Каким пылким, не знающим сомнений чувством была для нас дружба в те далекие дни! А потом, когда пришла пора вступить в жизнь, друг, с которым вы не уставали бродить рука об руку под густыми деревьями или вдоль реки, что омывала сад колледжа св. Магдалины или луга близ колледжа Христовой церкви, а не то текла, извиваясь, мимо Королевского колледжа или Троицы, - поневоле отдалился от вас, и вы и он стали порознь пробиваться сквозь толпу, запрудившую ваш жизненный путь.
Неужели мы - те самые люди, которые сочиняли эти надписи, читали эти стихи, произносили или слушали эти доклады и речи, столь немудреные, столь высокопарные, столь уморительно торжественные; столь явно почерпнутые из книг, однако преподносимые с выражением самодовольного глубокомыслия на пухлых детских лицах. Вот передо мной эта книга, ей всего каких-нибудь пятнадцать лет. Вот стонет Джек от отчаяния и байронической разочарованности, а ведь его жизнь в университете не была омрачена ни единым облачком. Вот смелая работа Тома в защиту самоубийства и республиканских идей, написанная по поводу жирондистов и смерти мадам Ролан, - Тома, который сейчас носит самые белоснежные галстуки во всей епархии и скорее пойдет на казнь, нежели съест бифштекс в пятницу великим постом. А вот Боб, судья *** округа, наживший состояние в правлениях железнодорожных компаний, восклицает вместе с Готфридом и Танкредом: "Вперед, на приступ, воины креста, За веру кровь пусть будет пролита. Отважный лучник с меткою стрелой, Балисты, копья и секиры, в бой; Рази, таран, и камни катапульт, Падет Иерусалим - id Deus vult" {Это угодно богу (лат.).}. После чего следует сладкозвучное описание садов Шарона и дев Салема, а также пророчество, что вся Сирия превратится в цветущий сад, и в самом скором времени наступит царство мира, - и все это пятистопным ямбом, и очень забавно рядится в одежды смысла, чувства и поэзии. А наряду с этими невольными пародиями есть очерки и стихи, и ученические сочинения (одновременно честные и фальшивые, смешные и печальные), чьи авторы уже никогда не возьмут в руки перо. Вмешалась грозная судьба - и молодые голоса умолкли, неугомонные умы перестали работать. У этого был талант и знатное происхождение, казалось - он с легкостью достигнет всех почестей, но теперь они ему не нужны; у того были добродетели, знания, талант - было все, за что дается любовь, восхищение и земная слава, и что же? На далеком, безвестном кладбище осталась и могила, в которой покоится немало честолюбивых надежд, и камень, на котором начертано прощание с ними. Прошлой осенью я видел, как эту могилу освещает солнце, слышал, лак согласно поет над нею хор деревенских певчих. Не все ли равно, высится ли над вашим прахом Вестминстерское аббатство или скромная сельская колокольня и забудет ли вас мир несколькими днями позже или раньше?
Итак, среди этих друзей и еще множества других Пен провел более двух счастливых лет своей жизни. Он досыта вкусил удовольствий и успеха. Без него не обходился ни один обед или ужин. И веселые шутки Пена, его песни, его отчаянная храбрость и открытое, великодушное обхождение пленяли всех студентов. Хоть он и сделался любимцем и вожаком молодых людей, намного его знатнее и богаче, но не раболепствовал, не заискивал у них и не пренебрег бы смиреннейшим из своих знакомых ради благосклонности первого в университете богача и вельможи. В клубе его до сих пор вспоминают как одного из самых блестящих ораторов. К слову сказать, приехав в Оксбридж заядлым торием, он затем резко изменил свои взгляды и превратился в не менее пылкого либерала. Он объявил себя сторонником Дантона и уверял, что Людовик XVI заслужил свою участь. Что же касается до Карла I, то он клялся, что собственноручно отрубил бы голову этому монарху, окажись тот в помещении студенческого клуба и не случись у Кромвеля другого палача.
Пен и уже упомянутый выше лорд Вольнус Хартиерс, сын маркиза Раннимида, были в те дни самыми ярыми республиканцами во всем университете.
Такие репутации создаются в студенческой республике совершенно независимо от академических успехов. Иной студент числится в первом десятке, а товарищи даже не замечают его; они сами выбирают себе королей и вожаков и платят им дань восхищения и покорности: так артели негров тайно повинуются чернокожим властителям из своей же среды, хотя по видимости покорны хозяевам и надсмотрщикам. Слава Пена держалась не столько его достижениями, сколько прочно сложившимся мнением, что при желании он мог бы достичь очень многого. "Вот если б Пенденнис от Бонифация захотел, - говорили студенты, - он бы чего угодно добился". Перед конкурсом на лучшую греческую оду на него держали пари, но победителем вышел Смит из колледжа Троицы; все были уверены, что Пенденнис получит приз за латинские гекзаметры, но приз достался Брауну от св. Иоанна; так университетские отличия одно за другим ускользали от мистера Пена, и после нескольких неудач он перестал участвовать в конкурсах. Зато у себя в колледже он получил приз за декламацию и привез домой, матери и Лоре, свою награду: пачку книг с золотым гербом колледжа на переплете и таких толстых и великолепных, что обе они вообразили, будто никто никогда не получал такого приза и это - высшая почесть, какой только можно быть удостоенным в Оксбридже.
По мере того как проходил семестр за семестром и вакации за вакациями, а Пен, вопреки ожиданиям, не получал ни наград, ни отличий, пастор Портмен все более мрачнел и в обхождении с Артуром стал обнаруживать величавую холодность, на которую тот отвечал такой же надменностью. В один из своих приездов Пен вовсе не навестил почтенного доктора, чем очень огорчил свою матушку, которая полагала, что бывать в пасторском доме в Клеверинге большая честь, и с неизменным уважением выслушивала древние шутки и истории доктора Портмена, сколько бы раз он их ни повторял.
- Не терплю его покровительственного тона, - заявил Пен. - Очень уж по-отечески он со мной держится. Я встречал людей и поважней, но не намерен умирать от скуки, слушая его допотопные истории.
Скрытая вражда между Пеном и пастором так тревожила вдову, что, когда сын бывал дома, она и сама уже боялась наведываться к Портменам.
На последних летних каникулах этот несчастный дошел в своем бунтарстве до того, что однажды в воскресенье не явился в церковь, и молящиеся, выходя после службы на улицу, видели его курящим сигару в воротах "Герба Клеверингов". В местном обществе это произвело страшный переполох; а Портмен предсказал Пену близкую гибель и уже скорбел в душе о грешном юноше, обуянном бесовской гордыней.
Трепетала душа ж у Элен, и у маленькой Лори - она к тому времени уже была прелестным подростком, миловидная, грациозная и страстно привязанная к Элен. Обе женщины чувствовали, что их мальчик изменился. Это был уже не прежний Пен - такой простой та ласковый, порывистый и смелый. Лицо его постарело, глаза ввалились, голое звучал глуше и насмешливее. Казалось, ему не дают покоя какие-то заботы, но на тревожные расспросы матери он только смеялся и невесело отшучивался. И на каникулах он все меньше времени проводил дома - гостил то у одного, то у другого из своих знатных приятелей, а возвращаясь, пугал тихих обитательниц Фэрокса хвастливыми рассказами о роскошных поместьях, куда он зван, и поминал лордов по именам, опуская титулы.