— Куда?
— Туда.
— Станислав Гордеевич! — Софронов повернулся к директору.
Тот, вздохнув, выключил калькулятор.
— Дима, у товарищей из органов к тебе есть несколько вопросов. Отправляйся с ними.
— А кто будет работать?
— Не беспокойся.
Софронов поджал губы. Посидел, глядя в пол. Потом резко поднялся, уронив кепку, и принялся надевать пальто. С двух раз попасть в рукав не получилось, и Акулов помог, подержал тяжёлый реглан, пока преступник, совладав с нервами, не напялил своё одеяние.
— Спасибо…
Когда проходили через вестибюль первого этажа, один из охранников, недоуменно нахмурившись, шагнул им навстречу, но прежде, чем Фадеев успел его отодвинуть, вмешался напарник. Он дёрнул коллегу за локоть и прошептал на ухо несколько слов, от которых лицо молодого секьюрити вытянулось и закаменело.
Как только менты и Софронов скрылись за дверью, он демонстративно сплюнул:
— Ненавижу! Ну чего им дома-то не сидится?! Сначала жрут на халяву, потом права начинают качать. Димон-то при чём, чего он им сделал? Разве что обматюгать мог, если они сильно зарвались.
Около машины Акулов обыскал Софрона. В боковом кармане пальто нашёлся ножик, не относящийся к холодному оружию, но достаточно большой для того, чтобы нанести им проникающее ранение.
— Разве это запрещено? — спросил Софрон, с неприязнью наблюдая за действиями оперативника.
— Тебе он больше не пригодится… — Акулов прикусил язык. Раньше времени предупреждать задержанного о том, что избитый им человек умер, было бы существенной тактической ошибкой.
Повезло, Софронов оценил слова поверхностно, приняв их за обычный милицейский прикол.
— Обойдёмся без наручников?
— Я никуда не убегу.
Сели в «Ниву». Фадеев — за руль, Акулов и Волгин — на задний диван, по бокам от задержанного.
— Может быть, наконец объясните, куда мы едем и какие у вас ко мне претензии?
Трём операм доводилось слышать подобные вопросы не одну сотню раз. Столь же традиционно ответил и Волгин:
— Едем в Северный район. А что касается претензий, то все свои грехи ты знаешь лучше нашего.
— Рассчитываете, что я сдуру в чём-то признаюсь?
— Время покажет. Главное, что от твоего признания — или молчания — нам ни тепло, ни холодно не станет. При таком количестве свидетелей и материальных улик признание обвиняемого нужно лишь для того, чтобы оценить его первоначальный умысел и отношение к содеянному. Никто ведь не знает, какая мысль на самом деле была в твоей дурной башке…
— Оскорбляете?
— Нет. Просто констатирую очевидное.
Софрон замолчал и минут десять грыз ногти, глядя в окно на пролетающие мимо светофоры, дома и мосты. Фадеев увеличил громкость магнитолы:
«…А в Тверском ГПУ молодой оперок
шил дела с пролетарским размахом.
На столе у него я прочёл некролог,
и кольнуло в груди под рубахой.
Была зверски замучена бандой в Москве
на задании Савина Мила.
На ментов ведь работала, дым в голове,
а вора не „спалила" — любила…»
Как только песня закончилась и ударило из динамиков шипение пустой магнитной плёнки, Софронов спросил дрогнувшим голосом:
— На меня пожаловался Никита?
— Нет. Он про тебя не сказал ни единого слова, — ответил Волгин чистую правду.
— Не верю!
— Тоже мне, Станиславский нашёлся! Придёт время, и убедишься. От слов Никиты сейчас ничего не зависит. Слишком сильно ты его отдубасил, и слишком многие это видели.
— Этот козёл давно нарывался.
— К девушке твоей приставал?
— Даже меня не боялся!
— Значит, причина драки именно в этом? В неуважении к твоей личности?
Софрон подумал и вздохнул:
— Сучка не захочет — кобель не вскочит. Давно надо было другую куклу найти.
А я все чего-то тянул, надеялся, что снова будет как раньше…
— Раньше было хорошо?
— Не очень. Здорово я его отмудохал?
— Ты хвалишься, или тебя интересует результат поединка?
— Чем там хвалиться? Этой глисте любой сопляк мог запросто накостылять!
— Девушка — «кукла», соперник — «глиста». Чего же ты, такой сильный и умный, с ними связался? А что касается мордобоя — хватило бы и четверти дозы…
Разговор, начавшись в машине, был завершён в кабинете 13-го отделения. Ни охотничьего азарта, ни ненависти по отношению к душегубу опера не испытывали. Акулов пошёл искать следователя Риту Тростинкину, а Фадеев, вставив в диалог буквально несколько слов, в дальнейшем откровенно скучал. Листал порнографический журнал, завалявшийся в одном из столов, зевал, пробовал играть в «тетрис» на своём сотовом телефоне и даже вздремнул, преклонив голову на стопку книг разного жанра, от комментариев к УПК до женского романа «Стальная эрекция».
Софронов, услышав за спиной тихий храп, развернулся, прочитал название на корешке бестселлера и усмехнулся:
— Представляю, что ему снится.
Словно в подтверждение этого, Фадеев застонал, встрепенулся и, подняв голову, окинул кабинет мутным взглядом. Потом сфокусировался на часах, разобрал положение стрелок и, произведя в уме несложные вычисления, сварливым тоном задал вопрос:
— Вы ещё долго собираетесь ковыряться?
— Заканчиваем.
— Клиент кочевряжится? Давно пора по домам разбегаться… — Игорь Александрович потёр скулу, на которой алели пятна от контакта с жёсткой обложкой «Эрекции», потянулся, отчётливо хрустнув суставами, и отправится, по его собственному выражению, «нашакалить немножечко кофе».
Пока его не было, Волгин дописал показания Софрона. Пробежал глазами получившийся текст, остался доволен и отдал два покрытых плотными строчками листа Дмитрию:
— Читай. Если найдёшь ошибки — ничего не зачёркивай, скажи мне, допишем отдельно.
— Все правильно. Я видел, как вы писали.
— Читай, кому говорят… — Сергей растёр лицо, почувствовал взгляд Софрона и поднял на него покрасневшие глаза: — Что такое?
— Пока никого больше нет… Мы можем как-нибудь договориться? Я зарабатываю не очень много, но…
— Нет.
— Почему?
Сложно ответить на такой простой вопрос. Пускаться в объяснения, вспоминать про нравственность и мораль — значит, провоцировать взяткодателя на словоблудие. Он ведь вполне искренне верит, что все продаётся, и мент, отказываясь от предложенных денег, просто набивает цену. Гораздо проще зарядить в ухо. Законом это запрещено, но действует очень эффективно, отбивая у преступника желание к продолжению аукциона.
— Потому. Я по субботам не принимаю.
— Уже давно воскресенье…
— Постарайся договориться с кем-нибудь другим. А я прослежу за тем, чтобы это не получилось.
Возвратился Фадеев, неся несколько кружек, электрочайник с кипятком и пакетики с заваркой.
— Кофе и сахар есть только у местного зампоура [8] , Борисова. Но он заперся в своём кабинете и не желает ни с кем разговаривать.
— Его сиятельство Александр Маркович бывают подвержены приступам дурного настроения. Особенно плохо ему бывает, когда кому-нибудь другому хорошо, а он не поимел с этого ни копейки.
— Нет, там какая-то семейная драма. Акула расскажет, когда придёт.
— А где он застрял?
— В дежурке. Следачка ваша свалила домой, он пытается до неё дозвониться. Не знаешь, далеко она живёт?
— Неблизко. Придётся кому-нибудь ехать.
— Пускай дежурный разбирается. Или Андрюхин едет, он теперь у нас тоже «лошадный». — Фадеев заварил чай в трёх кружках и с сомнением посмотрел на задержанного: — СПИДом не болеешь? Сифилисом?
— Нет.
— Точно? Тогда держи.
Акулов появился только минут через сорок.