Её ужасный вопль смешался с шумом ревущей воды и его унесло ветром.
Августин подошёл к обрыву. Его глаза блеснули бездонной глубиной, когда он увидел тело матери, беспомощно кружащееся в густой коричневой воде. Буря утихла. Дождь окончился, ветер стих. Бурные воды в ущелье возвращались к обычному журчанию.
Августин прошёл в дом, лёг на матрас и накрылся тонким грязным одеялом. Он почувствовал грубый мех кота, который искал тепла его тела. Он натянул одеяло до глаз и провалился в глубокий сон без сновидений.
Когда мальчик проснулся, была ночь. Через открытую дверь виднелась луна, застрявшая в бесплодный ветвях акации, – сейчас мы уйдём, – шепнул он, погладив кота. Августин чувствовал себя сильным и крепким. Это будет лёгкой прогулкой по холмам, убеждал он себя. Мальчик был уверен, что вместе с котом они найдут или миссию протестантов или дом женщины, которая не боялась взять его к себе.
23
Мерседес Перальта торопливо вошла в мою комнату, села на кровать и поёрзала немного, устраиваясь поудобнее.
Выкладывай вещи обратно, – сказала она, – к Августину ты больше не поедешь. Он отправился в свою ежегодную поездку по отдалённым местечкам страны.
В её словах была такая уверенность, словно она только что говорила с ним по телефону. Но я знала, что телефона поблизости не было. В комнату заглянула Канделярия, держа поднос с моим любимым лакомством: желе из гуавы и несколько ломтиков белого сыра.
– Я знаю, это совсем не то, что твоё духовное общение с Августином перед телевизором, – заметила она, – но я постараюсь сделать для тебя всё, что можно, – она поставила поднос на ночной столик и села на кровать напротив доньи Мерседес.
Донья Мерседес засмеялась и посоветовала мне приступить к трапезе.
Она сказала, что Августина знают во всех далёких и заброшенных посёлках, и он навещал их каждый год. Довольно долго она говорила о его даре лечить детей.
– Когда он вернётся назад? – спросила я. Мысль, что я никогда не увижу его вновь, наполняла меня неописуемой грустью.
– Это невозможно знать, – ответила донья Мерседес, – месяцев через шесть, а возможно и больше. Он поступает так, потому что чувствует, что должен оплатить огромный долг.
– Кому он должен?
Она взглянула на Канделярию, затем они посмотрели на меня, словно я должна была всё знать.
– Ведьмы понимают долги такого рода в более своеобразной манере, – наконец сказала донья Мерседес, – целители обращают свои молитвы к святым, к святой деве и к господу нашему Иисусу Христу. Ведьмы обращают молитвы к силе; они завлекают её своими заклинаниями, – она встала с кровати и прошлась по комнате. Тихо, словно говоря это самой себе, она продолжала рассказывать о том, что хотя Августин молился святым, он был обязан более высшему порядку, который не был человеческим.
Донья Мерседес помолчала несколько секунд, затем быстро взглянула на меня.
– Августин знал об этом высшем порядке всю свою жизнь, даже когда был ребёнком, – продолжала она, – он говорил тебе когда-нибудь, что тот мужчина, который хотел забрать его мать, нашёл его тёмной ночью, в дождь, уже полумёртвым и принёс его ко мне?
Не ожидая от меня ответа, она быстро добавила: – быть в гармонии с высшим порядком всегда было секретом удач Августина. Он воплощал это через целительство и колдовство.
Она вновь сделала паузу, разглядывая потолок, – это высший порядок вручил дар Августину и Канделярии, – продолжала она, опуская взгляд на меня, – он помог им в момент рождения. Канделярия оплатила часть своего долга, став моей служанкой. Она наилучшая служанка.
Донья Мерседес подошла к двери, но прежде чем выйти, повернулась ко мне и Канделярии.
Ослепительная улыбка сияла на её лице, – я думаю, что в какой-то мере ты задолжала ещё большую долю, – сказала она, – так что всеми средствами старайся оплатить долг, который ты имеешь.
Долгое время никто из нас не сказал ни слова. Две женщины вопросительно смотрели на меня. Мне пришло в голову, что они ждали той минуты, когда я создам очевидную связь – очевидную им. Просто Канделярия родилась ведьмой, а Августин – магом.
Донья Мерседес и Канделярия слушали меня с сияющими улыбками.
– Августин сумел создать свои собственные звенья, – объяснила донья Мерседес, – у него есть прямая связь с высшим порядком, который является и колесом случая и тенью ведьмы. Чем бы он ни был, он заставляет вращаться это колесо.
Часть седьмая
24
Я и Канделярия сидели за кухонным столом. Над нами светила тусклая лампочка. Канделярия изучала глянцевые картинки журнала, который я принесла для неё. Я прослушивала свои записи.
– Тебе не кажется, что кто-то стучит в переднюю дверь? – спросила я, снимая наушники.
Совершенно не замечая моих слов, она показала мне картинку с белокурой манекенщицей, – я не могу решить, какая девушка нравится мне больше, – размышляла она, – если я вырежу это, я испорчу вторую на другой странице. Там брюнетка гуляет по улице с тигром на поводке.
– Я выбрала бы ту, что с тигром, – продолжала я, – в журнале полным-полно блондинок, – я коснулась её руки, – слушай, кто-то стоит у дверей.
Это на секунду оторвало Канделярию от журнала, и в следующий момент она поняла, что действительно кто-то стучит в дверь, – кто бы это мог быть так поздно? – безразлично шепнула она, вновь переводя свой взгляд на глянцевые страницы.
– Может быть, это пациент, – я взглянула на свои часы. Уже было около полуночи.
– Ну нет, моя радость, – спокойно сказала Канделярия, смерив меня взглядом исподлобья, – никто не приходит в такой час. Люди знают, что донья Мерседес никого не лечит так поздно без крайней необходимости.
Я хотела сказать, что, возможно, это и был тот крайний случай, но стук раздался снова, на этот раз более настойчивый.
Я заспешила в переднюю. Проходя мимо комнаты целительницы, я секунду колебалась, размышляя над тем, надо ли дать знать Мерседес Перальте, что кто-то ждёт у двери.
Уже третий день она не выходила из этой комнаты. День и ночь она жгла свечи на алтаре, выкуривая сигару за сигарой, и с восторженным выражением на лице читала непонятные заклинания до тех пор, пока стены не начинали вибрировать от звуков. Она полностью игнорировала мои вопросы, но, кажется, приветствовала те небольшие перерывы, когда я приносила ей еду и настаивала на том, чтобы она отдохнула.
Новый стук заставил меня поспешить к парадной двери, которую Канделярия всегда запирала с наступлением темноты. Это было совершенно излишне, так как тот, кто захотел бы войти в дом, мог пройти через открытую кухню.
– Кто там? – спросила я, открывая железную задвижку.
– Генте де паз (мирные люди), – ответил мужской голос.
Удивлённая тем, что кто-то в ответ произнёс искажённую слабым акцентом устаревшую формулу приветствия времён испанских завоевателей, я автоматически ответила в требуемой манере: – храни нас Дева Мария, – и открыла дверь.
Высокий седой мужчина, прислонясь к стене, смотрел на меня так озадаченно, что я даже рассмеялась.
– Это дом Мерседес Перальты? – спросил он неуверенным голосом. Я кивнула, изучая его лицо. Оно было не таким морщинистым, скорее его опустошило какое-то горе или боль. Его водянистые голубые глаза окружали чёрные пятна возраста и усталости.
– Мерседес Перальта дома? – спросил он, заглядывая мимо меня в затемнённую переднюю.
– Она здесь, – ответила я, – но она не принимает людей так поздно.
– Я долго кружил по городу, размышляя идти сюда или нет, – сказал он. – Мне нужно видеть её.