– Ясно. – Я на всякий случай заглянул в чашку и удостоверился, что чай не возникает в ней сам собой.
– Сложность заказа, – невозмутимо продолжил Гром, – состоит в том, что его надо исполнить как можно быстрее. Как говорили…
На моей прежней работе – вчера!
– …На моей прежней работе – вчера.
– Охрана? – быстро спросил я.
– Магическое прикрытие господина Парамоши обеспечивает некий магистр Обдунир. Знаком тебе такой?
– Слышал. Заговоры‑амулетики?
Интересно, фамилия его происходит от реки Андуин или глагола «дурить»?
– Есть еще и личка.
– Сколько и откуда?
– Один. Из охранного агентства «Чингисхан»?
– Один? – удивился я. – Точно?
Кумыса они, что, в этом «Чингисхане» перебрали? Один охранник может разве что пьяных домовых в подъезде шугануть.
– Один, – подтвердил Гром. – Я понимаю, выглядит подозрительно, но так и есть. Скорее всего, Парамонов просто‑напросто пожадничал.
Я вздохнул. Нет, таких как В.С. убивают не киллеры. Их губит собственная жадность.
Гром наконец допил свою чашечку и вопросительно посмотрел на меня.
Я задумался. Два заказа подряд – это, конечно, чересчур. Может подняться нежелательный шум. Тем более убийство газетера. Тут уж шакалы пера и папируса такой вой подымут, что хоть уши затыкай. Да и гаримовцы – твари злопамятные. Хохлы, правда, тоже.
Зато на два гонорара можно будет минимум на полгода залечь на дно аквариума, закопаться в ил и не отсвечивать.
– Берусь, – решительно заявил я. – Но… с условиями.
– Что за условия.
– Первое и главное – мне нужно два дня.
Подполковник поморщился.
– А не жирно будет, Сева?
– Павел Михайлович, – медленно, четко выговаривая каждое слово, сказал я. – Вы меня знаете не первый день. Лишнего я не прошу. Вы сами в начале нашего разговора сказали, что заказ деликатный. Я встречусь с клиентом на третий день.
На этот раз задумался подполковник.
– Хорошо. Два дня. И не минутой больше.
– И второе. Половину вперед.
– Ну, Сева! – Гром слегка развел руками. – Знаешь, есть у ляхов такая поговорка…
– …Шо занадто, то не здраво, – закончил я. – Знаю, вы, Пал Михайлович, мне ее цитировали, и не раз. Но, согласитесь, и дело у нас не на три вареника. Так что, если я берусь решать ваши проблемы, то вы уж и о моих похлопочите. Объясните панам хохлам, что раз я взял заказ, то господин В.С.Парамонов может считать себя ангелом.
– Ангелом – это, конечно, хорошо, – заметил подполковник. – Но выбить из корсуньских пятьдесят процентов аванса, да еще в валюте… тебя ведь деревянные не устроят?
– Извините, камина дома не держу, – ухмыльнулся я. Предпочитаю зеленых «виннету».
– А талер, как ты знаешь, сейчас растет. Фунты тебя устроят?
– Только те, на которых королева в профиль, а не коала анфас, – попросил я. – А то у меня на эвкалипты аллергия. Кто‑то ими простуду лечит, а я чихать начинаю.
Эх, жизнь моя, жестянка. Страсть как убить кого‑то хочется, но дверь, во‑первых, казенная, а во‑вторых – моя. И новую дверь взамен выбитой мне никто ставить не будет, потому как в соответствие с планом реконструкции капремонт нашего участка запланирован на первый квартал 2005 года и не минутой раньше.
Сильно подозреваю, что при утверждении сего плана господа из главка втайне надеялись на то, что до 2005 здание участка рухнет само собой и погребет под своими развалинами всех обитающих в нем стражей правопорядка вместе с подотчетным нечистым контингентом. Не дождетесь, господа! Зло бессмертно, а с ним и мы как‑нибудь, да раскопаемся. Хотя бы для того, чтобы получить зарплату за ноябрь месяц. Прошлого года.
А‑а, к лешему! Я протиснулся за стол, сел, обвел взглядом свою каморку – и мне вдруг страшно захотелось взвыть так, чтобы с потолка посыпалась вся оставшаяся на нем штукатурка, а все – и даже детский опер Лисохвостов – задрожали от ужаса.
На самом деле ничего такого уж страшного в моем кабинете не наблюдалось. Кабинет как кабинет. Причем мой, отдельный, что я весьма ценю. Ну, размерами поменьше, чем склеп у уважающего себя вампира, так ведь живому меньше надо, чем покойнику? Или я не прав?
У меня ведь даже личное служебное зеркало есть. Правда треснутое и с отбитым уголком, но все же. Вещь, на которою могут позвонить все, желающие полюбоваться моей небритой рожей. Эльфки, например, или просто красивые девушки. Я с надеждой покосился в зеркало и оно послушно отразило физиономию невыспавшегося за день упыря. Судя по синюшным мешкам под глазами, помер этот упырь от последствий прогресса в области алхимии, а именно – процесса дистилляции. Нет, не так, как вы подумали, просто вид после суточного дежурства у меня был такой, словно меня действительно испарили, пропустили через змеевик и сконденсировали заново.
Естественно, никакой рапорт я писать не стал. Какой рапорт, я даже чернильницу из ящика не вытащил бы, она у меня тяжелая, бронзовая. Да и руки словно свинцом налитые, такими только по чей‑нибудь морде постучать, а писать – мигом всю бумагу на клочки, а бумага тоже вещь дефицитная. Ну а пишмашинка на участок всего одна, причем раздолбали мы ее настолько, что буквы «и» и «е» она пропечатывать отказывается категорически, а заменять их буквой «ы» тоже нежелательно. Начальство сие не одобряет. Начальство, как и Остап Ибрагимович, не желает принимать рапорта, напечатанные с ярковыраженным эльфийским акцентом. Так что приходится работать руками, то есть ручкой. Хорошо хоть не гусиными перьями.
Я вспомнил, как третьего дня Коробкин с двумя серафимами, кряхтя от натуги, приволок в участок шикарнейший «Гномвуд», который он конфисковал у какого‑то барыги. Выяснилось, однако, что сей продукт враждебной механики печатает во‑первых исключительно рунами, а во‑вторых, бустрофедоном – справа налево, потом слева направо, и обратно. После чего оскорбленный до глубины души Коробкин поднял агрегат над головой, попутно установив новый рекорд участка по подъему тяжестей, и с размаху шмякнул об пол. Пол выдержал, «Гномвуд» – нет.
Кто‑то осторожно поскребся в дверь.
Я затаил дыхание и с надеждой прислушался. Может, крысы?
В дверь поскреблись снова, а затем она приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась острая мордочка Печенкина.
– Валь, ты сильно занят?
– Нет, – просипел я, одновременно старательно телепатируя на всех волнах одну‑единственную мысль: «Шел бы ты…»
Увы, даже если мои мозги и были способны на что‑то, кроме как не вытекать из ушей, Печенкин это проигнорировал. Ему это легко, благо своей фамилии он соответствует дословно – сидит в печенках у всего участка.
– Ну чего тебе?
– Валь, тебя шеф зовет.
– На кой ляд? – вслух полюбопытствовал я. Полюбопытствовал зря, потому что Печенкин наверняка не знает. А если и знает, то ни за что не признается, рожа лопоухая.
– А я знаю? – пожал плечами Печенкин.
– Ладно, – вздохнул я. – Щас. Вот как только, так сразу.
Дверь закрылась. Я снова вздохнул, заглянул под стол и с сожалением убедился, что ни в одной из трех пустых бутылок само по себе ничего не возникло.