Я, конечно, мог просто взять и уйти, но у меня возникла идея – использовать медведя в качестве своего союзника, конечно, если удастся привлечь его на свою сторону. Не каждый выдержит нападение гризли.
Ближайшие маттерсоновские бойцы находились не более чем в полумиле от этого места и медленно приближались. Естественно, что медведь будет уходить от них. Они, как я заметил, передвигались довольно шумно, и он вскоре должен был их услышать. Что касается меня, то я научился скользить по лесу бесшумно: в той ситуации, в которой я очутился, другого мне ничего не оставалось, иначе я был бы давно уже мертв.
Мне предстояло заставить медведя, вопреки его естественному желанию, бежать в другую сторону – навстречу надвигающимся людям. Но как это осуществить? Его же нельзя просто шугануть, как корову, а решение принимать надо было быстро.
После минутного раздумья я достал несколько ружейных патронов и начал ковырять их ножом. Пули и дробь я выбрасывал, а порох собирал в перчатку, чтобы он сохранился сухим. Затем я наклонился и ножом разворошил слой хвои. Сосновые иглы не впитывают воду, она скатывается с них, как с утки, и мне не пришлось долго искать, где набрать хорошего горючего материала.
Все это время я не спускал глаз с братца медведя, аппетитно чавкавшего в стороне и в свою очередь косившего глазом в мою сторону. Он вроде бы не собирался нападать на меня, пока я не беспокоил его, во всяком случае, так мне казалось. Тем не менее, я облюбовал себе дерево, на которое можно было бы легко взобраться в случае необходимости. Из кармана рюкзака я извлек геологическую карту и блокнот. Я разодрал карту на бумажные полосы, а из блокнота вырвал все страницы и изготовил бумажные жгуты. Затем, пересыпая эти жгуты порохом и обложив их сосновой хвоей, я соорудил основу для костра. Я сделал пороховую дорожку, подведя ее к трем ружейным патронам.
После этого я прислушался, но, не услышав ничего подозрительного, продолжил свою работу. Я стал обходить медведя по окружности и, пройдя примерно шестую ее часть, заложил таким же образом новый заряд, потом, уже на противоположной стороне, – еще один. Медведь ворчал, глядя на меня, пятился, но я ближе к нему не подходил, и он успокоился.
Заложив заряды, я стал ждать, когда маттерсоновские ребята приблизятся еще. Медведь должен был их учуять и дать мне знак, а пока я просто стоял, держа в руках ружье, и терпеливо ждал, не сводя глаз с животного.
Наконец, когда я еще ничего не слышал, медведь что‑то учуял, заволновался, шумно понюхал воздух, затем, заворчав, отвернулся от меня в другую сторону. Я достал спички. Благодаря своему опыту я знал, как их хранить сухими, – я заливал коробок парафином, и они хранились как бы в парафиновом кирпичике. Я отодрал три спички и приготовился их зажечь.
Медведь стал пятиться назад, в мою сторону. Он беспокойно оглянулся, чувствуя, что он в какой‑то ловушке, а когда гризли испытывает это чувство, лучше всего быть от него подальше. Я наклонился, чиркнул спичкой по коробку и бросил ее на пороховую дорожку. Порох с треском вспыхнул, а я сломя голову помчался к другому заряду, крича во все горло.
Медведь приступил к действиям и уже несся прямо на меня, но взрыв патрона заставил его резко остановиться.
Сзади медведя послышались возбужденные крики – кто‑то тоже услышал выстрел.
Медведь растерянно повертел головой, снова начал двигаться в мою сторону, но в первом заряде взорвался еще один патрон, и это ему не понравилось. Он отвернулся от меня, не прекращая ворчать, а я в это время зажег второй заряд и побежал к третьему.
Мишка просто не знал, что делать, – с одной стороны его подстерегала опасность в виде приближавшихся людей, с другой – в виде громких будоражащих звуков. Вновь раздались людские крики, и он, видимо, принял решение поворачивать от них, но тут для него разверзся ад: патроны стали рваться один за другим, словно на войне.
Нервы гризли сдали, он опять отвернулся от меня и пустился бежать. Я еще наподдал ему, выпустив по его заду из ружья порцию мелкой дроби, и бросился следом за ним. Он мчался среди деревьев, как демон, вылетевший из преисподней, – полтонны устрашающей, дикой ярости. На самом деле он сам был безумно напуган, но именно в такие моменты гризли наиболее опасен.
Я увидел трех человек, стоявших внизу склона, с лицами, мгновенно побелевшими от ужаса при виде того, что неслось на них сверху. Для них это, наверное, выглядело как сплошные зубы и когти, да еще вдвое крупнее обычных – я представил себе, как потом они будут рассказывать обо всем в забегаловках, если доживут до этого. Они бросились врассыпную, но один замешкался, и медведь на ходу рванул по нему лапой. Тот закричал, падая на землю, но, к счастью для него, медведь не остановился, чтобы его растерзать.
Я тоже стремительно проскочил мимо. Но за медведем угнаться мне было трудно, он уже значительно опережал меня. Впереди послышался еще один вопль, затем прогремели два выстрела, и я выскочил на парня, стоявшего с ружьем, направленным в сторону убегавшего медведя. Он обернулся и, увидев меня, быстро сближавшегося с ним, выстрелил. Но патронов в стволах ружья уже не оказалось, оно сухо щелкнуло, и тут я на всей скорости врезался плечом в его грудь. Я сшиб его с ног, он распластался на земле, а я на ходу успел еще дать ему затрещину. Кое‑чему я у медведя научился.
Я не останавливался в течение пятнадцати минут, пока не убедился, что меня никто не преследует. Я не сомневался в том, что они там сейчас ухаживали за тем, кого задел медведь. Хотя сделал он это походя, но когти‑то ведь у него как стальные.
Туман поднимался, и я увидел своего приятеля гризли, прыгавшего по склону. Он замедлил ход, остановился и оглянулся. Я помахал ему рукой и свернул в сторону – с этим медведем в ближайшие пару дней мне встречаться больше не хотелось.
2
Погода улучшилась. Я вырвался из Говардова заколдованного круга, но не сомневался, что они опять пустятся за мной в погоню. Пока я мог передохнуть. После того как в течение целого дня я не видел и не слышал никого из преследователей, я решился убить антилопу, надеясь, что никто не заметит выстрела. Я освежевал ее и развел небольшой костер, чтобы поджарить печень, то, что быстрее всего готовится и лучше всего усваивается. Затем я подержал на огне полоски мяса и полусырыми уложил их в рюкзак. Остатки туши я спрятал и быстро снялся с места, опасаясь, что меня настигнут.
В этот раз я заночевал на берегу ручья, в первый раз с тех пор, как на меня началась охота. Это было вполне естественно для находящегося в лесу человека, но я давно уже не осмеливался на это из страха быть схваченным. Но теперь мне все осточертело, и я махнул рукой на возможные последствия. Напряжение последних дней начинало сказываться, и я, похоже, внутренне уже был готов к сдаче. Мне хотелось только одного: хорошо выспаться, и я был решительно настроен на то, чтобы это сделать, несмотря на риск проснуться и увидеть направленное на меня дуло.
Я нарезал лапника, чего тоже давно себе не позволял, не желая оставлять никаких следов, и даже запалил костерок. Конечно, я не дошел до того, чтобы раздеться, но расстелил свои простыни и растянулся на них, наевшись мяса и с кружкой кофе в руке. Все выглядело так же, как в мои лучшие времена.
В этот день я стал лагерем довольно рано, потому что от непрерывной ходьбы устал до предела, и к закату меня уже клонило в сон. Сквозь дремоту я услышал шум мотора и свист лопастей и усилием воли встряхнулся. Проклятый вертолет опять преследовал меня, и они, конечно, заметили мой костер, светивший во тьме как маяк.
Я просто‑таки застонал от отчаяния, но заставил себя встать на ноги. Шум вертолета внезапно где‑то к северу от меня исчез. Я потянулся и оглядел лагерь. Жаль было его оставлять, но ничего не поделаешь, надо было возобновлять гонку.