бурко с кем-то говорит, причем, судя по ноющему тону, оправдывается. Догадка одновременно обрушилась на друзей. Алешка резко убрал руки за спину, Илья осторожно посадил Маняшу рядом, а Добрыня встал смирно и принялся старательно разглядывать ладони. Пыль опускалась, кони встали. Из клубов показался странно склонивший голову Бурко, рядом шел, держа коня за ухо...
— Отец Серафим, — выдохнул Илья.
Подскакавший было сзади Казарин резко развернулся и помчался обратно к Киеву.
— Ах ты, скотина четвероногая, — выговаривал поп коню. — Ты что творишь? По дорогам людей топчешь, девок воруешь? Илья надоумил или сам сподобился?
С отцом Серафимом у Бурка отношения были сложные, хотя, в общем, добрые. Сперва священник считал, что говорящий конь одержим бесом. Но когда Бурко позволил окропить себя святой водой (да еще немало выдул так, ловко сунув в ведро морду) и, не моргнув глазом, стоял, пока поп осенял его крестным знамением и окуривал ладаном, отец Серафим смирился и сказал, что пути Господни неисповедимы и чудеса являлись раньше, являются и сейчас. Окончательно он принял Бурка, когда тот на память надиктовал ему из Аристотеля и сказал, что читал «Апокалипсис», хотя и ничего не понял. Иногда конь приходил к священнику на двор и подолгу с ним беседовал, хотя и сильно робел отца Серафима. Когда же буйная Серафимова паства в очередной раз учиняла какую-нибудь молодецкую пакость, маленький поп в сердцах говорил: «Один среди вас человек — да и тот конь».
Сейчас отец Серафим дергал коня за ухо, а тот скуляще оправдывался:
— Да что вы, отец Серафим! Я же ни сном ни духом! Они сами все! Я им «Илиаду» Гомера преславного читал, а Казарин говорит: «А давайте на телеге попробуем». И девку я не воровал, я ее из-под копыт спас. Ой, ухо больно!
Поп отпустил коня и медленно подошел к телеге. Девчонки, как мыши, спрятались за спины понурившихся богатырей.
— Что ми шумит, что ми гремит, столь рано пред зорями? — ядовито начал священник. — То не печенези поганыя на Киев налетели, не варязи буйныя на Днепре ратятся. То гуляют мои чада любимые, Илюшенька, да Добрынюшка, да Алешенька. Не на борзых конях в чистом поле поскакивают, но гоняют на телеге ломаной по Киеву, девок красных хватают да лавки на торгу переворачивают. И откуда же печенегам под Киевом взятися — небось сами убежали к морю Хвалынскому, когда тут такие звери со скуки бесятся!
— Отец Серафим, мы нечаянно, — пробормотал Алеша. — Мы хотели медленно сперва, а она под горку как пошла...
— Мы проверить хотели, сноровисто ли так воевать, — начал объяснять Добрыня. — А девки просто случайно подвернулись, мы их из-под колес выдернули.
— Что-то ни одного мужика вы из-под колес, я смотрю, не достали! — сердито ответил священник.
— Мой грех, — решил взять на себя вину Илья. — Это все дурость моя и скверноумие. А девок мы, правда, случайно подхватили, верно, Маняша?
Маняша испуганно закивала.
— Тьфу. Ну что с вами делать теперь?
— Отче, прости! — богатыри попрыгали с телеги и бухнулись священнику в ноги. Бурко подумал немного и тоже опустился передними ногами на колени.
— Не пришибли никого?
— Нет, — твердо ответил Алеша. — Я смотрел. Ну, кого, может, в Днепр с возом скинули, кого с лавкой перевернули, но насмерть нарочно никого не придавили.
— Отче Серафиме, прости, — прогудел Илья, избегая смотреть попу в глаза.
— Все, что порушили, — людям возместите, — строго сказал отец Серафим.
— Мы возместим! — радостно заголосил Алеша. — Мы... Да! У нас еще с прошлого года, как на хиновей ходили, добыча не пропита!
— Мы же на нее церковь поставить обещали! — толкнул Алешу в бок Добрыня.
— Церковь мы с печенежской добычи поставим, — решительно сказал Илья.
— Так мы же ее еще с ребятами не подуванили, — удивился Добрыня.
— Сейчас все людям возместим, быстро на Заставу метнемся и подуваним, — подытожил Илья и робко посмотрел на отца Серафима.
— Эх вы, головорезы, — покачал головой священник. — Ладно, идите в город, просите у людей прощения.
Богатыри весело побежали к коням.
— Пешком идите! — прикрикнул отец Серафим. — На конях я девиц по домам развезу. Не доверяю я вам.
— Да мы бы и сами отвезли, честно, — неубедительно возмутился Алеша и осекся, когда поп показал ему маленький сухой кулак — Да я что, я ничего.
Богатыри медленно побрели по дороге к Киеву.
— Эй, — донеслось из-за спины. — Чтобы, когда я в Киев приду, все уже поправили.
Илья вздохнул и припустил бегом.
Нельзя сказать, что все затеи Бурка были такими же разрушительными. Прочитав впервые (в подлиннике) трактат китайского военного мужа Сунь Цзы (отец Серафим долго плевался от похабного имени), четвероногий стратег загорелся учинить в Киеве соглядатайную службу. Но здесь его не понял даже Илья. Месяц Бурко растолковывал другу значение десяти видов лазутчиков, рисовал копытом на песке стрелочки, показывая, как один лазутчик обманывает другого, чтобы тем перехитрить третьего и в результате заманить вражеское войско в засаду. Илья чесал в затылке и смотрел на коня оловянными глазами, пока Бурко не начинал ржать и прыгать на стрелочках всеми четырьмя копытами. Первая разведка богатырской заставы, имевшая целью наблюдать за печенегами на порогах Днепра, кончилась срамотой. Заскучавшие разведчики, Михайло Казарин и Самсон-богатырь, погромили становище, за которым должны были соглядать, и потом неделю утекали к заставе с добычей, преследуемые озверевшей от такого коварства ордой. За месяц до того Владимир заключил со степняками мир на десять лет, и ханы, доскакав до заставы, не столько лезли в драку, сколько стыдили богатырей за вероломство. В те поры Добрыни на заставе не случилося, отпросился Змиеборец в Киев к жене, и разрешать спор пришлось самому Илье. Говорить красно, как Добрыня, Муромец не умел, порубить поганых, выскочивших вперед своего войска, было как-то не с руки, все же насвинячили вроде свои, поэтому, надавав «разведчикам» по шеям, Илья отобрал у них добычу, добавил из войсковой казны и поехал к степнякам мириться.
— Ты, Илья, плохой воевода, нечестный! — кричал с безопасного расстояния самый старый и уважаемый хан Обломай. — Мы с твоим Владимиром хлеб ломали, молоко кобылье пили, грамоты крепкие пос... поп... подписывали! А твои алп-еры мое становище погромили! Мы писали — войны нет, а твои алп-еры мои юрты повоевали.
— Ты это, Обломай, не шуми, — рассудительно крикнул Илья. — Ты лучше сюда езжай, чего мы кричать-то будем!
— Я приеду, а ты меня порубишь, да? Очень умный, да?
— Не порублю, у нас же мир подписан. Или ты сам войну начать хочешь?
Обломай только рот открыл от такой наглости.
— Ты не только нечестный, ты и бесстыжий еще! Твои алп-еры уже войну начали!
— Вот ты шумишь, шумишь, а не понимаешь, — продолжал с умным видом орать за два перестрела киевский воевода. — То и не война никакая была, а разведка! А про разведку грамот никаких не было.
Ошарашенные ханы переглянулись. Самый молодой, Таракан, набравшись храбрости, крикнул:
— А какая разница-то, война или разведка?
— Ну, ты сам посуди, — надсаживался Илья. — Когда собираешь войско, с посвистом налетаешь, дома там или юрты жжешь, девок или мужиков, кому как, угоняешь — это война. А когда собираешь войско, тихо подкрадываешься, дома или, опять же, юрты палишь, девок, ну, или, кому нужда есть, мужиков... Это разведка. Понял?
Ханы с совершенно обалдевшим уже видом смотрели, как конь богатыря повернул голову и начал почти членораздельно что-то ржать хозяину в лицо.
— Бурко, заткнись, — прошипел Муромец. — Ты мне переговоры сорвешь.
— Я тебе сейчас кое-чего другое сорву, — с визгом ярился конь. — Я тебе для этого Сунь Цзы премудрого читал? Это, по-твоему, разведка? Скотина ты, а не богатырь!
— Сунь Цзы твой — китаец, а мы на Руси. У нас и разведка своя. Это будет вроде как разведка боем. А теперь молчи, видишь, они уже сюда едут.
Заинтересованные ханы быстренько собрали небольшой курултай и, договорившись, отправили Таракана и Обломая расспрашивать о новом хитром способе воровать и грабить, не нарушая договора.
— Ты это, Илья, умные вещи говоришь, — заискивающе улыбнулся Таракан. — Значит, если я свою орду соберу, через Рось ночью прокрадусь, дома пожгу, девок... поразведаю... — он мечтательно улыбнулся, — то это вроде как и по договору все будет?
— Конечно по договору, — расплылся в ответной улыбке Илья. — Только если я тебя при этом на бродах ночью поймаю, то, не обессудь, разведывать тебя будем.
— А... — слегка помрачнел Таракан. — Тогда я не через Рось в разведку пойду, а через...
— Ты, Илья, лучше вот что мне скажи, — перебил Таракана Обломай. — А если мы еще одну грамоту с твоим Владимиром пос... поп... подпишем, чтобы и разведки не было, а? А то у меня жены, дети, дети детей, дети жен... Только думал поспокойней поживем, а тут...
— Хороший вопрос, — задумался Илья. — Только тут ведь вот какое дело: этих разведок да соглядатаев всяких столько, что Владимир их всех и не упомнит, что-то да забудет прописать. И как тогда быть? — богатырь со вздохом покачал головой.
— А ты их упомнишь? — с надеждой спросил Обломай.
— Да я-то упомню, — богатырь посмотрел скучающе в небо. — Только ведь мое дело маленькое, я грамоты не подписываю, в палаты к князю не вхож..
Богатырский конь заржал как-то особенно оскорбительно.
— А мы попросим, чтобы и тебя позвали, сильно попросим, — загорячился старый хан.
— Уж и не знаю, — теперь Илья глядел на курган за спиной у хана. — Хлопотно это все же...
Обломай ухватил Муромца за локоть и, встав на стременах, зашептал в богатырское ухо:
— Так мы же не за так похлопотать просим, а? Чего хочешь, коней, алтын, хочешь, — хан сощурился, — жен пришлем?
Ханам показалось, что в ржании русского коня проскочили хихикающие нотки.
— Жен не надо, — твердо сказал Илья. — В общем, давайте так: добычу мы вам вернем, ну и за ущерб добавим. Насчет разведок я у князя похлопочу. Но чтобы и вы об этом обо всем помалкивали и через Рось или Днепр — ни-ни. Поймаем... — он посмотрел на Таракана, — и девки кое-кому без надобности будут.