"Воспитанная литераторами, публицистами, "критически мыслящая личность" уже сыграла свою роль, перезрела, отжила. Ее мысль все окисляет, покрывая однообразной ржавчиной критицизма. Из фактов совершенно конкретных она делает не прямые выводы, а утопические, как, например, гипотеза социальной, то есть - в сущности, социалистической революции в России, стране полудиких людей, каковы, например, эти "взыскующие града". Но, назвав людей полудикими, он упрекнул себя:
"Я отношусь к людям слишком требовательно и неисторично. Недостаток историчности суждений - общий порок интеллигенции. Она говорит и пишет об истории, не чувствуя ее".
Затем он подумал, что неправильно относится к Дуняше, недооценивает ее простоту. Плохо, что и с женщиной он не может забыться, утратить способность наблюдать за нею и за собой. Кто-то из французских писателей горько жаловался на избыток профессионального анализа... Кто? И, не вспомнив имя писателя, Самгин уснул.
Марина не возвращалась недели три, - в магазине торговал чернобородый Захарий, человек молчаливый, с неподвижным, матово-бледным лицом, темные глаза его смотрели грустно, на вопросы он отвечал кратко и тихо; густые, тяжелые волосы простеганы нитями преждевременной седины. Самгин нашел, что этот Захарий очень похож на переодетого монаха и слишком вял, бескровен для того, чтоб служить любовником Марины.
"Именно - служить. Муж тоже, наверное, служил ей".
Тут у него мелькнула мысль, что, может быть, Марина заставит и его служить ей не только как юриста, но он тотчас же отверг эту мысль, не представляя себя любовником Марины. Возбуждая в нем любопытство мужчины, уже достаточно охлажденного возрастом и опытом, она не будила сексуальных эмоций. Не чувствовал он и прочной симпатии к ней, но почти после каждой встречи отмечал, что она все более глубоко интересует его и что есть в ней странная сила; притягивая и отталкивая, эта сила вызывает в нем неясные надежды на какое-то необыкновенное открытие.
Но в конце концов он был доволен тем, что встретился с этой женщиной и что она несколько отвлекает его от возни с самим собою, доволен был, что устроился достаточно удобно, независимо и может отдохнуть от пережитого. И все чаще ему казалось, что в этой тихой полосе жизни он именно накануне какого-то важного открытия, которое должно вылечить его от внутренней неурядицы и поможет укрепиться на чем-то прочном.
Когда приехала Марина, Самгин встретил ее с радостью, удивившей его.
Она, видимо, сильно устала, под глазами ее легли тени, сделав глаза глубже и еще красивей. Ясно было, что ее что-то волнует, - в сочном голосе явилась новая и резкая нота, острее и насмешливей улыбались глаза.
- Ну, какие же новости рассказать? - говорила она, усмехаясь, облизывая губы кончиком языка. - По газетам ты знаешь, что одолевают кадетики, значит - возрадуйся и возвеселись! В Государственной думе засядут коллеги твои, адвокаты. В Твери тоже губернатора ухлопали, - читал? Слышала, что есть распоряжение: крестьянские депутации к царю не пускать. Дурново внушает губернаторам, чтобы не очень расстреливали. Что еще? Видела одного епископа, он недавно беседовал с царем, говорит, что царь - самый спокойный человек в России. Говорил это епископ со вздохами, с грустью...
На минуту она задумалась, нахмурясь, потом спросила:
- Дай-ко папироску.
И, закурив, но отмахиваясь от дыма платком, прищурясь, заговорила снова:
- Старообрядцы очень зашевелились. Похоже, что у нас будет две церкви: одна - лает, другая - подвывает! Бездарные мы люди по части религиозного мышления, и церковь у нас бесталанная...
Самгин осторожно заметил:
- Не понимаю, почему тебя, такую большую, красивую, интересуют эти вопросы...
- А ты - что же, думаешь, что религия - дело чахоточных? Плохо думаешь. Именно здоровая плоть требует святости. Греки отлично понимали это.
Утопив папиросу в полоскательной чашке, она продолжала, хмурясь:
- На мой взгляд, религия - бабье дело. Богородицей всех религий женщина была. Да. А потом случилось как-то так, что почти все религии признали женщину источником греха, опорочили, унизили ее, а православие даже деторождение оценивает как дело блудное и на полтора месяца извергает роженицу из церкви. Ты когда-нибудь думал - почему это?
- Нет, - ответил Самгин и начал рассказывать о Макарове. Марина, хлебнув мадеры, долго полоскала ею рот, затем, выплюнув вино в полоскательную чашку, извинилась:
- Прости, второй день железный вкус какой-то во рту.
Вытерла губы платочком и пренебрежительно отмахнулась им, говоря:
- Феминизм, суфражизм - все это, милый мой, выдумки нищих духом.
Самгин снова замолчал, а она заговорила о своих делах в суде, о прежнем поверенном своем:
- Дурак надутый, а хочет быть жуликом. Либерал, а - чего добиваются либералы? Права быть консерваторами. Думают, что это не заметно в них! А ведь добьются своего, - как думаешь?
- Возможно, - согласился Самгин.
Марина засмеялась. Каждый раз, беседуя с нею, он ощущал зависть к ее умению распоряжаться словами, формировать мысли, но после беседы всегда чувствовал, что Марина не стала понятнее и центральная ее мысль все-таки неуловима.
Разговорам ее о религии он не придавал значения, считая это "системой фраз"; украшаясь этими фразами, Марина скрывает в их необычности что-то более значительное, настоящее свое оружие самозащиты; в силу этого оружия она верит, и этой верой объясняется ее спокойное отношение к действительности, властное - к людям. Но - каково же это оружие?
По судебным ее делам он видел, что муж ее был умным и жестоким стяжателем; скупал и перепродавал земли, леса, дома, помещал деньги под закладные усадеб, многие операции его имели характер явно ростовщический.
"Гедонист!" - усмехался Самгин, читая дела.
Марина не только не смущалась этой деятельностью, но успешно продолжала ее.
"На кой чорт ей нужны деньги? - соображал Самгин. - Достаточно богата - живет скромно. На филантропию тратит не так уж много..."
На руках у него было дело о взыскании по закладной с земского начальника, усадьбу которого крестьяне разгромили и сожгли. Марина сказала:
- Платить ему - нечем, он картежник, кутила; получил в Петербурге какую-то субсидию, но уже растранжирил ее. Земля останется за мной, те же крестьяне и купят ее.
Постукивая пальцем по плечу Самгина, Марина засмеялась:
- Вот видишь: мужик с барином ссорятся, а купчиха выигрывает! И всегда так было.
Самгин не заметил цинизма в этих ее словах, и это очень удивило его.
О том, что "купец выигрывает", она говорила часто и всегда - шутливо, точно поддразнивая Клима.
- А ведь если в Думу купцы да попы сядут, - вам, интеллигентам, не сдобровать.
- Есть рабочие, - напомнил он.
- Есть ли? Будут. Но до этого - далеко! Он заметил, что, возвратясь из поездки, Марина стала относиться к нему ласковее, более дружески, без той иронии, которая нередко задевала его самолюбие. И это новое ее отношение усиливало неопределенные надежды его, интерес к ней.
Через несколько дней он должен был ехать в один из городов на Волге утверждать Марину в правах на имущество, отказанное ей по завещанию какой-то старой девой.
- Кстати, Клим Иванович, - сказала она. - Лет десять тому назад был там осужден купец Потапов за принадлежность к секте какой-то. На суде читаны были письма Клавдии Звягиной, была такая в Пензе, она скончалась года за два до этого процесса. И рукопись некоего Якова Тобольского. Так ты - "не в службу, а в дружбу" - достань мне документы эти.