Во-вторых, формально он прав: если забыть о футболе и о всяком спорте, о движении даже, ноги будут целыми. Но слабенькими. Все равно не поспоришь, так? Погоди, я не об этом. В-третьих и главных, хирург — он спортивный врач?
— Меня Энди к нему прямо с тренировки повез, у нас же нет своего…
— Тим, я понимаю, я не про это. Скажи мне, пожалуйста, этот хирург — спортивный врач, который лечит спортсменов, разбирается в их травмах и определенно знает, кто чем сможет, а кто чем не сможет заниматься?
Папа опять начал говорить странно — все слова знакомые, предложение составлено правильно, но смысл ускользает.
У него такое бывало — видимо, из-за детских привычек. Тим нахмурился, размышляя. Папа, кажется, понял, что слишком закрутил вопрос, и хотел пояснить, но Тим решил ответить коротко и по существу:
— Пап, это обычный врач из обычной клиники на Эштонлейн.
— Тим. Я уважаю обычных врачей, ты знаешь. Но при всем уважении — врач лечит, приводит человека в правильную форму. А как эту форму применить, человек уже сам решает. И сам выбирает, нужны ли ему ноги, не так ли?
Тим откашлялся, собираясь с мыслями. Мыслей было много, но ответ из них не складывался. Папа как бы решил подсказать:
— Я надеюсь, ты уже определился с тем, нужны ли тебе ноги?
Издевается, что ли, удивился Тим и вполголоса рявкнул:
— Да, сэр.
— Какой я тебе сэр. Я тебе отец. Итак, ты определился — и что, нужны?
— Да, сэр отец, нужны.
— И давно определился?
— Ну да.
— А почему сегодня передумал?
— Я не передумал. Просто…
— Что просто? Кто тебя срубил-то?
Тим замолчал. Майки был дебил и тварь, но закладывать его Тим не собирался.
— Сейчас скажешь, что сам упал, — предположил папа. — О мяч споткнулся, может быть, да?
Тим буркнул:
— Какая разница.
Папа вздохнул и сказал:
— Сам понял уже, какая разница, да?
— Да.
Папа поощрительно такнул. Тим понуро процитировал:
— Я не должен подвергать опасности жизнь и здоровье, в первую очередь мои, во вторую очередь окружающих. Пап, я все-таки не понимаю, почему окружающие во вторую очередь.
— Не уводи разговор. Все ты понимаешь, я сто раз объяснял. Увлекся сегодня, да? Выпинывал мяч, равновесие потерял, а на тебя ногой пошли, и увернуться не мог, так?
Тим полежал, вспоминая, и с удивлением протянул:
— Кажется, да… А ты откуда?
— Просто предположил. Я мениск ровно так же выбивал. Правда, мне чуть поменьше было, двенадцать, что ли… Да, двенадцать. Мы как раз… Неважно. Словом, полуфинал, на кону все золото мира, счастье и кубок в придачу, нулевая ничья, три минуты до конца. Я выхожу против двух защитников, обвожу одного, вратарь слишком выбегает из сетки влево, я улетаю вправо, чуть не носом в землю, но равновесие из последних сил удержал, мяч обрабатываю на колено-живот, на последнем прыжке замахиваюсь — и слева прилетает второй защитник. Бутсой в мяч — и в колено. По касательной. Прямо бы шел — нога навыворот согнулась бы, как у этого… как у лошади. А так — мениск, повязка, и вот я перед вами, веселый и красивый.
Папа замолчал, будто рот себе с размаху заткнул. Тим, наоборот, распахнул рот. Надо было срочно задать сто вопросов, но непонятно было, с какого начать. А папа будто продиктовал, четко и размеренно:
— Тим, для движущегося объекта существенны только законы физики. Это надо четко понимать. Законы химии, социального развития, да и юридические законы обойти можно. Или перешагнуть. Или переписать. А физические — никогда. Просто запомни это.
Или перешагнуть. Или переписать. А физические — никогда. Просто запомни это.
Тим задумчиво смотрел на отца. Формулировка была подозрительно красивой — обычно папа так не говорил. Следовало запомнить, чтобы блеснуть в классе. Мистер Суарес, преподававший общественные науки, за одну такую формулировку кучу баллов нарисует. Если не заставит, конечно, объяснять, как обойти законы химии. Но это потом. Главный-то вопрос в другом.
Вот в чем.
— Слушай, пап, — медленно сказал Тим, — ты никогда не говорил, что играл в футбол. Где, в Ларкане, что ли?
— Ну, мы много ездили, — как бы объяснил папа. — А так и команда была, да. И чемпионат целый… Слушай, Тим, сейчас времени абсолютно нет, прости. Потом расскажу.
Потом, подумал Тим. Опять потом.
Он уже сидел, забыв про боль и про полное отсутствие смысла во Вселенной.
— Правда расскажу, обязательно, — сказал вдруг отец. — Ты сейчас одну вещь пойми. Человек может все, если верит, учится, старается и не торопится. Это позволит ему оказаться в нужном месте и сделать то, что надо. Ты же футболист, Тимми, и сам понимаешь: ты можешь бегать быстрее всех, но мяч с игры не забьешь, потому что этому не учился. А можешь быть одноногим снайпером, который может забить мяч с любой точки и умеет до нее добираться. Главное — учиться тому, что пригодится, и всегда точно помнить, что ты можешь, а что — нет.
Он подумал и добавил:
— Это не про футбол на самом деле. Но и про футбол тоже, конечно.
Сын и отец некоторое время разглядывали друг друга в полумраке. Глаза у обоих были привыкшими к темноте, сухими и спокойными. Отец шагнул к сыну, потрепал заросшую макушку и сказал:
— Ну, до завтра. Сегодня я поздно возвращаюсь.
— Ага, — сказал Тим. — А ты седьмого дома будешь?
— Должен вроде. А что?
— Revolution играет, — напомнил Тим почти без укора.
— А. Сходим, раз играет. Ты заживай давай.
Тим кивнул, сощурился на свет из-за открывшейся двери и все-таки успел спросить вдогонку:
— И ты играл после этого?
— Играл, — чуть помедлив, сказал папа. — А потом у нас тренер поменялся, все посыпалось — ну и мы переехали. Как раз в Ларкану. А там с футболом…
— И ты все-таки не стал футболистом.
— Ага. Но кем-то я стал, нет? — сказал папа очень серьезно. — Ну вот. Ох, Тим, все. Увидимся!
Тим кивнул, глядя вслед.
На следующий день они не увиделись. Папа улетел рано утром, а Тиму было не до чая с ночными блужданиями.
ГЛАВА 2
Москва.
Леонид Соболев
— Зайдите ко мне, — сказал Егоров и отключился.
— И вы здравствуйте, дорогой Андрей Борисович, — сообщил Соболев гудящей трубке, выключил компьютер, убрал бумаги в сейф и пошел. Не ожидая ничего хорошего.
Конечно, оказался прав.
— Как у нас со Штатами? — спросил Егоров, все-таки поздоровавшись в ответ.
«Укомплектованы», — хотел ответить Соболев, но молча повел плечом. Егоров смотрел. Соболев нехотя сказал:
— Без изменений.
— А почему?
Соболев подышал и сказал:
— Андрей Борисович, ну давайте я съезжу и начну там всех искать и все такое.
— Вы уже в Норвегию съездили, — естественно, напомнил Егоров. Он считал, что это смешно.
Соболев так не считал, но спорить было бессмысленно и унизительно.
— Ладно, простите, — сказал Егоров. — Вы не виноваты, виноваты суки, их не достать, вы года два невыездной, вы понимаете, я понимаю — всё, сняли.