Это замечание привело меня в отчаяние.
– Ничего вы не понимаете! Я ведь не просто вижу все то, о чем рассказываю. Я это всеми чувствами ощущаю. Так, как если бы я наблюдал за играющими детьми, или за кровавой битвой, или за любовниками в постели. Это не рассматривание картинок; это полная гамма эмоций, реальное переживание реальных событий.
– Продолжайте.
– Вот я наблюдаю планету. Парю над ней. Она скрыта за облаками. Но это не привычные нам облака, а ядовито-зеленые тучи, истерзанные ураганами. Я пронизываю облака, как спускающийся спутник. Там, внизу, океан. Но не синий, а красный, кипящий. Я погружаюсь в него глубоко-глубоко. Я что-то ищу… и не нахожу. Океан пуст.
– Ваш рассказ наводит на множество мыслей, – сказала Рейчел. – Начнем с цветовой гаммы. Красный цвет может быть исполнен глубокого смысла. А пустота океана – символ бесплодия, отражение вашей скорби. – Она на мгновение-другое задумалась, потом спросила: – А что вы искали в том океане?
– Понятия не имею.
– А если напрячься? Уверена, вы знаете, что вы там искали.
– Не Карен и Зуи!
– Дэвид! – с упреком в голосе воскликнула Рейчел. – Если вы полагаете, что образы в ваших снах не имеют символического значения, то чего ради вы вообще обратились ко мне?
Я резко открыл глаза. На лице Рейчел ни единой эмоции. Как ловко прячется ее эмпатия за занавесом профессионализма! Однако правду не скроешь: Рейчел проектирует на меня собственную горечь от потери семьи, приписывает мне собственные сиюминутные чувства.
– Я здесь, потому что не могу найти разгадку моим снам самостоятельно. Успел перечитать гору книг по теме, но они не помогли.
Рейчел мрачно кивнула: понимаю.
– Каким образом вы столь подробно запоминаете свои галлюцинации? – спросила она. – Проснувшись, вы их записываете?
– Нет. Они совершенно не похожи на обычные сны, которые чем больше пытаешься вспомнить, тем скорее забываешь. Это, кстати, что – характерная особенность нарколептических видений?
– Да, – вкрадчиво подтвердила Рейчел. – Ладно, продолжим. Карен и Зуи погибли в воде. Утонули. Руки Карен были наверняка изрезаны. Из головы, после удара о руль, тоже текла кровь. Вот вам и красный океан. – Откинувшись на спинку кресла, Рейчел смотрела в потолок и говорила как по писаному. – В ваших галлюцинациях отсутствуют люди, тем не менее вы испытываете сильнейшие эмоции. Вот вы упомянули кровавую битву. А сами вы когда-либо бывали в настоящем бою?
– Нет.
– Но вы знаете, что Карен биласьза жизнь Зуи. Она сражаласьза то, чтобы выжить. Вы же мне все это сами рассказывали!
Я закрыл глаза. Я избегал представлять в деталях, как именно погибла моя семья, однако время от времени сознание само рисовало жуткие подробности. После сальто в воздухе автомобиль упал в пруд крышей вниз, затонул и увяз в иле – там было примерно полметра вязкой грязи. Из-за короткого замыкания не действовал мотор, опускающий окна, а двери не открывались. Сломанные кости рук и ног Карен говорят о ярости, с которой она пыталась разбить стекла. Она была женщина маленькая, субтильная, но боролась до конца. Как рассказал мне санитар, бывший на месте несчастного случая, когда автомобиль наконец вытащили из ила и стали открывать дверцы, Карен была на заднем сиденье: одной рукой она прижимала к себе Зуи, другая рука свободно плавала – изрезанная, с разбитыми костяшками пальцев.
Было нетрудно догадаться, как все происходило. Когда вода стала заполнять автомобиль, а Карен тщетно пыталась открыть окна или двери, Зуи запаниковала. Любой запаникует в подобной ситуации, а ребенок тем более. При таких обстоятельствах одни матери продолжали бы искать выход, игнорируя вопли ужаса своего ребенка.
При таких обстоятельствах одни матери продолжали бы искать выход, игнорируя вопли ужаса своего ребенка. Другие ничего бы не делали – только успокаивали ребенка и молились, чтобы поскорее прибыла помощь. Карен пыталась совместить обе стратегии: обняла Зуи, говорила ей какие-то успокаивающие слова, при этом свободной рукой и ногами до последнего дыхания била в стекло, пытаясь выбраться из машины, ставшей гробом. То, что она, захлебываясь, по-прежнему обнимала Зуи, свидетельствовало о любви, которая сильнее предсмертного ужаса… и это знание давало моей душе хоть какой-то покой.
– Зеленые тучи и красный океан не имеют ни малейшего отношения к автомобильной катастрофе пятилетней давности, – сердито сказал я.
– Нет? Тогда расскажите мне больше о своем детстве, чтобы я могла…
– Мое детство тут ни при чем.
– Откуда вам знать! – стояла на своем Рейчел.
– Я знаю.
– В таком случае расскажите мне о своей работе.
– Я преподаю медицинскую этику.
– Больше года назад вы ушли в бессрочный отпуск.
Я резко вскинул голову и открыл глаза.
– Откуда вам это известно?
– Слышала в больнице.
– От кого?
– Не помню. Случайно подслушала чей-то разговор. Среди медиков вы весьма известная персона. Врачи в Дьюке то и дело цитируют вашу книжку. Как, впрочем, и в нью-йоркской больнице, где я прежде работала. Ну, так правда это или нет? Вы больше не преподаете в университетском медицинском колледже, вы в бессрочном отпуске?
– Давайте ограничимся обсуждением моих снов, хорошо? Так безопасней для нас обоих.
– Безопасней – в каком смысле?
На это я ничего не ответил.
До сеанса на следующей неделе сны успели опять измениться.
– Я смотрю на Землю откуда-то из космоса. Чудесней ничего не видел!.. Синее, и зеленое, и завихрения белых облаков… Это живое существо, идеальная самодостаточная система. Я ныряю сквозь облака вниз. О, здесь всюду жизнь! В океане планктон, медузы, кальмары, морские змеи, акулы. На суше тоже изобилие всяческих живых существ. Бесконечные джунгли. Симфония оттенков зеленого. На побережье рыбы выбираются из воды и растят из плавников ноги. Диковинные крабы выползают на песок и превращаются в животных, которых я никогда и нигде не видел. Время мчится с сумасшедшей скоростью, и я собственными глазами наблюдаю весь процесс эволюции – только в миллион раз быстрее, чем он происходил на самом деле. Динозавры превращаются в птиц, грызуны – в млекопитающих. Приматы теряют шерсть. Ледники надвигаются и сминают джунгли, потом тают, уступая место саваннам. Двадцать тысяч лет проходит за время одного вдоха…
– Не торопитесь, – посоветовала Рейчел. – А то вы перевозбуждаетесь.
– Как я мог видеть все это?
– Вы сами знаете ответ. В мозгу мы способны сочинить любую картинку и затем вообразить, что она – реальность. Тот же вид Земли из космоса – просто расхожее место современной культуры. Кто из нас не видел фотографию планеты из космоса раз пятьдесят, начиная с детства!
– По-вашему, мой мозг способен создавать животных, которых я никогда не видел? Животных, которые выглядят вполне реалистично?
– Конечно. Убедительны ведь картины Иеронима Босха! А весьма правдоподобные картинки убыстренной эволюции я видела в какой-то телепередаче. Еще до эпохи компьютерной анимации журнал «Лайф» делал подобные вещи с помощью фотоколлажей. Вопрос не в том, откуда взялись образы; вопрос в том, почему вы видите во сне именно это, а не что-то другое.
– Правильно! Я к вам хожу, чтобы докопаться до ответа именно на этот вопрос.
– Во сне про эволюцию вы являетесь частью всего этого сюрреалистического пейзажа?
– Нет.