По мере того как Эсмонд становился старше и наблюдательнее, в нем естественным образом росло желание читать и думать о многом, что выходило за пределы интересов семейного круга, куда великодушные родичи приняли его как своего. Он читал не только те книги, которые им угодно было давать ему; не раз в их обществе чувствовал себя одиноким и целые ночи проводил в занятиях, быть может, бесплодных, но таких, которых они не могли разделить с ним. Его милая госпожа, всегда ревниво настороженная в своих привязанностях, угадывала его мысли: она стала поговаривать о том, что близок час, когда он захочет покинуть домашний уют; и на все его пылкие возражения лишь, вздыхая, покачивала головой. Когда в жизни должно свершиться роковое веление судьбы, этому всегда предшествуют тайные предчувствия и вещие предзнаменования. Еще все тихо в природе, а мы уже знаем, что надвигается гроза. Ничто еще не омрачало радости тех дней, а из обитателей каслвудского дома, по крайней мере, двое чувствовали уже, что счастью близится конец, и с тревогой ждали появления тучи, которая должна была смутить их покой.
От Гарри не могло укрыться, что, как ни старалась миледи угождать своему супругу, как ни восхищалась им, милорду скоро прискучила эта мирная жизнь, и нежные узы, которыми хотела бы связать его жена, стали тяготить его, а под конец и раздражать. Подобно тому, как Великий Лама, до смерти устав изображать божество, зевает в своем храме, принимая почести, воздаваемые ему бонзами, не один семейный божок, пресытившись назойливым поклонением домашних, вздыхает о прежней свободной жизни и был бы радехонек сойти с пьедестала, который воздвигли ему домочадцы в надежде, что он вечно будет сидеть на нем, принимая их служение, окруженный цветами, гимнами, фимиамом и лестью. Так, после нескольких лет брачной жизни, заскучал и добрый лорд Каслвуд; превыспренние восторги и истинно божеские почести, которыми окружала его главная жрица - жена, сперва стали навевать на него сон, а затем и гнать его из дому, ибо должно сознаться, что милорд был любитель повеселиться и в натуре его было весьма мало царственного или божественного, сколько бы ни упорствовала в своем благоговении его любящая супруга; а кроме прочего, за эту любовь он должен был платить монетой, которой лица подобного склада не очень склонны расплачиваться; короче сказать, если милорд мог похвалиться самой любящей из жен, то в то же время она была и самой ревнивой и требовательной. И вот милорд стал тяготиться этой ревностью; затем он преступил ее запреты; затем, без сомнения, пошли жалобы и взаимные упреки, затем, быть может, обещания исправиться, которые остались невыполненными, затем укоры, не менее горькие оттого, что они были безмолвны, и лишь грустные взгляды и слезы на глазах выдавали их. Затем, должно быть, супруги вступили в ту полосу супружеской жизни, не слишком редкую, когда женщине становится ясно, что бог ее медового месяца - уже не бог вовсе, но лишь простой смертный, такой же, как и мы с вами, - она заглядывает в свое сердце, и что же: vacuae sedes et inania arcana {Обитель пуста, и в святилище нет ничего (лат.).}. A если она от природы наделена самобытным умом и недюжинной проницательностью и к тому же освободилась ныне от наваждения и колдовских чар, которые заставляли ее в простом смертном видеть бога, - что может быть дальше? Они живут вместе, вместе обедают, по-прежнему зовут друг друга "милый" и "душенька", но муж остается сам по себе, и жена - сама по себе; мечта любви прошла, как все проходит в этой жизни, как проходит ведро и ненастье, горе и радость.
Весьма возможно, что леди Каслвуд перестала боготворить своего мужа еще задолго до того, как поднялась с колен и решилась освободить домашних от служения созданному ею культу.
Справедливость требует признать, что милорд никогда не искал этих почестей, он смеялся, шутил, пил вино; когда бывал в сердцах, бранился, чересчур уж непринужденно для того, кто мнит себя высшим существом, и делал все, чтобы разрушить дух богопочитания, которым жене угодно было окружить его. И юный Эсмонд, не греша чрезмерным самомнением, мог убедиться, что умом превосходит своего покровителя, который, впрочем, никогда не относился к мальчику свысока, как и ни к кому иному из своих домочадцев, только разве, будучи чем-либо недоволен, выражал свой гнев бранью, порой довольно безудержной; и который, напротив, даже портил "пастора Гарри", как он звал юного Эсмонда, постоянно превознося его достоинства и удивляясь его учености.
Можно счесть неблагодарным человека, который, столько добра видев от своего покровителя, решается говорить о старших иначе, как в самом почтительном тоне; но у автора этих строк есть теперь свое потомство, воспитанное им в духе, чуждом тому рабскому повиновению, которым, по нынешним понятиям, дети обязаны родителям и которое под личиною долга зачастую скрывает равнодушие, презрение или возмущение; и, не желая показаться внукам ни на дюйм выше того, каким его создала природа, он постарается говорить о своих былых знакомцах без гнева, но со всей справедливостью, насколько он сам может судить, ничего не преуменьшая и ничего по злобе не преувеличивая.
Итак, покуда в мире все шло согласно желаниям лорда Каслвуда, он не терял своего благодушия и, будучи от природы легкого и веселого нрава, любил пошутить, особенно с низшими, и радовался, собирая с них дань смеха. Всеми искусствами, где требовалась телесная ловкость и сила, владел он в совершенстве: без промаха стрелял, бил птицу на лету, объезжал лошадей, скакал на скорость, метал кольцо, мастерски играл во всевозможные игры.
Его умение во всем этом и впрямь было велико, но сам он полагал его непревзойденным, а потому не раз попадал впросак при покупке лошадей, считая, что знает в них толк лучше любого жокея; пускался играть в кегли или на бильярде с мошенниками, которые очищали его карманы; и из всякого путешествия в Лондон возвращался много беднее, чем был при отъезде, как то выяснилось из состояния его дел, когда внезапное несчастье положило конец его жизненному пути.
Он был большой охотник наряжаться и не меньше часов уделял ежедневно своему туалету, чем какая-нибудь перезрелая кокетка. Десятая часть дня уходила у него на чистку зубов, помажение вьющихся каштановых волос, которые, вопреки моде того времени, он не любил прятать под париком (сейчас нашим волосам возвращена свобода, но зато вошли в употребление помада и пудра. Когда же наконец будет отменен этот чудовищный поголовный налог нашего века и люди получат право сохранять тот цвет волос, которым их наградила природа: черный, рыжий или седой?); и так как ему нравилось, когда и его супруга была хорошо одета, миледи не щадила усилий, чтобы угодить ему; впрочем, она согласилась бы не только сделать любую прическу, но и вовсе отрубить себе голову, если б он ее попросил об этом.
Юному Эсмонду, прислуживавшему их милостям в качестве пажа, приходилось изо дня в день, кто бы ни приезжал в замок, слышать одни и те же шумные рассказы милорда, внимая которым миледи никогда не забывала улыбнуться или потупить взор, а доктор Тэшер - разразиться в нужную минуту хохотом или воскликнуть: "Помилуйте, милорд, вспомните мой сан!" - но таким тоном, что этот слабый протест лишь подзадоривал милорда. Рассказы лорда Каслвуда крепчали постепенно и становились особенно забористыми к концу обеда - с элем между блюдами и бутылочкой на закуску, причем миледи после первого же бокала за церковь и короля спешила спастись бегством, предоставляя джентльменам провозглашать остальные тосты без нее.
И так как Гарри Эсмонд был ее пажом, то и его обязанности за столом на этом кончались.