Она выключила свет в ванной, и ее вдруг потянуло поболтать с тетей Жозефиной - у той в комнате еще горел свет. Легкие туфельки бесшумно пронесли Веронику по затянутому ковром коридору, но, услышав из-за полуприкрытой двери голоса, она остановилась. Она разобрала свое имя, вовсе не думая подслушивать, все же невольно помедлила - и тут смысл разговора дошел до нее, пронзив внезапной, как удар тока, болью.
- Она просто безнадежна! - говорила Марджори. - Знаю, что ты скажешь. Тебе со всех концов твердят, какая она хорошенькая, какая славная и какая кулинарка. Ну и что толку. Очень ей весело? За ней же никто не ухаживает.
- А много ли толку в дешевом успехе?
Голос миссис Харви звучал раздраженно.
- Когда тебе восемнадцать - очень много, - пылко воскликнула Марджори. - Я из кожи вон лезла для нее. Я и улещала кавалеров, и упрашивала их танцевать с ней, но она наводит на них тоску, а этого не выносит никто. Когда я думаю, зачем этой дурехе такой роскошный цвет лица, и думаю, как бы им сумела распорядиться Марта Кэри... да что тут говорить!
- Нынче забыли, что такое подлинная галантность.
Своим тоном миссис Харви намекала, что отказывается понять современные нравы. В ее время все молодые девушки из хороших семей пользовались успехом.
- Ну так вот, - сказала Марджори, - а нынче никто не может себе позволить вечно нянчиться с гостьей-недотепой; теперь каждой девушке прежде всего надо думать о себе. Я пробовала дать ей кое-какие советы по части тряпок и тому подобного, но она только обозлилась и смотрела на меня как-то чудно. Она не такая толстокожая и понимает, что успехи у нее не ахти, но, ручаюсь, она тешит себя тем, что она такая добродетельная, а я легкомысленная, ветреная и плохо кончу. Все девушки, за которыми никто не ухаживает, так думают. Зелен виноград! Сара Хопкинс называет Женевьеву, Роберту и меня коллекционерками. Ручаюсь, она пожертвовала бы десятью годами жизни и своим европейским образованием, чтобы стать такой вот коллекционеркой, чтобы за ней ходили хвостом три-четыре поклонника разом и чтобы на танцах ее отбивали на каждом шагу.
- И все-таки мне кажется, - устало прервала ее миссис Харви, - ты должна как-то помочь Веронике. Я не отрицаю, что ей недостает живости.
Марджори испустила стон.
- Живости! Господи боже ты мой! Да ты знаешь, о чем она говорит с кавалерами - о том, как у нас жарко, как сегодня тесно в зале или о том, как на будущий год она поедет учиться в Нью-Йорк - и ни разу, ни разу я не слышала, чтобы она говорила о чем-нибудь другом. Хотя нет, иной раз она спрашивает, какой марки автомобиль у ее собеседника, и сообщает, какой автомобиль у нее. Увлекательно, нечего сказать.
Они помолчали, но вскоре миссис Харви снова принялась за свое:
- Я знаю одно: за другими девушками, и вполовину не такими славными и привлекательными, как Вероника, ухаживают. Марта Кэри, к примеру, и толстая и крикливая, а мать ее и вовсе пошлая особа. Роберта Диллон в этом году так усохла, будто явилась из Аризонской пустыни. Она себя вгонит в гроб танцами.
- Да мама же, - нетерпеливо прервала ее Марджори. - Марта веселая и бойкая, а уж как умеет себя подать! Роберта дивно танцует. За ней испокон века вздыхатели ходят толпами.
Миссис Харви зевнула.
- Я думаю, всему виной примесь этой индейской крови в Веронике, продолжала Марджори. - А вдруг это атавизм? Индианки только и знали, что сидеть кружком и молчать.
- Отправляйся спать, дурочка, - засмеялась миссис Харви. - Зря я тебе рассказала про индейскую кровь, но я не думала, что тебе это так западет в голову. И вообще, твои рассуждения мне представляются довольно-таки глупыми, - сонно заключила она.
Они снова помолчали, Марджори обдумывала, стоит ли труда переубеждать мать. После сорока люди так трудно поддаются переубеждению. В восемнадцать наши убеждения подобны горам, с которых мы взираем на мир, в сорок пять пещерам, в которых мы скрываемся от мира.
Придя к такому заключению, Марджори пожелала матери спокойной ночи и вышла. В коридоре никого не было.
3
На следующее утро, когда Марджори довольно поздно села завтракать, в столовую вошла Вероника, сухо поздоровалась, села напротив, вперилась в Марджори и кончиком языка облизнула губы.
- Ты что это? - озадаченно спросила Марджори.
Вероника несколько выждала, потом метнула свою гранату.
- Я слышала, что ты вчера говорила тете обо мне.
Марджори опешила, но замешательство свое выдала лишь еле заметным румянцем, голос же ее звучал вполне ровно.
- Где ты была?
- В коридоре. Вначале я не собиралась подслушивать.
Смерив Веронику презрительным взглядом, Марджори опустила глаза, принялась раскачивать кусок крекера на кончике пальца и, казалось, целиком ушла в это занятие.
- Раз я тебе в тягость, мне, пожалуй, лучше вернуться в О-Клэр. - У Вероники запрыгала нижняя губа, она продолжала срывающимся голосом: - Я старалась всем угодить, но сначала мною пренебрегли, а потом оскорбили. Я себе никогда не позволяла так принимать гостей.
Марджори молчала.
- Я тебе мешаю, понятно. Я для тебя обуза. Твоим друзьям я не нравлюсь. - Вероника замолчала, но тут же припомнила еще одну из своих обид. Разумеется, я обозлилась, когда на прошлой неделе ты пыталась намекнуть, что платье мне не к лицу. Ты что же, думаешь, я не умею одеваться?
- Да, - буркнула Марджори чуть слышно.
- Что?
- И ни на что я не намекала, - сказала Марджори напрямик. - Насколько помню, я сказала, что лучше три раза подряд надеть красивое платье, чем чередовать его с двумя страшилищами.
- Ну и как, по-твоему, приятно такое слышать?
- А я вовсе не старалась быть приятной. - И, чуть помолчав, добавила: Когда ты хочешь уехать?
У Вероники перехватило дыхание.
- Ой, - еле слышно вырвалось у нее.
Марджори изумленно подняла глаза.
- Ты же сказала, что уезжаешь.
- Да, но...
- Значит, ты брала меня на пушку!
Они уставились друг на друга через стол. Туманная пелена застилала глаза Вероники, Марджори жестко глядела на нее - таким взглядом она обычно укрощала подвыпивших студентов, когда те давали волю рукам.
- Значит, ты брала меня на пушку, - повторила Марджори так, будто ничего другого и не ожидала.
Вероника разразилась слезами, подтвердив тем самым свою вину. Глаза Марджори поскучнели.
- Ты мне сестра, - всхлипывала Вероника. - Я у тебя гощу-у-у. Я у тебя должна пробыть месяц, а если я уеду сейчас-домой, мама удивится и спросит...
Марджори выждала, пока поток бессвязных слов не сменился чуть слышным хлюпаньем.
- Я отдам тебе мои карманные деньги за месяц, - сказала она холодно, и ты сможешь провести эту неделю где тебе заблагорассудится. Тут поблизости есть вполне приличный отель...
Вероника захлебнулась слезами и выскочила из комнаты.
Через час, когда Марджори увлеченно сочиняла одно из тех ни к чему не обязывающих, восхитительно уклончивых писем, которые умеют писать только девушки, в библиотеку вошла Вероника - глаза у нее покраснели, но держалась она нарочито спокойно. Не глядя на Марджори, она взяла с полки первую попавшуюся книгу и сделала вид, что читает. Марджори, казалось, всецело поглощенная своим делом, продолжала писать. Когда часы пробили полдень, Вероника с треском захлопнула книгу.
- Пожалуй, мне стоит купить билет на поезд.
Совсем иначе думала она начать эту речь, когда репетировала ее у себя в комнате, но так как Марджори не придерживалась отведенной роли - не умоляла ее образумиться, не просила забыть это недоразумение, - ничего лучшего Вероника не нашла.
- Подожди, я кончу письмо, - сказала Марджори, не оборачиваясь. - Я хочу отправить его со следующей почтой.
Еще минуту она деловито скрипела пером, потом обернулась к Веронике, как бы говоря всем своим видом: "Я к вашим услугам". И снова пришлось начинать Веронике.
- Ты хочешь, чтобы я уехала?
- Видишь ли, - прикинула Марджори, - раз тебе тут плохо, по-моему, прямой смысл уехать. Что толку чувствовать себя несчастной.
- А ты не считаешь, что простая доброта...
- Ради бога, не цитируй ты "Маленьких женщин"! - нетерпеливо прервала ее Марджори. - Они давно устарели.
- Ты так думаешь?
- Еще бы! Какая современная девушка станет жить, как эти пустышки?
- Они служили примером нашим матерям.
Марджори расхохоталась.
- Как бы не так! И потом, наши матери были вполне хороши на свой лад, но что они могут понять в жизни своих дочерей?
Вероника взвилась.
- Я прошу тебя не говорить так о моей матери.
Марджори снова расхохоталась.
- А я, помнится, не говорила о ней.
Вероника почувствовала, что ее отвлекают.
- Значит, ты считаешь, что вела себя по отношению ко мне хорошо?
- Я сделала для тебя все, что могла, и более того. Ты довольно тяжкий случай.
У Вероники набрякли веки.
- А ты себялюбивая, злая и, вдобавок, совершенно не женственная.
- Господи боже мой! - возопила Марджори. - Да ты просто дуреха! Такие девицы, как ты, прежде всего виноваты в бесчисленных нудных, тусклых браках, в том, что чудовищная бестолковость сходит за женственность. Представляю, каково приходится человеку, когда, пленившись разодетой куклой, которую он наделил всевозможными добродетелями, он вдруг замечает, что взял в жены жалкую, нудную, трусливую жеманницу.
Вероника даже рот раскрыла от изумления.
- Вечно женственная женщина! - продолжала Марджори. - Лучшие ее годы уходят на то, чтобы поносить девушек вроде меня, которые не тратят времени попусту.
Чем больше воодушевлялась Марджори, тем сильнее отвисала челюсть у Вероники.
- Можно еще понять, когда на жизнь плачется дурнушка. Будь я непоправимо дурна собой, я бы никогда не простила родителям, что они произвели меня на свет. Но тебе-то жаловаться не на что. - Марджори пристукнула кулачком. - Если ты рассчитываешь, что я буду хныкать вместе с тобой, ты ошибаешься. Хочешь - уезжай, хочешь - оставайся, дело твое. Она собрала письма и вышла из комнаты.
Вероника не спустилась к обеду, сославшись на головную боль. После обеда за ними должны были заехать молодые люди - повезти их на утренник, но головная боль не прошла, и Марджори пришлось принести извинения не слишком опечаленному кавалеру. Вернувшись под вечер домой, Марджори застала у себя в спальне Веронику - на лице ее была написана непривычная решимость.
- Я подумала, - приступила Вероника прямо к делу, - что ты, может быть, и права, а может быть, и нет. И если ты объяснишь мне, почему твоим друзьям... словом, скучно со мной, я попробую делать все, что ты скажешь.
Марджори распускала волосы перед зеркалом.
- Ты это серьезно?
- Да.
- И без оговорок? Будешь делать все, что я скажу?
- Ну...
- Ничего не ну! Будешь делать все, что я скажу?
- В пределах разумного.
- Ни в каких не в пределах. В твоем случае ничто разумное не поможет.
- И ты хочешь заставить... посоветовать мне...
- Вот именно. Если я велю тебе брать уроки бокса - будешь брать. Напиши матери, что останешься у нас еще на две недели.
- Если ты мне объяснишь...
- Хорошо, вот тебе несколько примеров. Во-первых, ты держишься слишком скованно. Почему? Да потому, что ты никогда не бываешь довольна своей внешностью. Когда знаешь, что хорошо выглядишь и хорошо одета, об этом можно не думать. А ведь в этом секрет обаяния. Чем свободнее ты себя чувствуешь, тем сильнее твое обаяние.
- Разве тебе не нравится, как я выгляжу?
- Нет. К примеру, ты никогда не приводишь в порядок брови. Они у тебя и черные и блестят, но ты их не приглаживаешь, - и они тебя портят. А между тем они могли б тебя красить, если б ты потратила на них хоть малую толику того времени, что тратишь на ерунду. Приглаживай их так, чтобы они лежали ровно.
Вероника подняла свои раскритикованные брови.
- А разве мужчины обращают внимание на брови?
- Да, сами того не сознавая. Когда вернешься домой, займись зубами. Они у тебя чуть неровные, это почти незаметно, и все же...
- Мне казалось, - опешила Вероника, - что ты презираешь такие мелкие женские ухищрения.
- Я презираю мелкие умишки, - сказала Марджори. - Но во всем, что касается внешности, мелочей не бывает. Если девушка хороша собой, она может болтать о чем угодно: о России, пинг-понге, Лиге наций - ей все сойдет с рук.
- Что еще?
- Я только начала! Теперь поговорим о танцах.
- А разве я плохо танцую?
- Вот именно, что плохо, - ты виснешь на кавалере, да, да, чуть-чуть, но виснешь. Я подметила это вчера. И еще ты держишься, словно палку проглотила, а надо слегка изогнуться. Возможно, какая-то старуха из тех, что вечно сидят на балах по стенам, сказала, что у тебя горделивая осанка. Но так танцевать позволительно только при очень маленьком росте, во всех остальных случаях это неудобно партнеру, а считаться приходится прежде всего с ним.