– И сегодня тоже вы отличились, – догадался Дронго.
– Откуда вы знаете?
– Понял по вашему виду. Вы ведь знали, что останетесь на дежурство. А тут Федор Николаевич уезжает на совещание в город, и его машина едет кого-то встречать. Вы наверняка узнали, что Дмитрий поедет встречать гостей из Башкирии, и предупредили Клинкевич. Все правильно?
– Да, – опустил голову Мокрушкин, – она решила остаться и сама принять гостей. Решила не уезжать, пока вы не приедете. И мне наказала рассказать вам, как вел себя Степанцев, когда не хотел отдавать тело умершей ее родственникам и нарочно затягивал оформление документов.
– Вы хотя бы поняли – почему он так поступил?
– Думаю, что из-за нее. У них свои счеты, каждый пытается выиграть за счет другого.
– И ничего подозрительного в ваше дежурство не произошло?
– Нет, ничего. Все было как обычно. Немного нервничала Витицкая – она была в городе и, вернувшись, сорвалась на истерику. Мы сделали ей укол. Потом возникли проблемы у Радомира Бажича. Ему тоже пришлось сделать укол. Вернее, у него их целый комплекс, там два укола подряд. У него сначала начинаются боли. Он словно чувствует запах жареного мяса. Говорят, схожие проблемы бывают у эпилептиков. Но у тех после приступов восстанавливается сознание, а у нашего Радомира сознание с каждым разом угасает все сильнее и сильнее.
– Как вы обнаружили умершую?
– Завыли собаки, и мы привычно начали очередной обход. Клавдия Антоновна задержалась в палате Идрисовой, а Зиночка сразу побежала к Боровковой. Она до этого ее смотрела, все было нормально. А тут она сразу позвала меня. Я обратил внимание на ее лицо. Такое ощущение, будто ее задушили. Но мы знали все ее болезни. Поэтому я сразу накрыл лицо умершей одеялом.
– Почему вы разрешаете Витицкой уезжать в город, если у нее случаются такие срывы после этого?
– Это не я разрешаю, а сам Федор Николаевич. Он считает, что любые запреты вредны. Здесь не тюрьма, часто говорит он. Здесь место, где мы помогаем людям достойно завершить свое земное существование, облегчаем их страдания. Поэтому он категорически против всяких запретов.
– Может быть, он прав, – задумчиво предположил Дронго. – В тот день у вас были посетители?
– Да, были. Все подробности записаны в журнале нашего завхоза Евсеева. Но в этот день приезжал двоюродный брат Витицкой. Он заезжал за ней примерно в половине одиннадцатого утра. Потом, после обеда, было еще двое посетителей. Казимире Станиславовне привозили книги. Водитель мужа ее внучки. И еще к Шаблинской кто-то приезжал. Не знаю, кто точно. Вам лучше просмотреть журнал.
– Нам сказали, что Мишенин обычно принимает снотворное, чтобы заснуть.
– Каждую ночь. А почему вы спрашиваете?
– Нам важно понять, кто в ночь вашего предыдущего дежурства мог бодрствовать в то время, когда вы нашли умершую Боровкову.
– Многие, – немного подумав, ответил Мокрушкин, – у нас вообще люди плохо спят по ночам. Витицкой сделали укол, наверно, она спала. Радомиру тоже было плохо, с ним возилась Клавдия Антоновна, уколы ему делала. Мишенин точно спал. Угрюмов не спал, он все время ходил по коридору. Ему делают замечание, а он все равно курит. Ходит на кухню – там окно открытое есть – и курит, как мальчик, тайком. Ему уже объясняли, что здесь вообще нельзя курить, но он не обращает внимания. Все равно, говорит, от рака легких я не умру. Просто не доживу. Меня уже сгубила другая крайность. У него ведь цирроз печени. Шаблинская не спала, я видел ее в столовой, она туда за водой заходила. Вот еще необыкновенная женщина! Несмотря на свой возраст и болезнь, даже ночью в коридор не выйдет, если не причешется и не оденется. Они смотрели вместе с Ярушкиной какую-то передачу. Кто еще? Казимира Станиславовна тоже не спала, я точно знаю, видел свет в ее палате. Вот и все. У нас ведь не так много пациентов, за всеми можно уследить. Троих врачей и санитарок вполне достаточно. Светлана Тимофеевна требовала, чтобы по ночам дежурили даже два врача, но так будет слишком тяжело для всех, и Федор Николаевич не разрешил. Одного врача вполне достаточно. А если нужно, я всегда могу вызвать кого-то из дома. У Сурена Арамовича и Людмилы Гавриловны есть свои машины. И сам Степанцев всегда может приехать, если понадобится.
– Нам говорили, что у Боровковой был сложный характер.
– Очень сложный, – кивнул Мокрушкин, – она со всеми конфликтовала. Но быстро отходила. Потом переживала. Сама говорила, что ее главный враг – это ее язык. Она быстро вспыхивала и быстро успокаивалась. А вот Тамара Рудольфовна совсем не такая. Она долго помнит обиду и никогда не забывает своих обидчиков. Уникальная женщина. На все праздники она надевает свою звезду. Мы потом узнали, что это камуфляжная звезда. Настоящую она спрятала дома, а эту надевает по праздникам. У нее четыре ордена – можете себе представить, какая это была женщина.
– Говорят, что они с Боровковой конфликтовали друг с другом?
– Еще как. Спорили до хрипоты с цитатами из классиков марксизма-ленинизма. Буквально кричали друг на друга. Они ведь обе были членами Ленинградского обкома партии, знали друг друга уже много лет. И встретились у нас. Представляете, как им было неприятно встретиться именно здесь? Ведь обе они считались очень успешными женщинами. Боровкова была всемогущей главой многомиллионного города. Все знали, что основные решения принимает не сам председатель Ленгорсовета, а его первый заместитель. Я слышал, что тогда даже хотели сделать ее председателем, но где-то в Москве ее документы не прошли. К женщинам было некое предубеждение, сделать главой города даму было сложно. Да и первый секретарь обкома наверняка тогда возражал. Кому захочется иметь у себя такого руководителя местной власти?
– Откуда вы все это знаете? Вы же совсем молодой человек, практически не жили при советской власти. Вам тогда было девять или десять лет?
– Бабушка рассказывала. Она у меня в Санкт-Петербурге живет, всю жизнь библиотекаршей проработала в райкоме партии. От нее я узнавал все эти подробности.
– Там был кабинет политического просвещения, при котором была библиотека, – поправил его Дронго, – так тогда назывались библиотеки в райкомах партии.
– Может быть, – улыбнулся Мокрушкин, – я таких подробностей уже не знаю.
– А насчет второй?
– Вторая была директором самого успешного предприятия. Героем Социалистического Труда. В те времена, говорят, ставили памятники тем, у кого были две звезды.
– Бюсты на родине, – поправил его Дронго, – действительно ставили.
– Ну вот она, очевидно, считает, что мы должны относиться к ней как к живому памятнику. А она для нас – обычный пациент, только немного беспокойный.
– Вот тут вы не правы, Мокрушкин. К таким людям действительно нужно относиться с особым пиететом. Даже в те годы, когда грудь Брежнева украшали все мыслимые и немыслимые награды, Героями просто так обычные люди не становились. Это звание, как и остальные ее ордена, нужно было заслужить. Вот поэтому вам и нужно относиться к ней соответственно.
– Передам нашим врачам и санитаркам ваше пожелание, – пообещал Мокрушкин, – но, в общем, все понятно. Они не очень любили друг друга. Каждая претендовала на роль первой дамы в нашем заведении. А тут еще Шаблинская их раздражала. Она ведь так ухаживает за собой, так следит до сих пор. И фигуру такую сохранила. Понятно, что ей ничего нельзя есть, кишечник больной. Но она ведь всю жизнь такой была, за собой следила, на диетах сидела, маски разные делала. И сейчас всех заражает своим оптимизмом. Потрясающая женщина. Я все время думаю, что наверняка сорок или пятьдесят лет назад у нее была целая куча поклонников.
– Вы, наверно, считаете, что поклонники бывают только в двадцать или в тридцать лет, – усмехнулся Дронго, – учитывая, что вам самому двадцать девять. Все не так просто, господин Мокрушкин. Французы говорят, что женщина как вино: чем старше, тем лучше. Раньше я считал это просто обычным словесным упражнением, а с годами понимаю, что французы правы. Умная женщина может вызвать симпатию и даже обожание и когда ей далеко за сорок, и когда за пятьдесят. Некоторым удается потрясающе выглядеть и даже вызывать интерес молодых мужчин, когда им за семьдесят.
– В возрасте моей бабушки, – улыбнулся Мокрушкин, – но этого не бывает никогда.
– Актриса Софи Лорен, – напомнил Дронго, – согласитесь, что в нее можно влюбиться даже сейчас. И еще сколько угодно примеров. Поэтому не будьте так категоричны. Это все издержки молодости.
В этот момент дверь открылась, и в комнату вошел главный врач. Все трое мужчин поднялись.
– Вот вы где, – пробормотал Федор Николаевич, – я так и думал. Клавдия Антоновна сказала мне, что вы уже закончили разговор с ней. Я вам не помешал?
– Нет, мы здесь тоже закончили. У нас к вам просьба. Можно посмотреть журнал посещений, который хранится у завхоза?
– Только завтра утром, – ответил Степанцев, – это его хозяйство, и мы не имеем права брать журнал без его разрешения.
– Хорошо, – согласился Дронго, – тогда завтра утром мы снова приедем к вам. До свидания, господин Мокрушкин.
– До свидания, – кивнул на прощание молодой врач.
– Закройте двери и все осмотрите, – распорядился Степанцев.
Они вышли в коридор и направились к лестнице.
– Что-нибудь узнали? – поинтересовался главный врач.
– Много нового и интересного, – ответил Дронго. – Самое обидное, что уже завтра Светлана Тимофеевна будет знать, что мы ее обманули. И, боюсь, соответственно к нам относиться. Ни Мокрушкин, ни Клавдия Антоновна не поверили, что мы врачи из Башкирии. Поверила только ваш заместитель, которая хотела в это верить. Она считала, что ее нарочно не предупредили, чтобы можно было принять гостей и высказать им какие-нибудь претензии в адрес своего заместителя.
– Она попала в собственные сети, – с удовлетворением пробормотал Степанцев, – так ей и надо. Пусть помучается. Завтра над ней все будут смеяться, вспоминая, как она виляла перед вами хвостом. Пусть для нее это будет уроком.
– Я бы не стал раздражать ее столь сильно. Тем более что вы тоже не без греха. Вы ведь опытный человек, пожилой, работали во властных структурах области. И прекрасно понимали, что две такие женщины, как Боровкова и Забелло, просто не уживутся вместе. Почему вы разрешили поселить их в одной палате?
Они спустились на первый этаж, приостановились перед выходом.
– Это было не мое решение, – сообщил Степанцев, чуть покраснев, – так решила Светлана Тимофеевна, а я не стал возражать. В конце концов, пусть она сама отвечает за свои ошибки и неверные решения. Нельзя быть настолько некомпетентной в подобных вопросах. Она ведь офтальмолог, а вторгается в сферу психиатров, онкологов, хирургов, психологов. Я не стал возражать, когда она приняла такое идиотское решение.
– Но это решение сказалось на жизни ваших пациентов.
– Не очень сильно. Им, по-моему, доставляла удовольствие подобная пикировка. Кровь быстрее бежала в жилах, они вспоминали молодость, забывая даже на время о своих болячках. Если хотите, это был такой психотерапевтический момент. Когда пациент, раздраженный каким-то внешним фактором, даже забывает о своей болезни.
– Возможно. Но Боровкову убили.
– Пока никто не доказал, что это сделала ее соседка по палате. К тому же зачем ей было так рисковать? Все понимали, что она могла это сделать, значит, подозрение пало бы именно на нее. И потом, зачем так долго ждать? Можно было набросить подушку, когда ее соседка спала с ней в одной палате. Зачем нужно было ждать, когда мы переведем Генриетту Андреевну в реанимацию на второй этаж?