Задержав дыхание, Муму поставил Белкину на рельсы.
– Да, правду говорят, хорошего человека должно быть много.
– А очень хорошего – очень много. Я не дрезина и не локомотив, чтобы по рельсам ездить. Мама меня не для этого рожала. Смотри, мы сейчас провожатого потеряем.
Татарин уже подбирался к концу состава. Пришлось припустить. Белкиной сделалось по-настоящему страшно. Рельсы перекрещивались, виднелись переводные стрелки. Понять, куда идет какая колея, было сложно. А с вокзала и на вокзал шли поезда. Попробуй пойми, куда несется эта стальная громадина! Поэтому журналистка инстинктивно схватила Дорогина за руку, будто он мог уберечь ее от напасти.
Татарина-провожатого они увидели, когда тот сворачивал за угол невысокого желтого строения. Еще секунд пять, и они не знали бы, куда идти.
– За ним! – Дорогин потащил Белкину за собой.
Он тоже с трудом ориентировался, куда какой состав движется.
Между бетонным забором и глухой стеной здания, в каких-то ста метрах от привокзальной площади, существовал иной, нежели привычный московский, мир. Белкина тут же придумала ему определение – антимир.
На темно-красных пластиковых ящиках из-под “Пепси-колы” кружком сидели бомжи. Костер они развели в металлическом диске от колеса грузовика. Открытым огнем не пользовались, жгли древесный уголь.
Один из бомжей, пригнувшись к самой земле, стоя на четвереньках, дул изо всех сил, поддерживая процесс горения. Дорогин не успел осмотреться, как провожатый исчез, и они вместе с Белкиной остались в компании бомжей. Встретили их тут нельзя сказать чтобы приветливо, но и подальше пока не посылали, смотрели настороженно. В глазах голодных, еще не успевших напиться с утра людей читался лишь один вопрос: денег дадите?
– Вот тут бы нам и пригодились мои пустые бутылки, – прошептала Белкина на ухо Дорогину.
Журналистка тут же ощутила перемену, которая произошла с Сергеем. Если раньше рядом с ней был галантный мужчина, то теперь – настоящий зек. Глаза словно остановились, пальцы гнулись сами собой в разные фигуры, приличные или нет, Варвара не знала.
– Здорово, – Дорогин присел на корточки возле импровизированного очага и взглянул в кастрюлю. Там булькало малоаппетитное месиво, и, если бы Дорогина с Белкиной предварительно не предупредили, что это каша, сами об этом они не догадались бы.
– Здорово, – пробурчал один из бомжей. Только сейчас Белкина разобрала, что среди грязных, не столько оборванных, сколько перепачканных в побелку и пыль, личностей затерялись две женщины. Их выдавало даже не отсутствие растительности на лице, а то, что они были в юбках. Обе бомжички сортировали то, что мужики притащили с привокзальных помоек. Из большого черного полиэтиленового пакета, украденного неподалеку от закусочной с “хот-догами”, они выбирали то, что могло быть съедено, и каждый раз радовались, если им удавалось обнаружить хотя бы небольшой кусок сосиски, перепачканный кетчупом.
– Мужика одного ищу, – глядя на дышащие жаром угли, сказал Дорогин.
– Каждый кого-нибудь ищет, – философски заметил бомж интеллигентного вида.
Другие предпочитали молчать. Мало ли кто к ним наведался: может, следователь, может, бандит, а может, человек из ФСБ. Бомжи – народ такой, торчат на одном месте, многое запоминают, на них не обращают внимания. Вот они и становятся свидетелями преступлений. Бомж в городе – то же самое, что солдат, замаскировавшийся в лесу.
– Его ищу, – Муму развернул бумагу с портретом Абебы.
Несколько грязных рук сразу же потянулись к цветной распечатке. Но завладеть ею Дорогин бомжам не дал, честно говоря, побрезговал. Раздались шепотки, но бомж интеллигентного вида тут же вскинул руку. С его мнением здесь считались, все-таки он был кандидатом наук и его перу принадлежали два вузовских учебника по русской истории.
– Ты, мужик, чего народ смущаешь? – сказал кандидат наук, потирая нечесаную бороду. – Ты лучше сразу скажи, зачем ищешь, иначе тебе никто про эфиопа не скажет.
Послышалось одобрительное хмыканье.
– Я не просто спрашиваю, – пожал плечами Дорогин, – я могу заплатить тому, кто первый найдет Абебу.
Тут уж авторитет интеллигента не мог помочь. Сразу же Дорогину наперебой принялись предлагать всякие варианты. Кто-то говорил, что хоть сейчас готов повести его к Абебе, кто-то убеждал, что эфиопа нужно искать совсем не на Белорусском, а на Киевском вокзале. Женщины же убеждали Дорогина, что Абеба спит сейчас в водопроводном люке.
Муму по очереди заглядывал в мутные глаза бомжей, предлагающих ему помощь, и каждый раз убеждался, что эти люди не знают, где Абеба, им лишь хочется завладеть деньгами, которых он еще даже не показал. И понял, что начнется настоящая свалка, если он достанет купюру.
– По-моему, тут что-то не в порядке, – зашептала Белкина, – еще немного, и они нас съедят, растерзают.
– Погоди, – прошипел Муму, – в любой структуре следует говорить с главным, – он подмигнул кандидату исторических наук и кивнул: мол, если толк выйдет, деньги дам тебе.
– Тихо! – гаркнул бомж, поднялся и вытер руки о довольно чистые штаны. – Зачем тебе Абеба?
– Он не мне нужен, его эта женщина ищет. В глазах кандидата появилось озорное выражение. Он готов был расхохотаться, представив себе хоть на секунду, что Абебу может разыскивать такая шикарная женщина, как Белкина.
– Тогда почему она с тобой, а не одна? – строго спросил он Дорогина.
– Боязно такую красоту далеко от себя отпускать. Бомж готов был поцеловать Белкиной руку, но жизнь уже научила его, что не все радуются его прикосновениям. К тому же поцелуй журналистка могла рассматривать как аванс, ему же нужны были только деньги.
– Никто не подскажет, куда Абеба подевался, – доверительно сказал бомж и, когда заметил угасающий интерес в глазах Дорогина, тут же добавил:
– Но я кое-что знаю.
– Что? – поинтересовался Муму, не привыкший выбрасывать деньги на ветер.
– Это зависит… – замялся кандидат наук.
– Сколько ты хочешь?
– Я мало чем могу помочь, но это дорого стоит.
– Дорого – это сколько?
Бомж, выпавший из реальной жизни и не представлявший, сколько может заплатить человек, одетый как Дорогин, смело назвал:
– Сто баксов.
Такого нахальства не ожидала даже Белкина. Она присвистнула.
– Ты же упьешься до смерти.
– Тридцать рублей, – спокойно, без всяких ухмылок предложил Дорогин.
Бомж, естественно, понимал, что сто долларов и тридцать российских рублей – “это две большие разницы”, как говаривают в Одессе, но в его кармане не было и тридцати копеек.
– Хорошо, я согласен на тридцать баксов, – замирая от собственной наглости, сказал он. Ему не хотелось терять авторитет в глазах собратьев, сгрудившихся возле кастрюли с пригорающей кашей. О том, что ее нужно помешивать, все напрочь забыли.
– Двадцать пять рублей, – Дорогин сказал это тоном ведущего аукцион. – Если еще раз услышу нереальную цену, то поднимусь и уйду.
Кандидат наук на то и был интеллигентным, образованным человеком, чтобы уметь находить выход из неприятных ситуаций. Учеба в университете и в аспирантуре позволяла ему и лица не потерять перед другими бомжами, и не превысить лимит, установленной Дорогиным.
– Бутылка водки, – не моргнув глазом, сказал историк.
– Я даже бутерброд готов купить тебе за находчивость, – рассмеялся Муму.
Рассмеялась и Белкина. Напряжение спало. И журналистка, и бомжи почувствовали, что, несмотря на разное социальное положение, все они человеки, способные ценить находчивость, чувствовать шутку. А торговались они просто так, для порядка. В общем-то, никто не прочь был помочь другому бесплатно.
Кандидат исторических наук заговорщически подмигнул Дорогину и чуть кивнул головой в сторону: мол, нужно отойти, тогда я смогу сказать правду. Совсем недалеко по соседнему пути прогрохотал поезд, который заглушал все слова. Ветер, поднятый им, раздул угли. Но местные обитатели были настолько приучены к подобному, что никто из них даже бровью не повел.
Нервничала лишь Белкина. Ее платье уже покрывал слой черной пыли," словно здесь ездили не тепловозы и электровозы, а доисторические паровозы, в топках которых сгорал каменный уголь. Как любил говорить кандидат исторических наук, те паровозы, в топки которых подбрасывал уголек сам Владимир Ильич Ленин.
За своим предводителем бомжи не пошли, они ему доверяли, если что и вытрясет с пришельца, то с ними поделится. Белкина вопросительно посмотрела на Дорогина, мол, мне тоже идти? Тот отрицательно покачал головой.
– Я боюсь, – прошептала журналистка так, чтобы ее услышал только Сергей.
– Ничего они тебе не сделают, у них другие интересы, не эротические.
– Но я все-таки женщина.
– У них свои женщины есть, – и Сергей взглядом указал на двух бомжичек.
Кандидат исторических наук завернул за угол и тут же остановился. Он имел дурную привычку во время разговора крутить пуговицу собеседника. Но на Дорогине он не увидел ни одной пуговицы, все сплошь застежки молний, единственную железную пуговицу на джинсах прикрывала пряжка ремня. Поэтому бомж корявыми пальцами взялся за пряжку, но тут же опомнился и спрятал руки за спину.