Ребята нерешительно остановились в трех шагах и, перешептываясь, подталкивая друг друга, смотрели на меня.
- Ка-ак вы его здорово! - вдруг сказал кто-то.
- Он знаете какой? Он лошадей на рога поддевает!
- Он одного Подсолнушкина слушается!
Постепенно те ребята, что были поближе, усаживались рядом на ступеньки. Другие, продолжая стоять, обступали нас все теснее. Кто-то дотронулся до моего плеча. Кто-то опять и опять нараспев повторял:
- Ка-ак вы его здорово!
- А у нас в деревне какой бык... - сказал тощий, нескладный парнишка в рваном пиджаке.
- А у нас была корова бодучая - еще позлее всякого быка, - доверчиво сообщил уже знакомый мне худенький мальчик с раскосыми глазами зайчонка.
У каждого в запасе оказалась своя история - не про свирепого быка, так про бодучую корову.
Но ведь и мне было о чем порассказать, недаром я с десяти лет пас у помещика стадо в селе Сторожевом, на Полтавщине. Вот там был бык так бык: огромный, с налитыми кровью глазами. Гаврила его звали.
- А наш...
- Нет, куда ему до Гаврилы. Тот однажды...
Рассказываю им про Гаврилу, про белую корову Зорьку, которая всегда шла впереди стада и неизменно обещала на завтра ясный день. Рассказываю о том, как в тринадцать лет я, пастушок из захудалого села, впервые увидел на большом украинском шляхе автомобиль. С перепугу я сперва так и повалился лицом в землю, а потом, должно быть, с полверсты бежал вслед за автомобилем и крестился на отпечатки шин в пыли.
- Ох, и темный был народ! - со снисходительным удивлением вполголоса произносит кто-то.
Оборачиваюсь - Коршунов, тот самый. Ага, не ушел!
Разглядываю ребят. Давно не мытые лица сейчас подвижны и веселы. Вот сейчас и взять их за живое. Бык - быком, он мне невольно помог, этот бык. Хорошо, что так легко удалось с ним справиться, хоть удивляться тут и нечему - я и в самом деле не забыл еще своей пастушьей практики, а силы у меня теперь побольше, чем было, когда я пас помещичье стадо. И вдруг в голову мне приходит: бык... да сам ли он вырвался из сарая? Может, кто-нибудь выпустил его? Неужели... Кто из них мог это сделать? Я оглядываю ребят. Но некогда думать об этом сейчас...
- Плохо вы живете, - говорю я.
- Плохо, - соглашаются они без малейшей горечи.
- Вот ты спрашивал меня вчера, буду ли я тут заведующим. Я ходил, смотрел, думал. И решил: это зависит от вас. Да, от вас, - повторяю я в ответ на поднявшийся гул голосов. - Потому что я ни за что не соглашусь жить в такой грязи, в такой гадости.
- А мы что? Разве мы виноваты? - обиделся паренек, сидевший рядом со мной.
- Да кто же виноват? Кто виноват, что ты сегодня не умывался и вот сидишь передо мною чумазый? А вон ты - кто виноват, что у тебя нет ни одной пуговицы на штанах и даже понять нельзя, как они на тебе держатся? Или вон Петька: скачет в одном башмаке. Кто проиграл его второй башмак - я, что ли? Или кто-нибудь из воспитателей? Кто виноват, я спрашиваю? И кто виноват, что вы трусы?
- О-о! Трусы? Это мы трусы? - крикнуло сразу несколько голосов.
- Да, да, трусы! Забыли, как испугались быка? Удирали, как зайцы! Нет, если вы хотите, чтобы я остался у вас, все должно перемениться.
- Да чего делать-то?
- А вот я скажу, что делать. Олени по тайге идут - у них есть вожак. Самолеты летят в воздухе - у них есть ведущий. В семье - отец, на заводе директор. Ну, а у вас? Старшим у вас буду я. Но этого мало. Мне нужны помощники. Были у вас до сих пор ответственные? Командиры?
- Мы все командиры! - крикнул кто-то за моей спиной.
Я не обернулся.
- Ладно, тогда вы все командуйте. Я буду рядовым. Ведите меня, распоряжайтесь мною, налаживайте мою жизнь. Но жить так, как вы сами сейчас живете, я не хочу. Ни один человек, хоть немного уважающий себя, не станет жить по-вашему, да, пожалуй, еще поколотит тех, кто его заставит так жить. Нет, ребята, глупости вы бросьте.
- Семен Афанасьевич, - очень серьезно сказал худой смуглый паренек с широко расставленными темно-карими глазами, - мы будем делать, как вы скажете. Только нам командиров не надо. Командирам всегда блат - они и лопать первые, им и одежка получше.
- Это не командиры, а жулики! - сказал я. - Командир, как я это понимаю, прежде всего - ваш же товарищ. Он не съест куска, пока не накормит всех, не наденет штанов, пока все не будут в штанах. Это от вас зависит. Вы друг друга знаете. Выберите самых лучших, самых честных - настоящих товарищей, а не жуликов... Сейчас идите все завтракать, уже поздно. А после завтрака построиться на поляне.
Ребята бегом кинулись в столовую. Но... нет, не все убежали. Человек шесть-семь остались на ступеньках крыльца. Они не такие, как все, они не бегут - самолюбие не позволяет. Их не заботит, оставят ли им позавтракать, они выше этого.
- А вы уверены, Семен Афанасьевич, что у нас будет хорошо?
Это спрашивает серьезный, кареглазый, тот, что говорил про командиров.
- А ты?
- Не знаю.
- Как твоя фамилия?
- Жуков.
- А звать?
- Санька.
- Так вот, Александр, запомни: у нас в доме будет хорошо. Непременно будет. А теперь ведите меня в вашу столовую.
...После завтрака они с грехом пополам выстроились у главного здания. И теперь я уже не беседовал с ними - я холодно, твердо сказал им, чего я, новый заведующий, от них требую и чего жду.
- Предупреждаю вас честно: я ненавижу расхлябанность, воровство, лень и глупость. Ничего несбыточного вам не обещаю, но уверен: мы будем жить хорошо - работать, учиться, играть. Чем больше и дружнее мы потрудимся, тем быстрее настанет для нас хорошая и чистая жизнь. Сегодня же мы решим, как лучше наладить нашу жизнь, чтобы она была разумной, не свинской. Тех, кто согласен вместе со мной бороться с грязью, воровством и ленью, прошу выйти вперед и стать вот здесь. Кто не хочет - останьтесь на месте.
Строй дрогнул. Минута нерешительности. Вышли Саня, Петька, Коршунов, еще секунда - и пошли все. На месте остался один, рослый и длиннорукий, с ярко-рыжими вихрами; веки толстые, словно припухшие, и в них глаза-щелочки.
- Это честно. Как твоя фамилия?
- Нарышкин.
- Чего ты хочешь, Нарышкин?
- Хочу уйти из детдома.
- Иди. Желаю тебе, чтобы ты не погиб, чтобы тебя не искалечила никакая беда, а если от грязи заболеешь коростой, чтоб кто-нибудь тебя вылечил. Вот кто тебе ума даст - не знаю. Иди.
В полной тишине Нарышкин направился к проходной будке. Я не стал смотреть ему вслед.
- Так вот, - продолжал я, - у нас пять спален. На первое время решим: каждая спальня - отряд. Можете называть это группой, ватагой, но, по-моему, отряд лучше. Пусть каждый отряд выберет себе командира. Командир должен составить список своего отряда - имя, фамилия, сколько в школе учился. Каждый отряд должен выбрать еще и санитара. Санитар составит заявку сколько не хватает в отряде матрацев, одеял, простынь, подушек. И предупреждаю: никаких карт. Если что-нибудь из кладовой или из кухни пропадет - второй выдачи не будет. За карты - самое строгое наказание...
Логики в моей речи не было, я выхватывал главное, самое неотложное, и уверен - они отлично понимали меня.
- А еще нужно... - Петька поперхнулся, покраснел, видно сам ужасаясь собственной храбрости, но все же докончил: - еще нужно дежурных по спальням, чтобы ничего не пропадало.
- Да пропадать-то уж нечему, - возразил я. - Разве вот двери с петель не снял бы кто.
По рядам пробежал смех, но я оборвал его словами:
- Прошу еще запомнить вот что: впредь право на свободный выход из детского дома будут иметь только командиры. Остальные могут уходить только с моего разрешения. Того, кто уйдет самовольно, обратно не пущу.
- Ого! Ну и что ж, что не пустите? - раздалось из задних рядов.
- Ровно ничего.