Уный смущенно улыбнулся.
— Если что надо будет, Ферзь, ты меня зови. Я постараюсь помочь, чем смогу, — выговорил Ратмир.
— Добро, Ратмир. А пока мне от тебя ничего не надо, — не мудрствуя, закончил я аудиенцию, и парень увел коня со скарбом к кострам стана.
Я задумчиво выкурил сигарету, а за ней и еще пару, наплевав на чье бы то ни было удивление. Но костер мой был даже не в лагере, а так, где-то поблизости, так что ничьих удивленных взглядов я не ощущал. За мной, конечно, присматривали, это ощущалось просто-таки шкурой, но делали это люди умелые, спокойные, поэтому слежка почти не раздражала. Да и опасности в ней я пока не чувствовал.
Я же поднялся и решил прогуляться перед сном. Никаких нервов, сообщаю для истории, я успокаивать не собирался, ибо не нервничал.
Немного ощущалось сожаление — я уже было надеялся, что умру, как и положено таким, как я, в сегодняшнем бою, но всего-навсего убил несколько человек и улучшил свое материальное положение. Также и приобрел какое-то положение, но пока понятия не имею, какое именно. То ли княжий каприз, то ли еще что. А может быть, и жертвы вечерней.
И еще немного для истории. Тот, кто берет в руки меч для того, чтобы с него есть, по убитым душой не скорбит, иначе скоро эта душевная боль и сделает его, простите за неважный каламбур, душевнобольным. Очищаешь сознание, как чистишь сковороду после готовки до зеркального блеска, хотя поначалу казалось, что пригоревший жир и прочее оттереть не удастся. Еще и как удастся, было бы желание.
Я спокойно вошел в лес, неся свой меч на плече, и по лесному краю стал обходить лагерь, не стараясь спрятаться, чтобы тем самым не насторожить соглядатаев. Вскоре до меня от ближайшего к лесу костра донесся и разговор, и я встал, чтобы послушать, скромно затаившись за огромным деревом. Я не видел тех, кто говорит, да и было это мне неинтересно и неважно — все одно сейчас возле каждого костра идет речь обо мне, и только. Да, нескромно. Но не о сегодняшнем же лове им судачить, когда завтра придется хоронить шестерых товарищей?
— Левша он, помнишь? Приметил? Левша! — многозначительно, так как говоривший хотел выглядеть человеком умным и понимающим, говорил кто-то молодой, судя по голосу, — а левша от веку кто? То-то и оно-то! Нежитью и то оказывается!
— Двурукий он, — резонно отвечал кто-то постарше, голосом низким и глубоким. — Степана он правой убил.
— Голой рукой! — не выдержал роли молодой. — С одного удара! Насмерть!
— С двух, — снова восстановил справедливость человек с низким голосом и продолжил: — А я с одного насмерть положу, веришь?
— Верю, как тебе не верить, — в молодом голосе чувствовалось немалое уважение к человеку с низким голосом и стремлением к справедливости. Но тема была слишком интересная, а говоривший был слишком молод, чтобы на этом и закончить степенно разговор.
— А знаки на нем? Видал ли ты такие хоть где?
— Не довелось. Но мало ли знаков невиданных? — опять успокаивал низкий, тяжелый бас.
— Сам суди, — победоносно подвел итог молодой: — Левша, весь в знаках, в котомке не пойми что и было, меч деревянный — а такого дерева я вот сроду не видал! Но все бы еще полбеды. Крест-то его где? Не нанял ли князь нехристя, а то и нечистого какого?! — Голос уного дрожал от возбуждения.
— А вот тут ты прав. Не было креста. Обронил, может, когда вязали? Не знаем ни ты, ни я. Но и княжьи дела не нам с тобой судить.
— То правда, — неохотно успокоился обладатель молодого голоса со скрытым недовольством.
Я же усмехнулся и хотел пойти себе обратно, так как уже слышал все, что хотел услышать. Уверен, что, по людской сути, у каждого костра идет тот же разговор, находятся юные обличители и резонеры постарше. Но тут я увидел, что возле моих ног низко течет по траве какой-то странный пронзительно-синий туман. Цвет его был различим даже в темноте. Он шел откуда-то из леса позади меня. Я было обернулся, но понял, что куда интереснее то, что творится в лагере. Туман, обходя мои ноги, обогнул дерево и потек, как я понял, к костру молодого человека и справедливого обладателя низкого голоса. Я, стараясь шуметь как можно меньше, шагнул вслед за туманом и увидел, как он, стелясь по траве, наплыл на уного и его товарища, сидевших у костерка неподалеку от дерева, за которым стоял я, когда слушал их разговор.
Оба тут же начали неудержимо зевать, не замечая тумана, который плавал вокруг них, а там и повалились в траву и дружно захрапели. Они не увидели туман, но его увидел я. Странно. Очень странно.
Я шагнул было вперед, чтобы проверить, что случилось с людьми, — как ни крути, а теперь они являлись моими соратниками, — как за спиной послышался голос, показавшийся мне знакомым:
— Не суйся в воду, не зная броду, Ферзь. Ничего им не подеется, проспятся.
Я резко обернулся. Еще бы мне не показался знакомым этот голос! За моей спиной, невесть когда бесшумно там появившись, стояла та самая огромная сова (или филин?). Я промолчал, глядя на ночного гостя. Не знаешь что сказать — молчи, не старайся разрядить паузу даже хмыканьем. Для здоровья намного полезнее.
— Ну и как тебе первый день дома? — В голосе птицы слышался и искренний интерес, и искренняя же издевка, а еще какое-то странное ожидание. Ожидание чего?
— Это что еще за бред? — поневоле отвечал я фразой одного широко известного литературного персонажа.
— Дома, говорю, как? — Ожидание в голосе филина (или совы?) усилилось.
— Это, по-твоему, мой дом? — обалдело спросил я. Как ни крути, а сам бы я сюда, домой то есть, точно не попал, если сова (или филин?) говорит правду. Так бы и мыкался по миру бесприютным бродягой… Я уже почти успел себя пожалеть.
— Так бы и мыкался, верно. И ничего бы ты сам сроду не нашел, — согласился филин (или сова?) с моими мыслями. Оказалось, что я еще и говорю вслух то, что думаю.
— Пока не понял. Но это не столь уж и важно, — честно отвечал я. Честность, кстати, тоже полезная вещь. Не всегда, разумеется, но полезная.
— А что важно? — оживилась сова (или филин?).
— Ты филин или сова? — вдруг вырвалось у меня помимо моей воли.
— Ты дурак, никак? — удивился филин (или сова). — То, что тебя за сотни лет и верст перебросили, тебе все равно, что в княжью дружину без порук, почитай, уже взяли — наплевать, что шесть человек положил, тоже неинтересно, а вот сова я или филин — надо узнать непременно?
— Да, — опять же честно отвечал я. — Это мне и в самом деле интересно. Остальное ты мне и так скажешь, я думаю.
— Верно. Тогда по порядку. Я сова, полегчало ли? — спросила сова. Нет, Сова.
— Несколько полегчало, — невесть почему, почти литературно ответил я и снова уставился на Сову. В голове же вертелось «Ой ты, гой-еси…», и я с трудом сдерживался, чтобы не перейти на былинные напевы. Хотя здесь все говорили как мои современники. Почти как мои прошлые, простите, современники.
— Оно и к лучшему, — согласилась Сова. Помолчала немного, глядя мне прямо в глаза, а потом будто бы пожала плечами и бесшумно унеслась в черное небо. Только я ее и видел. Я тоже пожал плечами, ничуть не хуже, чем Сова, и спокойно пошел на свое место.
У моего костра, лицом к лесу, сидел тот самый спокойный, неулыбчивый ратник, стоявший ближе всех к князю и что-то советовавший ему. При виде меня он спокойно и вежливо кивнул, но дружелюбия, равно как и недовольства, в его кивке не было. Никак кивнул, проще говоря.
На всякий случай я, не подходя пока к костру вплотную, проверил мысленно свое тело. Готово ли оно к последнему бою и смерти или к бою и следующему бегству. Тело было готово ко всему, и я шагнул к своему костру.
— Здравствуй еще раз, Ферзь, — негромко сказал неулыбчивый воин.
— И ты здравствуй, прости, не знаю, как называть тебя, — ответил я и посмотрел на человека вопросительно.
— Зови меня Ратьша, я тысячник в рати у князя Ярослава Владимировича, — представился воин, одновременно разрешая мой вопрос, кому я все-таки почти что нанялся в услужение.
Ярослав Владимирович? Как бы плохо я ни знал историю, но Ярослав Владимирович был только один. Великий князь Ярослав Мудрый. Но, судя по всему, «великим» он еще не стал. Интересно. И время интересное. Спросить, что ли, про Ярославль? Или не строить из себя идиота или просто загадочную личность, которая тужит по потере памяти, с одной стороны, но помнит (или предвидит) город Ярославль. Я сел у костра.
— Ярослав думает, что с тобой делать, Ферзь, — спокойно поведал мне Ратьша радостную весть. — Такие мечи, как ты, на дорогах не валяются, в уные к Ярославу не попадешь просто так, а ты шестерых положил и не запыхался. А посмотришь — и раздумье берет.
— Понятно, Ратьша. А ты пришел, чтобы самому понять, или спросить что хотел? — спокойно спросил я.
Из этой позиции Ратьше бить не совсем сподручно, я сел с его левой руки, как раз с той стороны, где висел меч. Мой же лежит на плече, и я держу его своей левой рукой. Правда, я понятия не имею, не смотрят ли на меня сейчас несколько стрел с натянутых луков, и стоит ли делать резкие движения. Раз Ратьша водит тысячу, а князь с ним советуется, то гож он на многое. Я достал сигарету из пачки и закурил от уголька. Ратьша и бровью не повел. Спокойно он посмотрел на меня и на мое странное, с точки зрения его времени, занятие и внезапно скупо улыбнулся.
— Хитер ты, Ферзь, хоть и не помнишь, кто и откуда. Вот взял — и сразу мне новую загадку с травой своей пахучей загадал. Чтобы или еще время выгадать, то ли уж чтобы сразу я решал — советовать Ярославу брать тебя, такого загадочного, в дружину или уж прикончить тебя, чтобы не думалось, да и весь сказ. И сел ты умело, где нужно. Молодец.
— А что мне делать, Ратьша? В ноги тебе валиться? Я не помню, куда шел-то, мне ли выбирать? Не убили сразу — и то спасибо. Ведь я для вас чужой, непонятный. Люди такого не любят, это даже я помню, — поделился я с Ратьшей мыслями.
— Верно, чужой. И без креста. Некрещеный? Или потерял? Или снова «не помню»? — спросил Ратьша вроде бы как даже небрежно.
— Это помню. Нет, некрещеный, — прямо сказал я. Врать в этом меня не заставит ни Ратьша, ни Ярослав, ни чудо-юдо трехголовое, или кто у них работает за бабая?
— А про рыбу твою на плече что скажешь? — с интересом осведомился Ратьша.
— И про рыбу не помню. Про цветы на другой руке тоже. И еще. Цену себе набивать не стану, не воин я, в наворотники или сторожевые не гожусь. Зато скажу, что могу людей учить сражаться мечом и голыми руками. Понимаю, что и своих мастеров у вас хватит, но у меня иной бой.
— Видел. И что ты не воин, тоже вижу. И что не все, что ты говоришь, вранье. И что прок от тебя можно немалый получить, понимаю. Добро. Но ты помни крепко, Ферзь, — Ратьша мягко и мгновенно поднялся, сразу оказавшись от меня на расстоянии в шаг и на сей раз уже в позиции, из которой легко бы мог ударить. — Помни, что я с тебя глаз не спущу. И еще. Хоть сам князь и люди его крещеные, силовать он никого не станет. Но ты бы, Ферзь, лучше покрестился, иное отношение станет.
— Понимаю. Но не буду пока. Это дело очень и очень важное, Ратьша, его без ума и памяти делать не след, — откровенно сказал я то, что и думал. Это редко удавалось мне сегодня, и я радовался каждой такой возможности. Каждая правда, какой бы мелкой она ни была, становилась звеном моей невидимой кольчуги — доверия нанимателей. Ратьша одобрительно кивнул.