У Микоянов была большая квартира — из пяти комнат, в одной стояли два рояля, которые Миша вместе с квартирой унаследовал от родителей — оба выступали с симфоническим оркестром радио. На стенах — родительская коллекция революционных киноафиш и собранные Мишей и Наташей крестьянские резные деревянные поделки. Миша провел Аркадия в ванную, в одном из уголков которой красовалась идеально белой эмалью новая стиральная машина.
— «Сибирь». Высший класс. Сто пятьдесят пять рублей и десять месяцев в очереди.
Удлинитель доставал до розетки, а шланг был переброшен через край ванны. Как раз то, о чем и мечтала Зоя.
— Мы могли бы достать ЗИВ или «Ригу» через четыре месяца, но нам хотелось самую лучшую. — Миша взял лежавший на туалете экземпляр «Торгового бюллетеня». — Эта самого высокого качества.
— И самая что ни на есть отечественная. — Может, и у Шмидта есть такая, подумал Аркадий.
Миша неодобрительно взглянул на Аркадия и передал ему стакан. Они пили перцовку и уже не совсем твердо стояли на ногах. Миша достал из стирального бака комок мокрого нижнего белья и запихал его в центрифугу.
— Сейчас покажу!
Он повернул ручку центрифуги. Раздался рев, машина заходила ходуном. Рев нарастал, будто с пола ванной взлетел самолет. Из шланга в ванну начала извергаться вода. Миша мечтательно откинулся назад.
— Разве не сказка? — воскликнул он.
— Поэма, — заметил Аркадий. — Поэма Маяковского, но все равно поэма.
Машина остановилась. Миша потрогал вилку и рукоятку, но машина стояла.
— Что-то не так?
Миша обвел Аркадия и машину свирепым взглядом. Он забарабанил по бокам машины, и та снова затряслась.
— Теперь никакого сомнения — машина нашего производства. — Аркадий вспомнил старую пословицу «Если бить зайца…» и подумал, прихлебывая из стакана, нельзя ли переиначить ее на «Если бить машину…».
Миша стоял, гордо подбоченясь.
— Новое всегда пробьет себе дорогу, дай только время, — пояснил он.
— Само собой.
— Теперь крутится как надо.
Если точнее, трясется. Миша набил в центрифугу четыре пары кальсон. Такими темпами, подсчитал Аркадий, если перекладывать белье из стирального бака в центрифугу, а потом еще досушивать на веревке, накопившееся за неделю белье можно выстирать за… неделю. Машина работала с таким рвением, что, казалось, готова была оторваться от пола. Миша с опаской отступил назад. Шум заглушал все на свете. Тут еще с треском соскочил шланг, и водой залило всю стену.
— А, черт! — Миша проворно одной рукой затиснул полотенцем сливное отверстие, а другой повернул ручку. Ручка оторвалась. Миша яростно заколотил ногами по машине, которая увертывалась от его ударов, пока Аркадий не выдернул вилку.
— …твою мать! — Миша продолжал колотить по затихшей теперь машине. — …твою мать! Десять месяцев, — он повернулся к Аркадию. — Десять месяцев!
Он схватил «Торговый бюллетень» и хотел порвать его пополам.
— Ну и подонки! Они у меня попляшут! Интересно знать, сколько им платят!
— Что ты с ними сделаешь?
— Я им напишу! — Миша швырнул журнал в ванну. И тут же, встав на колени, стал выдирать страницу. — Государственный знак качества? Я им покажу знак качества! — Он скомкал страницу, бросил в унитаз, дернул цепочку и издал торжествующий вопль.
— Кому же теперь писать?
— Ш-ш-ш, — Миша приложил палец к губам. Снова взял стакан. — Ничего не говори Наташе. Она получила свою машину. Сделаем вид, что ничего не случилось.
Наташа подала на стол пирожки с мясом, колбасу, соленья и белый хлеб. Она почти не притронулась к вину, но сидела с довольным видом.
— За твой гроб, Аркаша. — Миша поднял стакан. — За гроб, выложенный расшитым шелком, с атласной подушечкой, с золотой табличкой, где будет выгравировано твое имя, все чины и звания, с серебряными ручками, за гроб из отборного столетнего кедра, который я посажу завтра утром.
Он пил, довольный собой.
— Или же, — добавил он, — я мог бы заказать его в Министерстве легкой промышленности. По времени это одно и то же.
— Извини за скудный ужин, — обратилась Наташа к Аркадию. — Если бы было кому ходить по магазинам… понимаешь?
— Она боится, что ты станешь расспрашивать ее о Зое. Разбирайтесь сами, — сказал Миша и, обернувшись к Наташе: — Видела Зою? Что она говорила об Аркаше?
— Если бы у нас был холодильник побольше, — продолжала свое Наташа, — или с морозильником…
— Все ясно — они говорили о холодильниках. — Миша обернулся к Аркадию. — Кстати, у тебя случайно нет знакомого кровопийцы — мастера по ремонту?
Наташа резала пирожок на мелкие кусочки.
— У меня есть знакомые врачи, — улыбнулась она.
Нож перестал двигаться — ее взгляд наконец остановился на ручке от стиральной машины рядом с Мишиной тарелкой.
— Небольшая проблема, любовь моя, — сказал Миша. — Машина почему-то не работает.
— Ничего. Показывать-то ее можно.
Она, видимо, была вполне удовлетворена.
6
Человек не родится преступником, а встает на путь преступлений из-за неудачного стечения обстоятельств или под влиянием дурного общества. Все преступления, большие и малые, уходят корнями в оставшиеся от капитализма корыстолюбие, эгоизм, праздность, паразитизм, пьянство, религиозные предрассудки или развращенность.
Убийца Цыпин, например, был сыном убийцы и спекулянтки золотом, и среди предков его были убийцы, воры и монахи. Цыпина воспитали уркой, профессиональным преступником. Как всякий урка, он был покрыт татуировками — тут были змеи, драконы, богатый набор женских имен — так щедро, что их завитки выглядывали из-под манжет и воротника. Как-то он показал Аркадию красного петуха, выколотого на члене. Цыпину повезло — он убил сообщника в те времена, когда смертная казнь полагалась только за государственные преступления. Ему дали десять лет. В лагере он сделал себе еще одну татуировку — надпись через весь лоб: «Партией уделанный». Опять повезло. Еще за неделю до того такая «наглядная» антисоветская пропаганда считалась государственным преступлением. Но в этот раз он отделался тем, что ему пересадили кусок кожи с задницы на лоб и добавили пять лет, а срок объявили условным по случаю столетия со дня рождения Ленина.
— Я внимательно наблюдаю за происходящим, — сказал он Аркадию. — Преступность то растет, то сокращается. Судьи то добреют, то крутят тебе яйца. Вроде как приливы и отливы. У меня-то дела идут что надо.
Цыпин работал слесарем. Но настоящие деньги он зарабатывал в компании с водителями грузовых машин. Перед поездкой с грузом в провинцию водители заливали горючее под пробку. Выехав из Москвы, они сливали часть бензина, перепродавали его Цыпину, меняли показания счетчика, а в конце дня возвращались к себе и с большой долей правды рассказывали о плохих дорогах и объездах. Цыпин, в свою очередь, продавал бензин частникам. Властям было известно о его деятельности, но, поскольку в Москве не хватало бензозаправочных колонок, а спрос на бензин у частников был велик, на спекулянтов вроде Цыпина смотрели сквозь пальцы, считая, что они приносят пользу обществу.
— Кому охота, чтобы снова закрутили гайки. Знай я, кто пришил этих троих в Парке Горького, я бы первый их заложил. Тому, кто на это пошел, яйца отрезать мало. У нас ведь тоже свои порядки.
В кабинете Аркадия на Новокузнецкой перебывало много урок, но каждый повторял, что еще не сошел с ума, чтобы стрелять в кого-то в Парке Горького. Кроме того, все свои вроде были целы. Последним явился Жарков. Раньше он служил в армии, теперь торговал оружием.
— Что сейчас можно достать? Армейское оружие, ржавые английские револьверы, может быть, пару чешских пистолетов.