Все приуныли, когда вчера утром черный «хорьх» в сопровождении БТРа и двух мотоциклов проследовал по дороге на Велау. Но спустя несколько часов зверь вернулся в берлогу, и Максимов вздохнул с облегчением. Упускать такую добычу не хотелось.
В районе Кенигсберга сосредоточилась группировка вермахта «Земланд»: одиннадцать дивизий, одна бригада и несколько полков плюс батальон фольксштурма. На их группу языков хватит. Но хотелось ударного старта. Сразу же захватить крупную шишку, прибывшую, судя по перехвату, со специальным заданием из Берлина, — это успех, который всегда зачтется.
Капитан Максимов отдавал себе отчет, что долго им не протянуть. И так приходилось бегать чуть ли не по головам немцев, по самые каски закопавшихся в землю. Куда ни сунься — позиция части, дот или блиндаж. Как ни хромает сравнение, а для немцев Пруссия — что для нас Питер. История родины, застывшая в каждом камне. Священные земли Тевтонского ордена. И драться за них, прижавшись спиной к холодному Балтийскому морю, они будут отчаянно. Насмерть.
И никто перед угрозой наступления противника, обнаружив в своем тылу разведгруппу, не станет ее терпеть, затравят, непременно затравят, чего бы это им ни стоило. Четыре дня передышки — просто подарок судьбы, от которой, как ни крутись, не уйдешь.
Максимов из радиоперехвата знал, что уже затравили группу «Джек», сброшенную восточнее — в районе Гросс-Скайсгиррена. Погиб «Джек» — капитан Крылатых. Судьба остальных членов группы неизвестна[9] . Что ждет его группу? Даже гадать не надо.
Но Максимов вдруг с ужасом осознал, что спит. Судя по тому, что даже видит сон, провалился в забытье достаточно давно. Как всегда в таких случаях, снилась далекая страна, где в безоблачном небе висит яркое солнце, а от красной земли поднимается такой жар, что мираж размывает ровные ряды деревьев, уходящие до самого горизонта, и они кажутся зелеными бороздами, усеянными оранжевыми горошинами. Апельсиновые рощи далекой родины. На мгновение он даже ощутил терпкий запах разомлевших от солнца плодов. Чуть нажми пальцем — и сквозь лопнувшую кожуру брызнет горячий оранжевый сок.
— Черт! — пробормотал Максимов, сглотнув успевшую наполнить рот слюну.
Как учили, до боли сдавил треугольник между большим и указательным пальцами, а потом до хруста согнул пальцы ног. Тело само собой очнулось от сна. Сразу же ощутил, что одежда, до омерзения влажная, прилипла к коже, разгоряченной сном. Сначала посмотрел на небо — оно уже стало свинцово-серым, но было слишком ярким для конца белых ночей, потом на светящийся циферблат часов. Время еще оставалось.
— Подъем, орлы, — прошептал он.
Орлы, как и полагалось бойцам, уже уловили, что командир проснулся, но тянули до последнего, дожидаясь приказа. Заворочались, подползая поближе. В сумраке, сгустившемся в ельнике, Максимов разглядел только лица ближайших — Барсука и Краба, но знал, что и у остальных они такие же — осунувшиеся, серые от щетины, но с лихорадочно горящими глазами. Все понимали: пришло время работы.
— Слушай меня, орлы. — Максимов присел на корточки, сбросив с плеч тяжелую от воды плащ-палатку. — Стараниями Барсука нам известно, что в имении находится особо ценный язык. Опять же благодаря пронырливости Барсука нам известно, что язык через час покинет логово и устремится на средней скорости в стольный город Кенигсберг, где его ждет старшая по званию фашистская сволочь. За наглость и находчивость в подслушивании переговоров врага от меня лично Барсуку благодарность. Командование отблагодарит позже. — Он выждал, пока не затихнут смешки. Ерничал намеренно, снимая лишний напряг у своих людей.
Продолжил уже другим тоном: — Учитывая малочисленность группы и невозможность проведения налета на объект, решил организовать засаду. Задача — отсечь и уничтожить охранение, захватить языка и документы. По данным наблюдения известно, что машину со старшим офицером сопровождает БТР с отделением охраны. В качестве передового дозора перед основной группой следует мотоциклист со станковым пулеметом. Проверяет дорогу до моста и оттуда по телефону связывается с поместьем. Пост у моста — шесть человек. Оборудован дот на ближнем к нам берегу. При нашем нападении на колонну скорее всего на выручку не бросятся — не оставят мост без охраны и огнем прикрыть не смогут. Но мотоциклист вернется. Примерно через десять минут из поместья прибудет подкрепление. До взвода автоматчиков. Предупреждаю, это вам не тыловые крысы, а спецчасть СС. Волки еще те, не хуже нас. Выстрелом их не напугать, остановить можно только пулей. Бой будет на равных, так что не расслабляться. На их стороне численное превосходство, на нашей — внезапность. Поэтому многое зависит от твоих мин, Краб.
— Все будет, как в аптеке, командир. В малых дозах, но смертельно, — отозвался Краб.
Он был старшим по возрасту и самым опытным в группе и понимал, что Максимов неспроста второй раз ставит задачу. Роль и место в предстоящем бою каждый уже знал, но тут главное — настрой. А чтобы получить настоящий кураж, надо напряжение умело чередовать с расслаблением, иначе перегорит человек раньше времени или зажмется до скрипа в мышцах. Тонкая это работа — создать нужный настрой. Не у всякого командира выходит. У Максимова получалось. Но от помощи Краба в «воспитательной работе» никогда не отказывался, не осекал при бойцах самого мудрого и выдержанного из группы.
Никто, кроме Максимова, не знал, как человек с изуродованной левой кистью попал в глубинную разведку. Все считали, что руку сапер-подрывник Краб покалечил, копаясь во всяких взрывающихся штуковинах. А история Краба была жуткой, как и все на этой войне.
...В сорок третьем еще целый и невредимый старшина Мишка Нелюдов вытаскивал на себе из-под огня раненого ротного. Тащил, взвалив на правое плечо, левую руку с автоматом держал на отлете, стараясь не упасть. И надо же было такому случиться, что пуля, раскрошив приклад ППШ, навылет прошила ладонь. Левую. Кое-как дополз до медсанбата, определил ротного к врачам, а о себе позаботиться уже не хватило сил.
Вокруг палаток прямо на земле лежали, дожидаясь своей очереди, бойцы. Еще живые и те, кто уже отмучился, все вперемешку. Если бы ноги ходили да голова соображала, нашел бы старшина Нелюдов себе бесхозный автомат или хотя бы какую-нибудь заклинившую трехлинейку, много их валялось вокруг, уже никому не нужных. Хоть ты сдохни, полагалось прибыть в медсанбат с личным оружием, а автомат Нелюдов выронил в поле. И стало его положение хуже некуда. Потому что потеря личного оружия — раз, и прострел левой кисти — два. Сразу по двум статьям приказа «Ни шагу назад» светил Мишке расстрел[10] .
Врач попался честный, перед тем как заштопать, в карточке про щепки и осколки пули в ладони написал, но и про пороховой нагар по краям раны упомянул. Получилось, руку спас, а голову старшины Нелюдова под топор подставил. Как ни божись, а не докажешь, что не сам себе в ладонь пулю всадил. Некогда разбираться — война. Получилось, не убила Мишку немецкая пуля, так своя добьет. И выл он по ночам тихо, до судороги сжав зубы. Не от боли в ране, а от той, что терзала сердце. Не смерти боялся, а позора, что уйдет он — отпрыск старинного казачьего рода, из этого мира иудой — как самострельщик и изменник Родины.
Хмурым утром повели старшину Нелюдова в трибунал. В убогой комнатке за шатким столом сидели трое офицеров с такими же хмурыми, как небо за окном, лицами. Пряча глаза, выслушали рассказ Мишки. Переглянулись.