А самое главное, у меня есть деньги, чтобы прокормиться, пока я буду читать, больше двадцати тысяч в самых обычных купюрах по двадцать и пятьдесят долларов. Этого хватит надолго, если не шиковать. Пожалуйста, пусть это будет не убийство».
– Любимая нужна мне та, что не сведет меня с ума.
– Еще раз это скажешь, хрен моржовый, – крикнул кто-то, – и я вытащу твою прямую кишку через рот!
Моррис закрыл глаза.
– Беллами! Макгивер! Райли! Рузвельт! Сисьгарден! Холлоуэй! Шаг вперед!
– Сигарден, сэр! – поправил охранника здоровяк-негр из соседней камеры.
– Да мне плевать, будь ты Джон Ф. Говноед. Кто хочет говорить с назначенным судом адвокатом, шаг вперед. Кто не хочет, сидит дальше.
Шестеро названных арестованных выступили вперед. Кроме них, в камерах уже никого не осталось, во всяком случае, в этом коридоре. Остальных привезенных сюда прошлой ночью (к счастью, и большого поклонника творчества Джона Мелленкампа) или освободили, или увезли на утреннее заседание суда. Как и положено мелкой рыбешке. После полудня, и Моррис это знал, в суде рассматривались серьезные дела. Именно после полудня разбиралось его маленькое приключение в Шугар-Хайтс. И командовала парадом судья Буковски, та еще сучка.
Когда дверь камеры распахнулась, Моррис молился Богу, в которого не верил. Нападение, Господи, хорошо? Просто нападение – не покушение на жизнь. И тем более не убийство. Господи, пусть они ничего не знают о том, что произошло в Нью-Хэмпшире или в некой зоне отдыха в штате Нью-Йорк, хорошо? Не возражаешь?
– Выходите, парни, – скомандовал охранник с планшетом. – Выходите и поворачивайтесь направо. Встаньте на расстоянии вытянутой руки от стоящего впереди американского гражданина. Никого ни за что не хватаем. Не доставляйте нам хлопот – и мы ответим тем же.
«И это все, что я заслужил, – подумал Моррис. – Это все, что я заслужил».
Адвокат указал на телефон на стене кабинки, открыл портфель. Достал один лист бумаги и непременный блокнот с желтыми линованными страницами. Как только лист и блокнот легли на стол перед адвокатом, он поставил портфель на пол и сам взял телефонную трубку. Заговорил не сбивчивым юношеским тенором, но уверенным низким баритоном, никак не сочетавшимся с цыплячьей грудью под пурпурной тряпкой-галстуком.
– Вы по уши в дерьме, мистер… – он посмотрел на лист бумаги, – Беллами. И, думаю, должны готовиться к очень долгому пребыванию в тюрьме штата. Если только не сможете предложить что-то взамен.
«Он говорит о том, чтобы я отдал записные книжки», – подумал Моррис.
Мурашки побежали по его рукам, словно туфельки злых фей. Если его взяли за убийство Ротстайна, ему добавят убийства Кертиса и Фредди. Это означает пожизненное без права на досрочное освобождение. Он никогда не сможет вырыть сундук, не выяснит, какая судьба ждала Джимми Голда.
– Подайте голос. – Адвокат словно обращался к собаке.
– Сначала скажите мне, с кем я говорю.
– Элмер Кафферти, временно к вашим услугам. Вы предстанете перед судом… – он посмотрел на часы «Таймекс», еще более дешевые, чем его костюм, – через тридцать минут.
Судья Буковски очень пунктуальна.
Стрела боли, не имевшая отношения к похмелью, пронзила голову Морриса.
– Нет! Только не она! Не может быть! Эта сука плавала в Ковчеге!
Кафферти улыбнулся:
– Как я понимаю, вы уже сталкивались с Великой Буковски.
– Проверьте мое дело, – мрачно ответил Моррис.
«Хотя там, возможно, ничего и нет, – подумал он. – Происшествие в Шугар-Хайтс могли сдать в архив, как я и говорил Энди. Гребаный Энди Холлидей! Он во всем виноват».
– Гомик.
Кафферти нахмурился:
– Что вы сказали?
– Ничего. Продолжайте.
– У меня есть только сведения о вашем аресте этой ночью. Хорошая новость: вашу судьбу будет решать другой судья, когда дело дойдет до процесса. Еще одна хорошая новость, во всяком случае, для меня: на процессе вас будет представлять кто-то еще. Мы с женой переезжаем в Денвер, и вы, мистер Беллами, станете моим воспоминанием.
В Денвер или в ад, для Морриса это значения не имело.
– Скажите, в чем меня обвиняют?
– Вы не помните?
– Спиртное вызывает у меня амнезию.
– Неужели?
– Да, – кивнул Моррис.
Может, стоило предложить записные книжки для обмена, хотя сама мысль об этом вызывала боль. Но даже если бы он сделал такое предложение… или если бы Каф-ферти сделал такое предложение… оценил бы прокурор значимость содержимого записных книжек? Законники – не филологи. Возможно, для прокурора самый великий писатель – Эрл Стэнли Гарднер. Даже если записные книжки – все эти прекрасные «Молескины» – произведут впечатление на представителя юридической системы штата, что выгадает он, Моррис, отдав их? Получит одно пожизненное заключение вместо трех? Ха-ха!
«Я не могу, ни при каких обстоятельствах. И не пойду на это».
Энди Холлидей, возможно, был гомиком, благоухающим «Английской кожей», но мотивацию Морриса определил правильно. Кертиса и Фредди интересовали только деньги. Когда Моррис заверил их, что из старика можно будет вытрясти тысяч сто, они ему поверили. Рукописи Ротстайна? Для этих двух невежд написанное Ротстайном после 1960 года значило не больше, чем выработанная золотая жила. Сложись все по-другому, он бы предложил Кертису и Фредди свою долю денег за их долю записных книжек и не сомневался, что эта его идея прошла бы на ура. Если бы он отдал записные книжки сейчас – учитывая, что в них содержалось продолжение саги Джимми Голда, – то не получил бы за них ничего.
Кафферти постучал телефонной трубкой по плексигласу. Потом вновь поднес ее к уху.
– Кафферти вызывает Беллами. Кафферти вызывает Беллами. Выходите на связь, Беллами.
– Извините. Задумался.
– Немного поздновато, вы не находите? Постарайтесь не отвлекаться, будьте так любезны. Обвинения вам будут предъявлены по трем пунктам. Мой совет, если вы соизволите его принять: не признавайте своей вины ни по одному. Потом, представ перед судом, вы можете признать свою вину, если сочтете, что вам это выгодно. О залоге даже не заикайтесь, потому что Буковски не смеется: она квохчет, как ведьма.
Худшие опасения подтвердились, подумал Моррис.