Впереди тяжело шагал человек в шубе с лисьим воротником, в меховой шапке с наушниками, - по шпалам тоже шли пассажиры; человек в шапке сдержанно говорил:
- Мало у нас порядка осталось.
- Смятение умов, - поддержал его голос за спиной Самгина.
- Никто никого не боится, - сказал человек в шубе, обернулся, взглянул в лицо Клима и, уступая ему дорогу, перешагнул на шпалы.
У паровоза сердито кричали:
- Где у вас командир?
- Не твое дело. Ты нам не начальство.
- Смотри у меня! Гнусавый голос взвизгнул:
- А что на тебя смотреть, ты - девка? Наплевать мне в твои очки!
"Это он жандарму", - сообразил Самгин и, сняв очки, сунул их в карман пальто.
- Маловато порядка, - сказал человек в лисьей шубе и протяжно зевнул.
Чувствуя себя, как во сне, Самгин смотрел вдаль, где, среди голубоватых холмов снега, видны были черные бугорки изб, горел костер, освещая белую стену церкви, красные пятна окон и раскачивая золотую луковицу колокольни. На перроне станции толпилось десятка два пассажиров, окружая троих солдат с винтовками, тихонько спрашивая их:
- Ну и - пороли?
- А - как же?
- Прикажут - и вас выпорем...
- А - баб - не приходилось? - спросил человек в шапке с наушниками и поучительно, уверенно заговорил, не ожидая ответа: - Баб следует особенно стращать, баба на чужое жаднее мужика...
К перрону подошла еще группа пассажиров; впереди, прихрамывая, шагал офицер, - в походной форме он стал еще толще и круглее.
- Ну, в чем дело? - резко крикнул он; человек в шапке, запахнув шубу, выпрямился, угодливо заговорил:
- Подозревается - крушение хотели устроить...
- Я спрашиваю не вас, - свирепо рявкнул офицер. - Где начальник станции?
Подбежал жандарм в очках, растолкал людей и, задыхаясь, доложил, что начальник разъезда телеграфирует о повреждении пути, требует рабочих.
- Предполагаю злоумышление, ваше благородие, рельсы на стрелке...
- А ты чего смотрел, морда? - спросил офицер и, одной рукой разглаживая усы, другой коснулся револьвера на боку, - люди отодвинулись от него, несколько человек быстро пошли назад к поезду; жандарм обиженно говорил:
- Я, ваше благородие, вчера командирован сюда...
- Командирован, ну и - не зевай! Офицер повернулся спиной к нему:
- Это что за солдаты?
- Бузулукского лезервного батальону из отряда, расквартированного по бунтущей деревне, - скороговоркой рапортовал рослый солдат с мягким, бабьим лицом.
- Бунтующей, дурак! Пошел прочь... Офицер вынул из кармана коробку папирос, посмотрел вслед солдатам и крикнул:
- Ходите, как индюки... - Закончив матерщиной, он оглянулся и пошел на Самгина, говоря: - Разрешите...
А закурив от папиросы Клима, назвал себя:
- Поручик Трифонов.
- Самгин,
- Учитель?
- Юрист.
- Адвокат, - подумав, сказал поручик и кивнул головой. - Из мелких, продолжал он, усмехаясь. - Крупные - толстые, а вы - из таких, которые раздувают революции, конституции, - верно?
Самгин попробовал отойти, но поручик взял его под руку и повел за собой, шагая неудобно широко, прихрамывая на левую ногу, загребая ею. Говорил он сиповато, часто и тяжело отдувался, выдувая длинные струи пара, пропитанного запахами вина и табака.
- Из неудачников, - говорил он, толкая Самгина. - Ни-и черта у вас, батя, не выйдет, перещелкаем мы вас, эдаких, раскокаем, как яйца...
"Животное", - мысленно обругал его Самгин и сердито спросил: - Почему вы думаете, что я...
- Я - не думаю, а - шучу, - сказал поручик и плюнул. Его догнал начальник разъезда:
- Вы звали меня?
Поручик приостановился, взглянул на него, помолчал и махнул рукой.
- Не надо.
Крепко прижимая локтем руку Самгина, он продолжал ворчливо, мятыми словами, не доканчивая их:
- Я сам - неудачник. Трижды ранен, крест имею, а жить - нечем. Живу на квартире у храпоидола... в лисьей шубе. Он с меня полтораста целковых взыскивает судом.
На вокзале у меня украли золотой портсигар, подарок товарищей...
Подошли к поезду, - офицер остановился у подножки вагона и, пристально разглядывая лицо Самгина, пробормотал;
- Впрочем, я его заложил в ломбарде, портсигар. Сестре скажу - украли!
Выпученные, рачьи глаза его делали туго надутое лицо карикатурным. Схватив рукою в перчатке медный поручень, он спросил:
- Хотите коньяку? Французский...
Самгин отказался. Поручик Трифонов застыл, поставив ногу на студень вагона. Было очень тихо, только снег скрипел под ногами людей, гудела проволока телеграфа и сопел поручик. Вдруг тишину всколыхнул, разрезал высокий, сочный голос, четко выписав на ней отчаянные слова:
Последний, нонешний денечек...
Гуляю с вами я, друзья.
- Денисов, сукин сын, - сказал поручик, закрыв глаза. - Хорист из оперетки. Солдат - никуда! Лодырь, пьяница. Ну, а поет - слышите?
Пели два голоса, второй звучал басовито и мрачно, но первый взмывал все выше.
- Ну, нет! Его не покроешь, - пробормотал поручик, исчезая.
В небе, недалеко от луны, сверкала, точно падая на землю, крупная звезда. Самгин, медленно идя к концу поезда, впервые ощущал с такой остротой терзающую тоску простенькой русской песни. Она воспринималась им как нечто совершенно естественное в голубоватой холодной тишине, глубокой, как бывает только в сновидениях. Его обогнал жандарм, но он и черная тень его - все было сказочно, так же, как деревья, вылепленные из снега, луна, величиною в чайное блюдечко, большая звезда около нее и синеватое, точно лед, небо - высоко над белыми холмами, над красным пятном костра в селе у церкви; не верилось, что там живут бунтовщики.
Но песня вдруг оборвалась, и тотчас же несколько голосов сразу громко заспорили, резко прозвучал начальственный окрик:
- А ты - кто такой?
Раздался дружный, громкий смех и сквозь него - сердитый возглас:
- Вот ка-ак?
Кто-то громко свистнул, издали ответил глухой свисток локомотива. Самгин остановился, вслушиваясь, но там, впереди, смеялись, свистели всё громче и кто-то вскрикивал:
- Валяй, тащи его, тащи всех... Отделился и пошел навстречу Самгину жандарм, блестели его очки; в одной руке он держал какие-то бумаги, пальцы другой дергали на груди шнур револьвера, а сбоку жандарма и на шаг впереди его шагал Судаков, натягивая обеими руками картуз на лохматую голову; луна хорошо освещала его сухое, дерзкое лицо и медную пряжку ремня на животе; Самгин слышал его угрюмые слова:
- Ты бы не дурил, старик!
- Иди, иди! - строго крикнул жандарм. Самгин, не желая, чтоб Судаков узнал его, вскочил на подножку вагона, искоса, через плечо взглянул на подходившего Судакова, а тот обеими руками вдруг быстро коснулся плеча и бока жандарма, толкнул его; жандарм отскочил, громко охнул, но крик его был заглушен свистками и шипением паровоза, - он тяжело вкатился на соседние рельсы и двумя пучками красноватых лучей отрезал жандарма от Судакова, который, вскочив на подножку, ткнул Самгина в бок чем-то твердым.
Не устояв на ногах, Самгин спрыгнул в узкий коридор между вагонами и попал в толпу рабочих, - они тоже, прыгая с паровоза и тендера, толкали Самгина, а на той стороне паровоза кричал жандарм, кричали молодые голоса:
- Не мешай, дядя!
- Не бунтуй, старик, не велят!
- Кто убежал?
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве, на вокзале: там он стоял, прислонясь к стене, наклонив голову и считая на ладони серебряные монеты; на нем - черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой - маленький узелок, картуз на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.