- Конечно. Патрону нужны детали? Но я пока ничего не знаю. Не начинал расследование до разговора с вами. Сегодня утром, около полдевятого, мне позвонила некая Алиса Фенеру, торговка рыбой... Алло!.. - Да, слушаю.
На всякий случай Мегрэ записал эту фамилию на одном из листочков, оставленных Лоньоном.
- Она сказала, что узнала фотографию, которую опубликовал "Эклерер".
Это старая история. Четыре или пять лет назад эта девушка, которая тогда была еще совсем малявкой, жила со своей матерью в доме по соседству.
- Подробности известны?
- Мать не очень аккуратно оплачивала счета. Это она помнит лучше всего. "Это люди, которым никогда нельзя давать в кредит", - вот что она сказала. Дословно.
- Что потом?
- Мать и дочь занимали удобную квартиру недалеко от аллеи Клемансо.
Мать когда-то была красивой женщиной. Была старше, чем обычно бывают матери пятнадцатилетних девочек. Во всяком случае ей было давно за пятьдесят.
- На что они жили?
- Это загадка. Мать прекрасно одевалась, выходила только после ленча и возвращалась поздно ночью.
- Это все? И никаких мужчин?
- О них не было речи. Если бы что-то в этом смысле было не так, лавочница бы с удовольствием об этом рассказала.
- Уехали они вместе?
- Похоже, что так. В один прекрасный день исчезли, оставив долги.
- Ты проверил, фамилия Лабуан не фигурирует в твоей картотеке?
- Это первое, что я сделал. Никаких следов. Спросил коллег. Одному из старых работников фамилия откуда-то знакома, но он не может вспомнить откуда.
- Займись этим.
- Сделаю все, что смогу. Что бы патрону хотелось знать для начала?
- Все. Когда девушка уехала из Ниццы. Что стало с матерью. На что жили. У кого бывали. Если ей было пятнадцать или шестнадцать лет, она должна была ходить в школу. Ты не мог бы проверить это?
- Понятно. Как только что-нибудь узнаю, позвоню.
- Справься о матери в казино.
- Уже подумал об этом.
Силуэт на негативе стал еще четче. Благодаря разговору с Ниццей Мегрэ увидел девочку-подростка, бегущую за рыбой в лавочку, и мать, обремененную долгами, которая с кислой физиономией выговаривает что-то дочери.
Комиссар надел пальто, нахлобучил шляпу и спустился вниз. На лестнице он встретил какого-то человека в сопровождении двух полицейских, но даже не взглянул на него. Пройдя через двор, комиссар зашел к начальнику отдела по учету жилой площади, сдаваемой внаем. Там он выписал на карточки имена Луизы Лабуан и Жанны Арменье.
- Если можешь, поручи своим людям поискать эти фамилии в картотеке.
Лучше в прошлогодней.
Хорошо бы, чтобы бедняга Лоньон не узнал, что так за него будет сделана большая часть работы.
Дождь кончился, и в лужи заглянуло солнце. Мегрэ поднял руку, будто хотел остановить проезжающее такси, но передумал и зашел в пивную "Дофин". Он сам не знал, чего бы выпить. Рядом у стойки два инспектора спорили о выслуге лет, необходимых для пенсии.
- Что вам подать, месье Мегрэ?
На первый взгляд казалось, что у комиссара плохое настроение, но те, кто хорршо его знал, понимали, что не в настроении дело.
Просто он сейчас был сразу в нескольких местах: у вдовы на улице Клиши, в магазинчике на улице Дуэ, на скамейке около церкви Святой Троицы и еще в Ницце, где ясно видел девчонку, препирающуюся с хозяйкой рыбной лавки.
Все было перемешано, расплывчато, неясно, но в конце концов из всего этого что-то должно было сложиться. Среди этих образов был один, от которого он не мог избавиться, - нагое тело под яркой электрической лампой, а рядом доктор Поль в белом халате, натягивающий резиновые перчатки.
- Анисовую, - машинально ответил Мегрэ.
Поль сказал ему, и это хорошо запомнилось, что девушка упала на колени. Чуть раньше зашла в "Ромео" на улице Комартэн, таксист запомнил ее бедное платье, бармен видел, как она пробиралась между танцующими, разговаривала с метрдотелем, потом с невестой. Затем вышла под дождь и пошла куда глаза глядят. Ее видели на площади Сен-Огю-стен, потом она мелькнула на углу бульвара Осман и Сен-Оноре... О чем думала она в это время? Куда шла? Почти без денег. Старуха Кремье выгнала ее из дома. Она не могла уйти далеко. Там, куда она пришла, ее ударили, она упала на колени и неизвестный обрушил на ее голову что-то тяжелое.
Все это случилось около двух часов ночи. Что она делала между двенадцатью и двумя?
Потом убийца положил тело в середине площади Вэнтимиль.
- Странная девушка, - пробормотал Мегрэ.
- Слушаю, - произнес официант.
- Ничего. Который час?
Завтракать комиссар поехал домой.
- Кстати, о том, чем ты интересовался вчера вечером, - начала мадам Мегрэ, как только они сели за стол. - Я думала об этом целое утро. Есть еще один повод, по которому девушка надевает вечернее платье.
Комиссар не церемонился с женой, как с Лоньоном, и, прервав ее, рассеянно бросил:
- Знаю. Свадьба.
Мадам Мегрэ обиженно не открывала рта до конца завтрака.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
о даме, которая зарабатывает себе на жизнь игрой в рулетку, о старой деве, которая хочет рассказать все до конца, и о девчонке, которая прячется под кроватью
Два, а может, и три раза в течение этого дня Мегрэ поднимал голову от бумаг и смотрел на небо. Он разглядывал его безукоризненную голубизну, золотистые островки облаков и крыши домов, блестящие на солнце. Комиссар со вздохом откладывал работу, вставал и открывал окно.
И каждый раз, едва он успевал сесть, чтобы насладиться весенним воздухом, который придавал дыму от трубки особенно приятный вкус, бумаги начинали шевелиться, падать и в конце концов с шелестом разлетались по углам.
Высоко, наверху, облака из белых и золотистых постепенно становились сине-серыми, и по подоконнику вдруг забарабанил косой дождь. Люди на мосту Сен-Мишель неожиданно припустили быстрее, совсем как в немых фильмах, а женщины придерживали руками подолы.
Потом дождь сменился градом. Градины подскакивали, как шарики для пинг-понга. Когда комиссар закрыл окно, то нашел несколько штук на середине кабинета.
Наверное, Лоньон сейчас прочесывал город, не выспавшийся, но упорный, припав к асфальту, как гончая, взявшая след среди толпы прохожих. Не исключено. Скорее всего, так оно и было. Он не звонил. Никогда не брал с собой зонта. Не относился к числу людей, бегущих в подворотню, чтобы переждать там ливень. Наоборот, промокнув, он чувствовал какое-то своеобразное удовольствие - жертва всеобщей несправедливости и собственной обязательности.
Жанвье вернулся около трех. Он едва держался на ногах.