Он повернулся и увидел, как ему машет охранник из «Секьюритас». Перед стойкой Харри заметил чью-то спину в горчично-желтом шерстяном пальто.
— Вас тут спрашивают, — сказал охранник.
Горчичное пальто оглянулось. Оно было из тех, что косят под кашемир, а иногда и правда оказываются из него. В данном случае Харри склонялся к последнему предположению. Потому что пальто облегало широкие плечи длинноногого мужчины с темными глазами, темными волосами и, возможно, капелькой арабской крови в жилах.
— А вы крупнее, чем на фотографии, — сказал Тони Лейке, демонстрируя целый квартал белоснежных зубов и протягивая ему руку.
— Хороший кофе, — произнес Тони Лейке, и было даже похоже, что он и правда так думает.
Харри посмотрел на длинные скрюченные пальцы Лейке, обхватившие чашку. Лейке сам со смехом заговорил об этом, когда протянул Харри руку для приветствия. Мол, это не заразно, просто старый добрый ревматоидный артрит, наследственная болезнь, зато благодаря ей на него вполне можно положиться как на метеоролога.
— Я, честно говоря, думал, что у старших инспекторов кабинеты получше. Не жарко?
— Тут рядом тюремная бойлерная, — объяснил Харри, прикладываясь к собственной чашке. — Так, значит, вы прочитали об этом в «Афтенпостен» сегодня утром?
— Да. Когда завтракал. По правде говоря, мне поплохело.
— Почему?
Лейке чуть откинулся на спинку стула, как пилот «Формулы-1» в своем кресле перед стартом.
— Надеюсь, это останется между нами.
— Между кем и кем?
— Между полицией и мной. А еще лучше — между вами и мной.
Харри надеялся, что голос его прозвучит спокойно и не выдаст волнения:
— И в чем причина?
Лейке сделал вдох.
— Не хочу, чтобы пресса пронюхала, что я был в Ховассхютте в ту же ночь, что и депутат стортинга Марит Ульсен. Скоро свадьба, и СМИ и так обо мне не забывают. Сейчас засветиться там в связи с делом об убийстве было бы совсем некстати. Журналисты набросятся на эту сенсацию и могут… вытащить на свет некоторые эпизоды из моего прошлого, которые мне больше всего хотелось бы похоронить.
— Ясно, — невинным голосом произнес Харри. — Я, разумеется, должен буду взвесить все за и против, поэтому обещать сейчас ничего не могу. Но ведь это же не допрос, просто беседа, и обычно я не сливаю такую информацию в прессу.
— А также моим… ну, близким?
— Нет, если на то нет оснований. Если вы опасаетесь, что кто-нибудь узнает, что вы здесь были, то почему вы тем не менее пришли?
— Вы же просили тех, кто там был, дать о себе знать, так что это мой гражданский долг, правда? — Он вопросительно взглянул на Харри. А потом поморщился: — Черт возьми, да я же испугался! Понял, что дело может дойти и до всех других, кто был в Ховассхютте в тот вечер. Сел в машину и сразу же поехал сюда.
— В последнее время не происходило ничего такого, что бы заставило вас бояться?
— Нет. — Тони Лейке задумчиво посмотрел перед собой. — Кроме кражи со взломом, когда ко мне в дом кто-то проник через подвальную дверь. Это было несколько дней тому назад. Черт, надо было сигнализацию поставить, верно?
— В полицию заявили?
— Да нет, взяли только велосипед.
— Думаете, серийные убийцы в свободное время занимаются кражей велосипедов?
Лейке расхохотался и кивнул улыбаясь. Не туповатой, пристыженной улыбкой, как тот, кто сам понимает, что сморозил глупость, отметил Харри. Но обезоруживающей, победительной улыбкой чемпиона, означающей «ну, приятель, в этот раз ты меня подколол».
— А почему вы решили поговорить именно со мной?
— В газете написано, расследование ведете вы, вот я и решил, что так будет правильнее. Кроме того, как я уже говорил, я надеюсь, это не станет известно слишком многим, вот и решил обратиться к самому главному.
— Я — не главный, Лейке.
— Правда? А в «Афтенпостен» написали…
Харри потер скулу. Он еще не решил, как ему относиться к Тони Лейке. Это сочетание ухоженной внешности с шармом плохого парня напомнило Харри одного хоккеиста, рекламировавшего нижнее белье. Тот явно хотел произвести впечатление легкомысленного и искушенного циника, но спрятать собственную искренность и глубину натуры ему не удавалось. Хотя, возможно, все как раз наоборот: именно легкость была подлинной, а искренность — наигранной.
— А что вы делали в Ховассхютте, Лейке?
— Ну ясное дело, на лыжах катался.
— Один?
— Да. На работе выдалось несколько тяжелых дней, пришлось взять тайм-аут. Я часто бываю в Устаусете и на хребте Халлингскарвет. Можно сказать, это мои места.
— Так почему же вы не построите там свою собственную дачу?
— Там, где я хотел бы иметь дачу, строительство запрещено. Законом о национальных парках.
— А почему невеста с вами не поехала? Она что, не ходит на лыжах?
— Лене? Она… — Лейке отхлебнул еще кофе. Очень характерно отхлебнул — прямо посредине предложения, чтобы взять паузу и подумать, отметил Харри. — Она была дома. Я… мы… — Он взглянул на Харри с отчаянной гримасой, словно умоляя о помощи.
Харри ему не помог.
— Черт. Только не для прессы, ладно?
Харри не ответил.
— Хорошо, — сказал Лейке, как если бы Харри ответил утвердительно. — Мне надо было немного передохнуть, уехать. Подумать. Помолвка, женитьба… все это не игрушки, надо было определиться, как к этому относиться. А лучше всего мне думается, когда я один. Особенно там, в горах.
— Очевидно, размышления помогли?
Лейке вновь сверкнул эмалевым кварталом.
— Да.
— А вы помните, кто был в хижине помимо вас?
— Как я уже говорил, я помню Марит Ульсен. Мы с ней выпили красного вина. Я и не знал, что она депутат стортинга, пока она сама не сказала.
— Кого-нибудь еще?
— Там сидело еще три или четыре человека, с которыми я только поздоровался. Но я там появился довольно поздно, кто-то наверняка уже спал.
— Да?
— Снаружи стояло шесть пар лыж. Я это помню совершенно точно, поскольку сам внес их в коридор, была угроза схода лавины. Я подумал, вполне возможно, те, другие, не имеют большого опыта нахождения в горах. Хорошего мало, если хижину накроет трехметровым слоем снега и все окажутся без лыж. На следующее утро я, как обычно, встал раньше всех и ушел еще до того, как встали остальные.
— Вы сказали, что поздно пришли в тот вечер. Значит, вы шли по горам один, в темноте?
— Налобный фонарик, карта и компас. Я ведь туда сорвался совершенно спонтанно, так что в Устаусет приехал только вечером — на поезде. Но, как я уже говорил, те края я знаю неплохо, привык ориентироваться на местности в темноте. Да еще погода была как на заказ, светила луна, мне ни карта, ни фонарик не понадобились.
— Можете рассказать, что происходило в хижине, пока вы там были?
— Да ничего не происходило. Мы с Марит Ульсен поговорили о красном вине, а потом о том, как трудно сейчас бывает поддерживать отношения. В общем, ее подход к этому был, пожалуй, более современный, чем у меня.
— А она ничего не говорила, может, что-то такое произошло в этой хижине раньше?
— Абсолютно ничего.