— Я тебя не узнаю, милая! Где твой несгибаемый дух, где гонор? Ты давай не раскисай. Все как-нибудь образуется. Удачи вам! Целую.
— Ой, подожди! Совсем из головы вылетело! У тебя ключи от квартиры за последние несколько дней не пропадали?
— Насколько мне известно, нет.
Я вздохнула, подумав, что тот же вопрос следовало бы задать Агнюшке. А учитывая широкую натуру Сержа, возможно, и не только ей.
— Тогда последний вопрос: ты забрал свои ключи у Мефодия, когда попросил его съехать?
— Нет. Я же вроде как не на совсем его выгонял, а до окончания мнимого ремонта.
— Ясно. Все, Серж, пока. Может быть, позвоню тебе завтра.
— Да уж постарайся! Не позвонишь — сгорю от нетерпения. Пока.
Я вернулась в гостиную и выложила друзьям новость.
— Та-ак! Это уже становится интересным, — задумчиво сказал Марк. — У вас имеются хоть какие-нибудь догадки?
— Маловато информации, чтобы строить догадки, — проворчал Леша. — Мы даже не знаем, лазает ли этот тип только в квартиры участников вечеринки или вообще в квартиры всех бывших хозяев Мефодия.
— Если допустить, что ключами он разжился на вечеринке, первое предположение больше похоже на правду, — высказалась я.
— Убей меня, не могу понять, при чем здесь Леша! — выпалил Прошка. — Лёнич — ясно: у него Мефодий жил и хранил свое имущество. Серж — еще как-то объяснимо: от него Мефодий съехал всего три месяца назад. Возможно, оставил там кое-что из вещей. Но Леша? Пускай даже Мефодий у него что-то забыл. За полтора года его пожитки сто раз бы выбросили или вернули хозяину. Какой резон убийце обшаривать Лешину квартиру?
Я вскочила.
— Вот что, Марк, Прошка, поезжайте-ка вы домой, посмотрите, не навестил ли этот таинственный субъект и вас. Все равно, пока мы не обнаружим закономерности в выборе обыскиваемых квартир, дальше нам не продвинуться. А я попытаюсь через Сержа связаться с Малаховым. Мефодий жил у него в промежутке между Сержем и Лёничем. Если убийца ищет что-то из имущества своей жертвы, он должен был наведаться и туда.
Марк с Прошкой отнеслись к моему предложению с прохладцей.
— Вряд ли к нам забирались, — сказал Марк. — Наши ключи не пропадали.
— А ко мне в комнату этому типу вообще не попасть, — заявил Прошка. — Мои старушки бдительнее президентской охраны и из дома почти не выходят. Могу, конечно, позвонить, если ты настаиваешь…
— Нет. Ни к чему волновать бабулек. Да и никто, кроме тебя, не сможет определить, побывали у тебя в комнате или нет. А что касается ключей, так убийца должен был понимать: если он позаимствует ключи у всех гостей Генриха, мы неизбежно свяжем их пропажу с убийством. У Мефодия он мог вытащить ключи безнаказанно, у Леши — лишь с маленькой долей риска, а вот у кого-нибудь еще — дудки! Поэтому ему нужно было найти какой-то иной способ. Может, он снял слепки. Правда, я понятия не имею, где у нас можно изготовить ключ по слепку, но он, наверное, осведомлен лучше. А посему нечего упираться, господа хорошие. Давайте-ка собирайтесь.
Мне еще пришлось изрядно попотеть, чтобы отодрать лентяев от дивана, но, когда нужно, хватка у меня бульдожья. В конце концов из схватки я вышла победительницей. Марк с Прошкой, ворча и распекая меня на все лады, удалились, после чего я позвонила Сержу и поручила ему расспросить Малахова. Серж перезвонил через десять минут и сообщил, что ключи у Мефодия Малахов отобрал, никаких пропаж у него в последнее время не наблюдалось и признаков вторжения он не замечал.
— Похоже, наш домушник ограничил поиски только квартирами твоих гостей, Генрих, — объявила я, закончив переговоры.
— Тогда напрашивается вывод: то, что он ищет, было у Мефодия в пятницу вечером при себе, — сказал Генрих. — Когда Мефодий отключился, этот некто его обыскал, но нужную ему вещь не обнаружил и пришел к заключению, что Мефодий сунул ее кому-то из нас. Поскольку мы были не настолько пьяны, чтобы он мог без опаски шарить по всем карманам, ему пришлось переключиться на обыск квартир.
— Логично, — одобрила я.
— Но тогда опять получается, что убийца — Лёнич, — заметил Леша. — Кто еще мог знать, чту у Мефодия при себе?
— Кто угодно, — возразила я. — Во-первых, убийца мог случайно заметить это нечто; во-вторых, Мефодий сам мог намекнуть ему: дескать, вот он, предмет твоих вожделений, — и похлопать себя по карману.
— При всех? Насколько я помню, Мефодий из гостиной не выходил.
— Не выходил, — вздохнув, подтвердил Генрих. — Ни разу.
— Значит, при всех. А что в этом странного? Намек — он на то и намек, чтобы его понял только тот, к кому он обращен. Вспомните, сколько раз мы сами обменивались информацией или колкостями при посторонних, а непосвященным смысл наших реплик казался совершенно невинным.
— Мефодий был слишком простодушен для таких фокусов, — сказал Леша.
— Возможно, он проговорился ненамеренно, — предположил Генрих. — Только все это не приближает нас к разгадке. До тех пор пока мы не узнаем, что интересовало убийцу, нам его не вычислить.
— Но варианта всего два! — воскликнула я, стараясь не поддаваться подступающему отчаянию. — Либо он охотился за какой-то ценностью, либо за компроматом. Ценность, по-моему, отпадает. Если ради нее убили, она должна представлять из себя нечто исключительное, а Мефодий не магараджа, чтобы таскать на себе яхонты и изумруды величиной с грецкие орехи. Остается компромат. Заметьте, это нечто материальное — предмет, который можно потрогать руками и унести с собой, а не гипотетическая осведомленность Мефодия о чьих-то неблаговидных делишках.
— Под твое определение подходит слишком многое, — сказал Леша. — Письмо, дневник, фотография, кассета, дискета, какой-нибудь документ — короче, любая мелочь, которую Мефодий по ошибке мог прихватить с собой, съезжая с очередной квартиры.
— Тогда получается, что Марк прав, подозревая Сержа? У остальных Мефодий жил слишком давно. Если компромат хранился у покойного столько времени, то почему убийца испугался разоблачения именно теперь? В случае же с Сержем все ясно. Мефодий совсем недавно узнал о его вероломстве… Нет, тут что-то не то. Ведь к Сержу в квартиру тоже забрались…
— А не придумал ли он это? — задумчиво спросил Леша. — Ты не рассказывала ему о вторжении ко мне или к Великовичу?
— Нет. Мы едва успели поздороваться, и он заговорил о своем мусорном ведре, которое лягнул перед выходом из дому, а оно таинственным образом приняло вертикальное положение и встало в сторонку под вешалкой.
Леша задумчиво поскреб бороду.
— Значит, не лазили только к Мищенко и Безуглову? Может…
— Насчет Мищенко и Безуглова нам ничего не известно, — перебила я его. — У Гуся сейчас хоть кавалерийский полк вместе с лошадьми расквартируй, он и то не заметит. А спросить Глыбу мы не удосужились.
— Так, может, спросим сейчас? Генрих, ты не знаешь его телефона?
Генрих покачал головой:
— Не знаю, Леша. Да и есть ли смысл звонить? Допустим, ваши квартиры обыскивал Глыба. Как ты думаешь, что он ответит на вопрос, не забирался ли кто к нему?
— Дурак ответил бы: забирался, — опередила я Лешу. — Умный скажет, что не уверен. А вот какой вариант выберет Глыба, одному Богу ведомо. Не исключено, что просто наорет и швырнет трубку.
— Но попробовать-то можно, — настаивал Леша. — Мы же ничего не теряем.
С этим утверждением мы оба согласились. Я нехотя вылезла из кресла и в который раз продефилировала в спальню, к телефонному аппарату. Серж мой звонок воспринял с кротостью библейского Иосифа, терпеливо сносящего издевательства братьев. Без единого упрека и вопроса продиктовал мне номер Глыбы, а в ответ на мои извинения выразил готовность подходить к телефону хоть каждые пять минут на протяжении предстоящей ночи. Я бы на его месте поостереглась делать столь опрометчивые заявления.
Вручив свой трофей Генриху с напутствием не принимать близко к сердцу возможное хамство Глыбы, я увлекла Лешу на кухню чистить картошку. Генрих присоединился к нам через пять минут.
— Глыба уверен, что к нему в квартиру не забирались, — сообщил он, отбирая у меня нож. — У него ребенок с воскресенья гриппует, и жена все эти дни никуда не отлучалась.
— Стало быть, он умнее, чем я предполагала. Либо невиновен. Опять эти «либо»!
— А Мищенко ты не пробовал позвонить? — спросил Леша Генриха.
— Пробовал. Нет ответа.
Я поставила на огонь сковороду, налила масла и побросала туда мороженые котлеты, потом забралась в свое кресло и начала резать картошку.
— Итак, что же у нас получается? Если по квартирам рыщет убийца, Лёнич и Серж почти наверняка невиновны… Хотя насчет Лёнича остаются сомнения. В отличие от Сержа, он признал возможность вторжения к себе только после моих наводящих вопросов. С Глыбой ничего не ясно. Мищенко давать показания не в состоянии. Да, положение, прямо скажем, особой надежды не внушает… Ну, хоть Архангельского за скобки вынесли, и на том спасибо.
— Не хочется тебя разочаровывать, Варька, но, думаю, Сержа рано сбрасывать со счетов, — сказал Генрих со вздохом. — Поставь себя на место убийцы. Он забирается в одну квартиру за другой и не может не опасаться, что где-нибудь хозяева обнаружат следы его пребывания. С его стороны было бы разумно подстраховаться, то есть рассказать о вторжении в свою квартиру, не дожидаясь, пока его об этом спросят. Если никто не заметил следов его деятельности, на рассказ, скорее всего, не обратят особого внимания. Если заметят — он себя обезопасит.
— Проклятие! — Я в сердцах воткнула нож в доску. — Неужели этот порочный круг никогда не разомкнется? Лёнич, Серж, Глыба, Гусь, Лёнич, Серж, Глыба, Гусь и так далее до бесконечности. Меня уже тошнит от этой карусели! Полцарства за сокращение списка! Напрягите извилины, Пинкертоны. Снимите подозрения хоть с кого-нибудь!
Сказать, что этот крик души пропал втуне, было бы несправедливо. Леша с Генрихом ушли в глубокий астрал. В гробовой тишине мы приготовили ужин, накрыли на стол и приступили к еде. Вероятно, так, в полном молчании, мы бы ее и прикончили, если бы не появление Прошки. Он ввалился в квартиру усталый и злой, а увидев нас за скромной трапезой, разозлился еще сильнее. Суть его длинной прочувствованной речи можно изложить одной фразой: мы нарочно выгнали его в собачий холод и послали к черту на рога, чтобы сожрать все без него. На наши протесты и предложение заглянуть в сковородки, дабы убедиться в беспочвенности своих обвинений, Прошка не реагировал. И лишь моя угроза поделить его долю на троих, дабы ему неповадно было возводить на нас напраслину, остановила поток его красноречия.
— Ну уж нет! — сказал он твердо и ринулся к раковине мыть руки. — Если вы не наелись, можно поделить порцию Марка. Но на четверых.
— Неужели тебя не накормили старушки? — удивилась я, когда Прошка хищно набросился на еду.
— Они уже легли спать, — сказал он с горечью покинутого возлюбленного и сунул в рот целую котлету, из-за чего на некоторое время утратил дар речи.
— Спать? — Я посмотрела на часы. — Боже, уже без десяти одиннадцать!
— Ты нашел у себя в комнате следы злоумышленника? — поинтересовался Генрих у Прошки.