— В этой шляпе я ходила в Ганновере в церковь, — сказала она и надела на голову причудливое шёлковое сооружение. — В городе нельзя выходить на улицу с непокрытой головой — имей ввиду!
Я робко поглядела на неё. О моде у меня, конечно, не было никакого представления. Я и не подозревала, что за пределами пустоши существует могучая сила, которой человек подчиняется безо всякого сопротивления, сила, которой он покорно позволяет так переиначивать и перекраивать свой внешний вид, как ей только взбредёт в голову. Поэтому я смотрела на клювообразное сооружение с известным почтением; однако за время двадцатилетнего пребывания в шляпной коробке оно почти утратило свой блеск. Илзе, казалось, этого не замечала. Она поправила несколько выцветших анютиных глазок, свесившихся на её кудрявую светлую шевелюру, забросила за спину ленты, укутала плечи чёрным шерстяным платком, и мы двинулись.
Хайнц и батрак из соседней деревни вынесли багаж. Мягко, но настойчиво Илзе вывела меня за дверь, на пороге которой мои ноги застыли как заколдованные. Я слышала, как в замке поворачивается ключ, а затем Илзе отогнала кур и уток, которые собирались проводить нас за ворота; Мийке, запертая в гумне, протестующе мычала… Наконец и ворота захлопнулись за нами, и я уходила из рая моего детства тем же путём, которым когда-то уехала фройляйн Штрайт…
Как я расставалась с Хайнцем, я описать не могу. Надо всем утром прощания для меня до сих пор висит завеса из слёз. Я знаю только, что я изо всех сил обхватила руками моего милого, доброго, плачущего друга, и, не обращая внимания на широкую шляпу, прижалась лицом к его старой куртке, и что он, окружённый глазеющей деревенской ребятнёй, вытирал слёзы огромным клетчатым платком, а я садилась в коляску, которая должна была отвезти нас на ближайшую почтовую станцию.
9
Было уже около полудня, когда мы, уставшие, с одеревенелыми руками и ногами, прибыли наконец в К. Половину предыдущего дня и всю ночь мы ехали по железной дороге. Новые впечатления совершенно обессилили меня. Солнце висело прямо над нашими головами и, казалось, собиралось сжечь дотла и нас, и стоящие вокруг дома, и плюющийся паром поезд.
— К господину доктору фон Зассену! — распорядилась Илзе, обращаясь к двум носильщикам, которые грузили наш багаж на повозку.
— Такого не знаю! — отрезал один из них.
Илзе назвала адрес.
— Ах, большой магазин семенной торговли — фирма Кладиус? Ясно, ясно! — сказал он почтительно, и повозка тронулась с места.
На бульваре, который вёл от вокзала в город, нас накрыло удушающее облако пыли, а широкие газоны у дороги и красивые каштаны над нашими головами были покрыты серым налётом — словно на землю выпал пепел… Но здесь, по крайней мере, ощущалось дуновение ветра; а вот на улицах, по которым мы должны были следовать дальше, стояла тяжёлая, свинцовая духота. То справа, то слева открывался поворот в какой-нибудь узкий переулок, и в его брусчатке слепяще отражалось солнце — мне казалось, что изнемогающие от жары камни сочатся паром или выбрасывают искры… Ах, где моя цветущая долина, освежающий запах вереска и прохладные, шелестящие дубы вокруг Диркхофа!..
— Тут ужасно, Илзе! — застонала я, когда она схватила меня за руку и спешно затянула на тротуар — из-за угла выскочил какой-то экипаж. До сих пор нам по дороге попадалось мало людей — в полуденную жару улицы опустели. Но вдруг вдали раздался барабанный бой и свист.
— Парад военного караула! — вслушиваясь, сказала Илзе с довольной улыбкой — должно быть, в ней ожили старые ганноверские воспоминания двадцатипятилетней давности.
Шум парада быстро приближался, и внезапно на улицу хлынула толпа людей.
— Эй, поглядите-ка вот на это ! Провисела в шкафу сто лет! — закричал какой-то мальчишка и встал перед Илзе. Он поставил себе на голову два кулака, один на другой, изображая, несомненно, Илзину шляпу, и скорчил рожу. Все вокруг засмеялись, заулюлюкали, и даже двое наших носильщиков украдкой ухмыльнулись.
— Уличные мальчишки! — сказала Илзе, презрительно вздёрнув подбородок. К моему облегчению, мы как раз свернули в тихую улочку. — В Ганновере люди всё же более вежливые и воспитанные — со мной там такого ни разу не случалось!
Во мне трепетал каждый нерв, я чувствовала глубочайшее унижение — Илзе, которую я боготворила, стала предметом насмешек!.. Я прижала её правую руку к своей щеке — руку, которая всю жизнь защищала и берегла меня. Усталые ноги механически несли меня дальше. Шум парада позади нас постепенно утих, и наконец носильщики остановились на отдалённой тихой улочке с респектабельными домами. Мы стояли перед мрачным каменным зданием. Все окна на первом этаже были забраны в решётки, а к высокой входной двери вело крыльцо с красивыми железными перилами. Наверное, старый дом со своим массивным фасадом выглядел внушительно; но меня привели в отчаяние оконные решётки и почерневшие стены, на которые не падал ни один луч света. Мне казалось, что тяжёлая деревянная дверь, украшенная богатой резьбой с вычурными завитушками и чудовищной, начищенной до блеска латунной ручкой, уставилась на меня, словно тёмная, страшная загадка.
— Видишь, Илзе, я была права насчёт задней комнаты! — вскричала я в полном отчаянии. — Давай поворачивать обратно!
— Обожди! — велела она и поднялась вместе со мной на крыльцо. Носильщики взвалили наши тюки и чемоданы на плечи и последовали за нами. Илзе позвонила. Дверь медленно отворилась, и какой-то старый человек впустил нас в дом. Мы очутились в необыкновенно просторном холле. Пол был покрыт отполированной до блеска каменной мозаикой. В глубине помещения виднелись широкие, плавные каменные лестницы, ведущие наверх, а посередине возвышались две каменные колонны, упирающиеся в потолок. Вся эта каменная масса излучала чудную прохладу, но в помещении царил полумрак, как в церкви, и этот полумрак не могли пробить даже солнечные лучи, сквозящие над лестницами.
— Фирма Клаудиус? — осведомилась Илзе.
Мужчина коротко кивнул, неохотно отступив, чтобы дать место носильщикам с багажом.
— Здесь живёт господин доктор фон Зассен?
— Нет, не здесь! — живо возразил он и преградил нам путь, вытянув руки. — Господин фон Зассен живёт в «Усладе Каролины» — это вам надо выйти, повернуть направо и завернуть за угол…
— О боже, нам надо опять выходить на эту ужасную жару? — жалобно спросила Илзе, искоса глянув на меня.
— Мне очень жаль, — равнодушно ответил старик, пожимая плечами, — но через этот дом прохода нет. Вы должны были знать, что для подобных вещей, для такого вот багажа на боковой улице есть вход!
Отчитывая нас таким образом, он повысил голос, и в этот же момент откуда-то из глубины холла на нас затявкала собака. Там были ступени, которые спускались к задней двери, и на этих ступенях стояла пожилая дама в чёрном шёлковом платье и в чепце с пёстрыми лентами. Она обтирала лапы грациозному маленькому пинчеру, который, видимо, тоже только что вернулся с улицы.
— Дайте людям пройти, Эрдман! — велела она дружелюбно.
— Ах, фройляйн Флиднер, вы только поглядите на эту пыль! — запротестовал старик с таким ужасом, как будто мы принесли на своих башмаках весь пепел Везувия и собираемся засыпать им его прекрасный начищенный пол. — И если господин Клаудиус из конторы увидит, как по двору проходят люди, то что это будет, фройляйн Флиднер?
— Я немедленно пришлю сюда Дёрте с веником. А что касается возможного неудовольствия господина Клаудиуса, то это я беру на себя. Кстати, господин Клаудиус вряд ли сейчас в конторе — он собирался через пять минут выехать в долину Доротеи.
Она отворила дверь во двор и кивком головы пригласила нас пересечь холл. Когда Илзе, проходя мимо неё, учтиво наклонила увенчанную шляпой голову, на тонком лице дамы мелькнула невольная улыбка; но дама быстро отвернулась и вновь поднялась по ступеням, не выпуская из рук ворчащего пинчера.
— Разумная женщина, — удовлетворённо пробормотала Илзе, когда дверь за нами с грохотом захлопнулась.
Слово «двор» меня буквально наэлектризовало — мне живо представился весь птичник Диркхофа, радостно гогочущий и хлопающий крыльями; но на большом голом участке, куда мы вышли, не было и следа чего-нибудь подобного. Двор представлял собой огромное пространство между самим домом, двумя боковыми флигелями и каменной стеной на заднем плане. В левом флигеле были большие ворота, выводившие на соседнюю улицу. Двор был чисто подметен, а возле каменного здания у задней стены громоздились высокие штабеля новеньких ящиков. Полнейшее отсутствие штор и занавесок на окнах здания указывало, что это и есть контора фирмы Клаудиус.
В тот момент, когда мы вышли на двор, кучер вывел из конюшни пару резвых лошадей и подвёл их к хорошенькой коляске, стоявшей возле каретного сарая.
Наши носильщики направились прямиком к двери посреди стены, и мы последовали за ними.
— Куда идут эти люди? — вдруг раздался позади нас повелительный голос.
Я надвинула шляпу поглубже на глаза, не решаясь повернуть голову — я узнала голос пожилого господина в коричневой шляпе, хотя он звучал не так мягко, как четыре недели тому назад на пустоши… Значит, господин Клаудиус всё же был в конторе, и сейчас «что-то будет», как сказал старик в холле… Носильщики как по команде остановились, не решаясь пройти дальше. Лишь Илзе решительно обернулась.
— Нам надо к господину фон Зассену — здесь можно пройти? — учтиво спросила она.
Никакого ответа не последовало, но господин, по-видимому, махнул рукой, поскольку Илзе без дальнейших разговоров открыла перед носильщиками дверь, пропуская их перед собой. И она опять должна была, как вчера утром в Диркхофе, протолкнуть меня через дверь, поскольку я снова застыла на пороге как пригвождённая… Мой взгляд, привыкший к зелёно-коричневым просторам и пурпуру цветущей пустоши, оцепенел при виде раскинувшегося передо мной океана красок. Я не могла поверить, что это буйство цветов и оттенков, в невообразимой пестроте перемешанных друг с другом, было порождено огромным количеством роскошных цветов всевозможных видов и форм. Только сейчас я поняла, как человеческая фантазия могла выдумать чудеса мира сказок — этот драгоценный цветочный ковёр открылся передо мной таинственным и одиноким волшебным островом посреди нового мира, который показался мне сначала таким пыльным и уродливым.
У моих ног протянулась клумба с лиловыми гелиотропами; их сильный ванильный аромат висел в воздухе, опьяняя и дурманя меня… Были забыты жаркие пыльные улицы и неприятные дорожные впечатления, забыт жуткий грохот парада военного караула, кривляющиеся уличные мальчишки и ужас перед задней комнатой! Я сдёрнула с головы шляпу и подбросила её вверх.
— Ах, Илзе, мне хочется сейчас же броситься в цветы, чтобы они сомкнулись надо мной! — ликующе воскликнула я.
— Да, от тебя вполне можно этого ожидать, — сухо заметила она, на всякий случай ухватывая меня за подол юбки.
В саду было очень тихо — если не считать жужжания пчёл и журчания воды где-то в отдалении. Птицы умолкли и прятались в прохладных кустах, у людей был послеполуденный отдых. Лишь какой-то пожилой человек, судя по одежде садовник, вышел из оранжереи, когда мы проходили мимо, и показал носильщикам кратчайший путь к «Усладе Каролины». Илзе поблагодарила его.
— Пожалуйста, мадам, — ответил он мягким и спокойным тоном.
Это было чересчур для щепетильно честной Илзе.
— Вы не должны думать, что раз у меня такая красивая шляпа, то я благородная дама. Я из пустоши, и мой отец был вязальщик веников.