Один за другим выворотил ящики кухонного стола, пока не вооружился огромным ножом-секачом. Позвонили еще раз, настойчивей, я собрал в кулак все мужество и вышел в прихожую. Тут только до меня доехало, что если это те, то им ничего не стоит вышибить мою хлипенькую дверь одним ударом. От этого откровения я впал в другую крайность и, даже не поинтересовавшись, кто там, просто отпер замок. За дверью, глядя на меня с большим изумлением, стояла вчерашняя стриженая девица. Похоже, видок с этим секачом был у меня действительно не совсем нормальный.
— Капусту шинкуете? — поинтересовалась она.
Под мышкой у нее была моя куртка. Я довольно неуклюже попытался спрятать секач за спину.
— Вы вот тут забыли вчера. Так я принесла. У нас и квартиры номерами почти не отличаются: у меня сорок шесть, у вас шестьдесят четыре.
Последнее она произнесла, так широко раскрыв от удивления глаза, словно у нас совпали не цифры в номерах квартир, а все сочетания планет в гороскопе.
В комнате я наконец-то смог разглядеть ее. Во-первых, она была рыжая. Во-вторых, с длинным смешным носом, который, впрочем, не слишком ее портил. В-третьих, у нее были большой рот и маленький подбородок, что лично для меня окончательно делало ее похожей на Буратино. В-четвертых, она вся-вся была в веснушках, словно кто-то в шутку обрызгал ее оранжевой краской. Сегодня на ней было нечто вроде легкого хлопчатобумажного хитончика, державшегося на двух тонюсеньких бретельках. Открытая шея и худенькие плечи тоже были рыжими. Она повернулась к свету, и я увидел ее глаза. Строгий эксперт, вероятно, отнес бы их к разряду карих. Но я не раздумывая и их признал рыжими.
— Вы пригласите девушку сесть, или так и будем торчать посреди комнаты?
Я отметил про себя, что раскованности ей не занимать, и указал на кресло возле журнального столика. Впрочем, тут же подумалось, что для поездки глубокой ночью через весь город неизвестно куда, неизвестно за кем, неизвестно на чем раскованность является определяющим качеством.
Попутно скинув легкие сандалии, она плюхнулась в кресло и закинула ногу на ногу. Ноги были длинные, молочно-белые, с хищными, окрашенными в клюквенный цвет коготками. Одна бретелька съехала с плеча, хитончик плотно обтянул ее фигуру, и стало ясно, что больше под ним ничего нет.
— Меня, для сведения, зовут Тина, — сообщила она и уточнила: — А вы, выходит, Игорь Максимов.
Я кивнул и услышал следующее признание:
— Жутко фанатею от вашей газеты. А статьи ваши а-а-ба-жаю.
Я испугался. Мне хорошо знакома эта порода девиц. На ежегодных праздниках во Дворце молодежи, которые устраивает наша газета, они буквально лезут на любую знаменитость — от рок-певцов до журналистов с известными фамилиями. К счастью, первых предпочитают больше. В массе, да еще в общественном месте они не слишком опасны: в крайнем случае могут попытаться оторвать кусочек от твоей одежды. Но вот так, один на один, мне еще не приходилось...
Тут я вовремя вспомнил, что она все-таки моя спасительница, взял себя в руки и, как мог любезно, осведомился:
— Хотите чаю или, может быть, кофе?
Проигнорировав мой вопрос, Тина медленно обвела взглядом комнату и остановила его на диване.
— Значит, вот на этом вы и спите? На вид жестковат, — произнесла она с иронической усмешкой.
Это был настолько прямой намек, что я, ей-богу, растерялся. Но больше всего меня почему-то покоробило пренебрежительное отношение к моему любимому дивану.
— Послушайте, дитя, — сказал я строгим голосом. — Сколько вам лет? Семнадцать?
— Допустим, двадцать два, — надула она губы. — Но я считаю, все равно можно меня называть на «ты».
— Разумеется, ведь я тебе почти что в папочки гожусь, — заметил я.
— Ага, — хохотнула она, — я со своим папочкой тоже всегда была на «ты»! Кстати, он мне был неродной, и однажды, когда мамочка ушла в магазин, чуть меня не трахнул.
Легким движением плеча она добилась того, что слетела и вторая бретелька. Теперь хитончик держался буквально на честном слове. А лицо ее вдруг приобрело какое-то особенное выражение. Наверное, она пыталась изобразить что-нибудь из того, чего нагляделась по видику. Так сказать, сексапил. Выглядело это как раздувание ноздрей и легкое выпячивание нижней челюсти. Мне же по роли, надо думать, полагалось немедленно взять на руки ее трепещущее от страсти тело и впиться устами в уста.
Я не знал, смеяться или плакать. Наконец решил, что лучше смеяться, и сказал с серьезным видом:
— Милая девочка, ты меня, конечно, вчера здорово выручила и теперь предполагаешь, что в благодарность за это я должен тебе отдаться. Так?
В одно мгновение позабыв про роль кинодивы, она выпучила свои рыжие глаза, звонко хлопнула себя ладошками по голым коленкам и залилась веселым детским смехом.
— Ты — мне — отдаться?! Что-то я торможу... Ну прикол!
Отсмеявшись, она спросила озабоченно:
— У тебя чего, проблемы с этим самым?
Мужчину задеть легко. Мгновенно позабыв, что мне должно быть смешно, я совершенно постыдным образом стал оправдываться. Занудно разъяснять свои взгляды на взаимоотношения полов, плести какую-то чушь про атмосферу интимности. Употребил даже слово «либидо».
— Во-во, — поддакнула она, — я уж давно заметила: как мужику под сорок, так начинаются эти самые проблемы с интимностью. Как будто тяга в дымоходе пропадает. Если только не по пьяному делу, то обязательно подавай им, понимаешь, цирлих-манирлих, дай созреть, дойти до кондиции, а иначе — никак. Хоть фейсом об тейбл.
Я стоял перед ней, как оплеванный, совершенно не зная, что сказать или сделать, и тут, на мое счастье, зазвонил телефон.
— Э... Игорь... простите, не знаю, как вас по батюшке... — услышал я в трубке густой баритон с явными начальственными нотками.
— Владимирович.
— Здравствуйте, Игорь Владимирович. Моя фамилия Фураев. Я тут на автоответчике прослушал сегодня ваше сообщение...
— Да-да, — подтвердил я. — Насчет Александра Михайловича Фураева.
— Саша... это мой сын, — при этих словах баритон слегка дрогнул. — Вы сказали, что хотите поговорить со мной относительно его гибели. Вам что, известны какие-то новые обстоятельства?
— В некотором роде, — ответил я уклончиво. — Может, нам с вами стоит встретиться, побеседовать?
— Когда?
— Зависит от вас, — сказал я и, кинув быстрый взгляд на раскинувшуюся в кресле Тину; малодушно добавил: — Хоть прямо сейчас.
— Сейчас... — задумался мой собеседник. — Видите ли, я еще на службе, бумаг гора скопилась... Если хотите, подъезжайте ко мне. Могу прислать за вами водителя.
— Спасибо, я на колесах, — сказал я, отметив про себя, что и ему, похоже, не терпится меня увидеть. — Говорите адрес, записываю.
— Э... адрес? Охотный ряд знаете? Собственно, это прямо напротив Кремля. Государственная Дума. Но лучше заехать с другой стороны, через Георгиевский переулок, к служебному входу. Охрану я предупрежу.
Пока я записывал номер подъезда, этаж и комнату, краем глаза мне было видно лицо Тины, которое по мере моего разговора уже без всякой игры становилось все более обиженно-надутым. Еще чуть-чуть, казалось мне, и она жалобно замычит, как недоеная корова.
Когда я положил трубку, она резко поднялась из кресла, решительно нацепила опавшие бретельки и сказала язвительнейшим тоном:
— Это уж точно: если ночью больше нечем заняться, надо хоть дров наколоть.
14
Трудотерапия
В коридорах власти на паркетных полах лежали ковровые дорожки, было прохладно и пусто. В своем кабинете Михаил Анисимович Фураев при виде меня встал из-за стола и вышел навстречу пожать руку.