Кашу съедят кое-как, хоть и прогоркла, - голод не тетка, съедят, а кастрюлю не отчистить, пропала.
Катя догадывалась: баба-Кока потому так разгоревалась о подгоревшей кастрюле, что на ее старинном, красного дерева столике газета "Правда" огромными буквами объявляла: "ДЕКРЕТ О ЗЕМЛЕ".
Баба-Кока подходила к столику, а в кресло не опускалась уютно и довольно, как прежде. Читала этот декрет стоя, чуть издали. Несколько раз. Словно не верила глазам или хотела заучить наизусть... Но ведь в первый же день рабоче-крестьянской революции, в первом же выпущенном Советской властью газетном листке они с Катей прочитали об отмене помещичьих и монастырских земель...
- Да, но не верилось, думалось: так просто, мечта... - недоуменно говорила баба-Кока.
На лице ее появилось выражение растерянности и выжидания. А газеты каждый день сообщали новое, пора жающее, отчего Ксении Васильевне, как и Кате, хотелось идти туда, к людям, и кого-то умного, кто все понимает, спрашивать:
- Что это? Настоящее? Навсегда?
Каждый день Ксения Васильевна брала газету и с иронией, пряча под смешком настороженность, говорила Кате и себе:
- Ну, чем сегодня огорошат?
- "Декрет о восьмичасовом рабочем дне..."
- "Декрет об уничтожении сословий".
- "Декрет..."
Этот декрет не был еще опубликован, когда Ксения Васильевна однажды, одевшись особенно тщательно, сменив кружевную вставку на шерстяном темно-зеленом костюме, раскрыв дождевой зонт, отправилась в банк.
И вернулась. Довольно скоро.
Утомленной, какой-то неверной походкой, позабыв раскрыть зонт, опираясь на него, как на палку, хотя колючий ноябрьский дождь со снегом хлестал в лицо и безжалостно мочил ее фетровую шляпу и пальто.
- Чашечку бы настоящего черного кофе, - грустно сказала Ксения Васильевна, садясь на первый попавшийся стул и без спора давая Кате стащить с себя мокрые от луж башмаки.
- Что-нибудь новое? - спросила Катя.
- Круто большевики забирают. Неслыханно... Спасибо, печка истоплена, на улице, брр, мерзость, слякоть. Итак, Катя, банк не работает. Закрыли. Надолго? Насовсем? Мы с тобой без гроша. А слухов, а слухов! Говорят, нетрудовые доходы все реквизируются. У нас с тобой трудовых доходов нет. Поняла? - И тут она засмеялась. Как ни странно, она засмеялась каким-то сардоническим, если можно так выразиться, смехом: - Екатерина Платоновна, пролетело наследство, не пришлось стать помещицей!
- Мне все равно, - ответила Катя.
Верно, так оно и было, ей все равно. Практические вопросы не занимали ее. Возможно, оттого, что за свою жизнь Катя не знала нужды. И село Заборье так ушло далеко, старый дом заколочен, сыро, неприютно в саду, листья облетели.
- Так или иначе, вопрос пропитания сейчас для нас первейший и труднейший вопрос, - нахмурясь, сказала баба-Кока.
- Не только для нас, - возразила Катя.
И вдруг Ксения Васильевна задышала тяжело, потемнела.
- Если ты под моей крышей вырастешь бездушной и сухой, не видя и не понимая переживаний и чувств близкого человека, если тебе не хочется бежать на помощь, когда ему тяжело, если ты... если ты...
- Баба-Кока, не надо!
Ксения Васильевна утихла, провела рукой по лицу.
- Чашечку бы настоящего черного кофе!
17
- Отец Агафангел уволен! Отца Агафангела из гимназии выгнали. Долой буржуев, долой попов! Ура! Да здравствует Советская власть!
Так в один прекрасный день примчалась Лина Савельева. День был верно прекрасен. Стала зима. Нетоптанный снег сверкал мириадами бриллиантовых звезд на просторах монастырских полян. В кустарниках алые грудки снегирей цвели, как цветы.
Лина выкладывала новости. Ворох новостей!
- Во-первых...
Катька, ты писательница, сочиняешь повести, сочинила бы про моего отца, как он, весь покалеченный, из окопов пришел, живого места нет, четыре года отвоевал, а без единой награды вернулся, вот какова справедливость! Гимнастерка от вшей шевелится. Мать так и повалилась на лавку. Истопили баню. Одежду пожгли. Батьку вымыли, выпарили. А дальше? Дальше самая суть. Отец башковитый, в окопах наслушался правды, пришел на село Советской власти подмогой, выбрали секретарем партячейки, никого выше нет. Кто был ничем, тот станет всем. А кто был всем, тот стал ничем.
Ксения Васильевна приблизилась к дивану, где сидели Катя и Лина, молча опустилась рядом на стул. Слушала, крутя кольцо на безымянном пальце.
- Дальше рассказывай... Акулина.
- Баба-Кока! - отчаянно крикнула Катя.
- Поп Акулиной окрестил. Да еще отец Агафангел когда назовет с подковыркой, - меряя дерзким взглядом Ксению Васильевну, ответила Лина. Перекинула на грудь толстую косу, расплетала и заплетала конец. И все глядела на Ксению Васильевну.
- Ее зовут Линой, - сказала Катя.
Молчание.
- Подковырки я сама не люблю, нечаянно вырвалось, - трудно заговорила Ксения Васильевна. - А понимаю не все. Сознаюсь, не все понимаю. Рассказывай, Лина.
И Лина, легкий человек, забыла нависшую тучку, не казнила взглядом Ксению Васильевну и бойко тараторила:
- Во-вторых... Угадайте! Катька, не силься, не угадаешь, хоть лопни. В нашей бывшей женской гимназии...
Тут Катя и Ксения Васильевна, не веря ушам, услыхали: нет больше в их городе женской гимназии. Вывеска скинута. А уж если вывеску свергли, значит, большевистская революция докатилась и до бывшей женской гимназии. На месте ее единая трудовая школа. Девчонки будут учиться вместе с мальчишками. Единая, трудовая, совместная!!
Дойдя до чрезвычайного пункта о совместном обучении девчонок с мальчишками, Лина с присущим ей темпераментом, позабыв о недетских уже годах, принялась подпрыгивать на пружинистом диване, всплескивать руками, хихикать, подмигивать.
К тому же в этой новой, только рождавшейся школе образован ученический комитет из учащихся, и членом комитета большинством голосов выбрана Лина Савельева. Члены комитета в курсе всей школьной жизни, всех реорганизаций.
Ре-ор-га-ни-за-ция! Слово-то какое! Небывалое.
И Катя решила:
- Теперь пойду в школу.
- Катька, Катька, а зачем я и прибежала к тебе!
Оказывается, Лина и прибежала затем, чтобы мобилизовать Катю в школу. Отца Агафангела вытурили, дорога открыта. Мы наш, мы новый мир построим.
- Она из формы выросла, а другой не достанешь, - неуверенно заметила Ксения Васильевна.
- Формы долой! Погоны долой, предрассудки, сословия, угнетателей, весь прогнивший царский режим!
Ксения Васильевна вздохнула. И сдержанно:
- Во-первых и во-вторых мы узнали... А в-третьих?
В-третьих было недоброе. В бывшей женской гимназии бушует классовая борьба, вот что оказывается!
- Уж это увольте! Это, сударыня, ты сверх меры хватила, вам, большевикам, классовая борьба всюду мерещится, хоть в школу ее не притягивайте, не агитируй, не верю! - возбужденно заговорила Ксения Васильевна. - Классовая борьба в гимназии! Придумают небылицы.
Между прочим, если учителя не признают Советскую власть, объявили саботаж, не выходят на уроки, отказались учить, - это что? Классовая борьба, вот это что! Учителя - саботажники, отсталые, с контрреволюционными взглядами. Начальница во главе. Да, начальница, пышная, полненькая, с ямочками на щеках, - главный враг революции.
- Половина уроков пустые! Физики нет, математики нет! - выкладывала Лина, видимо не очень скучая без физики и математики. - Митинги, митинги! Пустой урок - сейчас митинг. Позор учителям-саботажникам! Несаботажники с нами. Их признаем, эти свои. Катя, придешь - увидишь, мы все на новый лад перестраиваем.
- Ох-ох! - вздохнула Ксения Васильевна. - Не знаю, Катя, уж идти ли тебе в эту вашу новую... трудовую...