Войдя, Андрей с удивлением обнаружил практически ресторанный зал, тесновато заставленный столиками, укрытыми белыми скатертями, со стоящей в углу, у окна, огромной кадкой. Из кадки вверх тянулась, разбросив листья, пальма. Рядом с ней стоял столик, за которым обедали несколько человек, видимо водители тех самых эмок. Еще несколько одиночек сидело в противоположном углу. Народу было немного, и стояла на столах самая простая еда.
Выбрав столик, расселись. Ленг привычно сел на пол, рядом с Андреем и прислонился мордой к его плечу. Колодяжный с удивлением посмотрел на стоящие на столе солонку и горчицу, вздохнул и отметил вслух: — Как до войны.
Официантку ждали недолго, минуты три. Она вначале неодобрительно глянула на Ленга, но тот так умильно смотрел на нее и соседний столик с едой, что она улыбнулась и попросила «товарищей командиров» заказывать. Заказали обед. Андрей покосился на Ленга и к заказу прибавилась тройная порция гуляша с гречкой. Цены немного удивили всех, но официантка объяснила, что теперь все столовые торгуют с двухсотпроцентной наценкой. Деньги у всех были, поэтому решили все же пообедать тут. Обедали недолго, по-фронтовому и уже через пятнадцать минут, закурив, не торопясь шли по улице. Прогуливались почти до темноты.
Вечером, всей компанией, за исключением оставленного в номере Ленга, спустившись в ресторан, командиры с удивлением увидели, что для некоторых граждан войны вроде бы и нет. В ресторане сидели многочисленные компании гражданских, правда часто разбавленные военными в новенькой, а иногда и заметно потрепанной форме. В углу наигрывал что-то душещипательное небольшой оркестрик, а официантки выглядели вполне по довоенному, как заметил бывавший здесь до войны Стонис. Поужинали быстро, всем было как-то не по себе от столь резко контрастирующей с фронтом обстановки веселья и какого-то нарочитого игнорирования окружающего мира.
Рано утром, едва успевшие помыться и побриться, все загрузились в две эмки, которые быстро (никаких пробок, движение меньше, чем в каком-нибудь Миргороде) подъехали к практически неизменному с той поры серому зданию на Лубянке, точнее — на площади Дзержинского.
Несколько минут ожидания у окошечка бюро пропусков и вот все четверо в сопровождении неизменного сержанта ГБ проходят по коридорам с высокими потолками и несколько затоптанным паркетным полом, выкрашенными в неяркий светло-серый, приятно успокаивающий цвет, стенами. Андрей с неудовольствием отмечает, что каждый из них получил пропуска в разные кабинеты. Первым, кивнув на прощание, скрылся за дверью одного из кабинетов Стонис, за ним один за другим зашли в другие кабинеты Колодяжный и Калошин. Но Мельниченко все шел и шел вслед за своим Вергилием в форме. Поднявшись по лестнице, пройдя короткий коридор, затем опять спустившись вниз, они опять вышли на лестницу и, одолев два пролета, подошли к солидной, мореного дуба двери явно начальственного кабинета. Увидев ее, Андрей вдруг ощутил полное спокойствие и уверенность, что все пойдет как надо. Тем более, что к его удивлению, никто даже и не попросил их сдать оружие и теперь у него на портупее привычно, как естественное продолжение тела висела немецкая кобура с его любимым парабеллумом. «Так что хрен возьмешь меня просто так» — с иронией подумал Андрей. Хотя интуиция молчала, его, честно признаться, беспокоила невозможность разложить ситуацию на ясные и понятные составляющие.
Сопровождающий открыл дверь и сидящий в небольшом предбаннике секретарь, молодой, явно усталый человек с болезненным лицом трудоголика, предложил «товарищу гвардии полковнику» пройти в кабинет…
Сидящий за столом крепкий, похожий, как показалось Мельниченко, на окультуренного Чкалова, человек вышел из-за стола и, пройдя навстречу, поздоровался с Андреем. Крепко пожав руку, он жестом предложил Мельниченко садится на стоящий перед столом роскошный стул, скорее даже полукресло и предложил:
— Чаю? — и представился: — Меня зовут Всеволод Николаевич Меркулов.
Крепко пожав руку, он жестом предложил Мельниченко садится на стоящий перед столом роскошный стул, скорее даже полукресло и предложил:
— Чаю? — и представился: — Меня зовут Всеволод Николаевич Меркулов.
Пока вошедший по звонку секретарь расставлял на столе чай в стаканах с подстаканниками, фарфоровую сахарницу, печенье и сушки в небольших вазочках, Мельниченко и Меркулов молча разглядывали друг друга. Но едва дверь закрылась, Меркулов сказал, глядя в глаза Андрею:
— Ставка Верховного Главнокомандования решила вновь сформировать Третий гвардейский механизированный корпус. В качестве командира корпуса предложена ваша кандидатура, — остановив жестом поставившего стакан с чаем на стол и пытавшегося что-то сказать Мельниченко, он добавил: — но у нас есть другое предложение. При Главном Управлении Госбезопасности создается специальная инспекционно-аналитическая группа. Подчинена она будет, кроме меня, только наркому и Ставке. Предлагаем вам перейти в нее. Задача группы — независимо собирать и проверять сведения и выдавать аналитические доклады по образцу того, что был составлен с вашей помощью в прошлом году. Так что думайте. Да, должность полковничья, но перспективы у вас есть, вплоть до начальника группы впоследствии.
— Я польщен высокой оценкой моих способностей, но, боюсь, что она преувеличена, — спокойно ответил Андрей, затем, взяв стакан и несколько раз отхлебнув, посмотрел на реакцию собеседника.
Меркулов невозмутимо ждал продолжения, лишь в глазах что-то неуловимо промелькнуло.
— Как сказал в похожем случае д`Артаньян, меня не приняли бы здесь и осудили бы там, — продолжил Андрей, с усмешкой поглядев в лицо Меркулову, на котором тень неудовольствия через минуту сменилась такой же усмешкой.
— «В таком случае я скажу, что все мои друзья находятся среди мушкетеров, а враги … служат вашему высокопреосвященству, так что меня дурно приняли бы здесь и на меня дурно посмотрели бы там …» Но я-то не кардинал, да и вы, если подумать, не д`Артаньян, — ответил Меркулов, и, посерьезнев, спросил: — Все же объясните, почему?
— Понимаете, Всеволод Николаевич, — раз уж наглеть, так до конца, подумал Андрей: — мне, здоровому, крепкому мужику, к тому же умеющему воевать… уехать с фронта… все равно, что дезертировать. Нет, — Андрей посмотрел на пытавшегося что-то сказать Меркулова: — я понимаю, что пользы от моей работы там может быть и больше. Но не уверен в этом. Потому что я, как человек со стороны, в систему сразу не войду. А значит, буду отторгаться ею. Все мои прекрасные и, возможно, правильные мысли будут либо игнорироваться, либо искажаться в пользу уже сложившихся стереотипов. Поэтому возможно самым оптимальным решением будет мое внештатное участие в группе. Мне кажется, так я принесу больше пользы. Тем более опыт такого сотрудничества у нас перед глазами. Я полагаю, мало кто знает, что наши мнения использовались при составлении соответствующего доклада ГКО.
После этих слов на несколько минут в кабинете воцарилась тишина.
Потом Меркулов, сидевший с видом китайского божка, вдруг рассмеялся и сказал:
— Интересный у вас образ мышления. Не сразу и поймешь, как вы к своим выводам приходите. Я считаю, что вы ошибаетесь. Если надо для дела, то надо. Но ваше мнение я понял и настаивать в настоящее время не буду, хотя и жаль… — потом, свернув разговор, распрощался с Андреем.
Остаток дня для Мельниченко пролетел незаметно. Встреча в ГАБТУ была чисто формальной — полковник, начальник строевого отдела, вручил Андрею два предписания и приказ — явиться на встречу с Верховным Главнокомандующим , пожелав удачи, отпустил в «свободное плавание».
Вечером, прогуливаясь с Ленгом, Мельниченко долго размышлял, чем же грозит им столь явный интерес власть предержащих…