Виктор Джулио опустил собаку и вытащил из кармана бутылку рома. Не переводя дыхания, он полностью осушил её и бросил обратно в мешок. Старик с тоской оглядел радостное лицо ребёнка. Скоро она вырастет, подумал он.
Она не долго будет сидеть с ним под деревьями на площади и помогать ему наполнять мусорные баки тряпьём и хламом, веря в то, что ночью всё это превратится в золото. Он задумался, будет ли она тоже кричать на него и издеваться над ним, как это делает большинство повзрослевших детей. Он сильно зажмурился, – пусть смотрит, если только палочка захочет танцевать, – прошептал он и встал, растирая свои скрипучие колени.
Словно околдованные, Октавио и ребёнок уставились на трость.
Казалось, она танцевала сама по себе, оживляемая не только быстрым и изящным движением рук Виктора Джулио, но также и ритмичным топотом его ног, его хриплым и всё же мелодичным голосом, которым он пел детские стишки.
Октавио опустил бак и сел на него, восхищаясь мастерством старика.
Виктор Джулио остановился на полуслове. Его трость упала на землю. С удивлением и ужасом он смотрел на щенка, лакавшего сок отравленного мяса, который тихо сочился из бака.
Девочка подняла трость и подала её Виктору Джулио, – я никогда не видела, чтобы ты ронял её, – заметила она с беспокойством, – палочка устала?
Виктор Джулио положил дрожащую руку на её головку и нежно погладил её чёлку, – я возьму бабочку на прогулку, – сказал он, – а ты возвращайся в кроватку, пока твоя мама не нашла тебя здесь. Встретимся попозже на площади. Мы снова будем вместе собирать будущие слитки золота, – он поднял пухлого щенка на руки и сделал знак Октавио следовать за ним по улице.
Бродячие собаки уже не лежали перед закрытыми дверьми, но раскинув свои негнущиеся лапы, они валялись посреди пыльных переулков и их остекленевшие глаза пристально и тупо смотрели в пространство. По одной Октавио связывал их верёвкой, которую Виктор Джулио вытащил из своего мешка.
Бабочка, всё её тело конвульсивно тряслось, извергала струйку крови на брюки старика. Он с отчаянием встряхнул её головку, – что я скажу малышке? – прошептал он, связывая отравленного щенка с другими животными.
Они сделали два обхода, а затем утащили мёртвых собак за окраину города, за дом Лебанесы, за пустые поля, вниз по сухому ущелью. Виктор Джулио прикрыл их грудой сухих веток, полил кучу керосином и поджёг.
Собаки горели медленно, наполняя воздух запахом палёного мяса и шерсти.
Едва переводя дух, с лёгкими, забитыми копотью и дымом, двое мужчин выбрались из ущелья. Не в силах дальше продолжать путь, они рухнули под тень цветущей красным цветом акации.
Старик растянулся на твёрдой земле, ещё прохладной после ночи. Его руки тряслись. Он закрыл глаза и попробовал успокоить своё дыхание в надежде, что это развеет боль, стеснившую его грудь. Он мечтал о сне; о сне, в котором теряешь себя.
– Пожалуй, я уйду, – сказал Октавио спустя некоторое время, – буду делать какую-нибудь другую работу.
– Останься со мной, – попросил старик, – мне надо рассказать ребёнку о собаке, – он сел и умоляюще взглянул на Октавио, – ты можешь помочь мне.
Дети очень рано начинают бояться меня. Она одна из немногих, кто дружит со мной.
Ужасная пустота в голосе Виктора Джулио напугала Октавио. Он прислонился к стволу дерева и закрыл свои глаза. Он не мог больше видеть этот страх и отчаяние, отпечатанные на лице старика.
– Пойдём со мной на площадь. Пусть каждый узнает, что ты новый человек, – умоляюще просил Виктор Джулио.
– Я не останусь в этом городе, – грубо отрезал Октавио, – мне не нравится эта работа. Мне не нравится убивать собак.
– Вопрос не в том – нравится или не нравится, – заметил Виктор Джулио, – это вопрос судьбы, – он грустно улыбнулся, его взгляд скользнул в направлении города, – кто знает, может ты останешься здесь навеки, – прошептал он, снова закрыв свои глаза.
Тишину нарушил гул сердитых голосов. Внизу по дороге двигалась группа мальчишек под предводительством старшего сына Лебанесы. Они остановились в нескольких шагах от двух мужчин.
– Ты убил мою собаку, – зашипел сын Лебанесы и плюнул дюймом дальше ноги Виктора Джулио.
Опираясь на трость, старик поднялся на ноги.
– Почему ты так думаешь обо мне? – спросил он, пытаясь выиграть время. Его руки дрожали. Он нашарил в мешке бутылку рома и остолбенел от того, что она была пуста, не в силах вспомнить, когда же выпита последняя капля.
– Ты убил собаку, – повторял мальчик нараспев, – ты убил собаку, – проклиная и толкая его, мальчишки пытались вырвать его трость и джутовый мешок.
Виктор Джулио отступил назад. Размахивая своей тростью, он вслепую колотил насмешливых юнцов, – оставьте меня в покое! – закричал он дрожащими губами.
На мгновение напуганные его яростью, юноши притихли. Вдруг, словно только что заметив, что Виктор Джулио не один, они повернулись к Октавио.
– Кто ты? – кричал один из мальчишек, переводя взгляд от одного мужчины к другому, возможно оценивая результаты их обоюдного сговора, – ты со стариком? Ты его помощник?
Октавио не ответил. Взмахнув верёвкой над своей головой, он защёлкал ею перед собой, как хлыстом. Смеясь и вскрикивая, ребята пытались уклониться от прицельных ударов. Но когда некоторым из них верёвка обожгла не только икры и бёдра, но плечи и руки, они отступили назад. Они ринулись за Виктором Джулио, который тем временем убегал к ущелью, где ещё догорали собаки.
Старик оглянулся. От ужаса у него расширились зрачки, мальчишки были почти за его спиной. Они не казались ему людьми; они напоминали ему свору лающих псов. Он попробовал бежать быстрее, но жгучая боль в груди тормозила движения.
Мальчишки, поднимая гальку, бросали её в него, просто подшучивая над ним. Но когда сын Лебанесы потянулся за большим камнем, остальные ребята постарались превзойти друг друга – в ход пошли большие осколки породы.
Один из них попал Виктору Джулио в голову. Он зашатался. Глаза его ничего не видели, земля уплывала из-под ног. Старик покачнулся и свалился с обрыва.
Ветер донёс из ущелья сдавленный крик. Запыхавшись, с лицами в полоску от пыли и пота, мальчики стояли, глядя друг на друга. Затем, словно по какому-то сигналу, они бросились в разные стороны.
Октавио сбежал вниз по крутому склону и опустился на колени перед неподвижным телом Виктора Джулио. Он сильно встряхнул его. Старик открыл глаза. Дыхание слабеющими вспышками выходило из него. Голос был слабым, приглушённым звуком, – я знал, что конец близок, но думал, что это конец моей работы. Мне и в голову не приходило, что всё закончится таким образом, – его зрачки блеснули странно яркими красками. Он пристально взглянул в глаза своего помощника. Жизнь ушла.
Октавио безумно встряхнул его, – Иисус! Он мёртв! – Октавио перекрестился и поднял своё вспотевшее лицо к небу. Несмотря на ослепительное сияние солнца, бледная луна была отчётливо различима. Он хотел помолиться, но не мог вспомнить ни одной молитвы. Единственный образ засел в его мысли – множество собак преследовало старика по полям.
Октавио почувствовал в своих руках нарастающий холод, его тело начала бить дрожь. Можно снова убежать в другой город, подумал он. Но тогда они заподозрят его в убийстве Виктора Джулио. Лучше оставаться некоторое время в городе, пока всё не прояснится, решил он.
Октавио наблюдал за мертвецом. Затем, поддавшись порыву, он поднял трость Виктора Джулио, лежавшую рядом.