На несколько секунд мы застыли. Послышались крики, вокруг начали собираться люди. Жук бросился в ту сторону.
– Пошли, посмотрим, как он там.
Я не двинулась с места. Я не хотела больше ничего видеть. Если он еще жив, то скоро умрет. Не позднее полуночи. Сегодня – его день. С этим ничего не поделаешь.
Жук уже добежал до конца улицы и тянул шею, пытаясь заглянуть через чужие головы. Я подошла тоже. Рядом со мной кричала женщина – визгливо, непрестанно. Подруга увела ее. Порой мне удавалось разглядеть тело. Груда поношенных разномастных тряпок и что-то внутри. Не кто-то – уже не кто-то. Этот кто-то ушел. Ушел туда, куда уходят все, где теперь моя мама. На небо? Если говорить про мою маму, так уж скорее в ад. Или никуда. Уходят – и всё.
Я потянула Жука за руку:
– Пошли.
Он выбрался из толпы, и мы зашагали к его дому. Жучила примолк, только иногда тряс головой:
– Это мы его напугали, чел. Он с перепугу.
– Знаю, – сказала я тихо. Он произнес вслух то, что крутилось у меня в голове: это мы виноваты. Это из-за меня он выскочил на дорогу. Не будь тут меня, он сидел бы сейчас в парке и жрал бы этот паршивый гамбургер. Может, от него бы и загнулся – подавился бы куском булки с котлетой. Или у него бы случился инфаркт. И тут вылезла мысль, которую я вечно гнала, а она все возвращалась: может быть, ему и не предназначалось сегодня умереть. Может, он умер, потому что встретил меня.
Я и не заметила, как мы пришли к Жуку домой. У калитки я остановилась.
– Я, пожалуй, пойду к Карен, – сказала я. Мне нужно было побыть одной, переварить все это.
– Не, чел, давай-ка зайди. После такого, знаешь, не сидят в одиночестве.
Была у меня и другая причина не заходить. Эти ореховые глаза, которые видят всю мою подноготную.
Ну еще бы: Вэл сидела на кухне, на своей табуретке. Жук нагнулся и поцеловал ее.
– Чего-то ты сегодня рано вернулся, – сказала она, глянув на кухонные часы.
– Что? Половина второго. Баб, ты же знаешь, что меня временно выгнали из школы. Совсем крыша поехала? А у Джем… свободный график. – Он осклабился, Вэл улыбнулась в ответ. Видно, поняла что к чему.
– Может, посидите дома, почитаете маленько? – Она перевела взгляд на меня: прямой, всевидящий, не спрячешься.
– Дай сперва очухаться. Тут при нас одного старикашку сбила машина.
Вэл опустила сигарету.
– Он жив?
– Не, насмерть. Откинул копыта прямо на дороге, там, возле парка. Мы всё видели.
Голос его подрагивал. Похоже, не такой уж он крутой и непрошибаемый.
Вэл слезла с табуретки и, шаркая, побрела ставить чайник.
– Ну надо же. Эй, садитесь. Я вам чайку заварю. Крепкого, сладкого, вам сейчас такого и нужно. Машины эти, мать их так. И дорогу-то не перейдешь.
Она принялась заваривать чай, а мы устроились в гостиной. Скоро она пришла с подносом, принесла три кружки и печенье. Поставила поднос на пуф в середине комнаты, а сама, пыхтя, опустилась в кресло.
– Эти кресла – не для моей спины. Давайте пейте.
Я отхлебнула горячего чая, а Жук с бабушкой тем временем одну за другой запихивали в рот печенины, запивая чаем и глотая сладкую кашицу.
– Это как: шли вы, шли и такое увидели?
Я поймала взгляд Жука. Зря волновалась, он тоже не горел желанием рассказывать, что последние минуты жизни этот бедолага провел в страхе, что мы его сейчас ограбим.
– Да, вроде того.
– Жуткое дело, а? Никогда не скажешь, что тебя ждет за следующим углом.
Жук отвалил в сортир, оставив меня с бабкой наедине. Она поерзала в кресле и нагнулась ко мне поближе:
– Ты там как, Джем? Мало приятного в таком зрелище, а?
Я кивнула:
– Да.
Жук отвалил в сортир, оставив меня с бабкой наедине. Она поерзала в кресле и нагнулась ко мне поближе:
– Ты там как, Джем? Мало приятного в таком зрелище, а?
Я кивнула:
– Да.
– Видела уже когда покойника? Или впервой?
Блин, она что, меня допрашивает?
Надо было ей просто ответить: не хочу я про это. Но я уже говорила, что в ней было что-то особенное – не посопротивляешься.
– Маму, – сказала я тихо.
– Рот у нее округлился, и она кивнула – будто заранее про это знала. Мне это понравилось – понравилось, что она не смутилась, не начала восклицать, как это страшно и ужасно. Просто кивнула. Поэтому я продолжила:
– Я ее сама и нашла. Она умерла во сне. От передозировки. Не специально. В смысле, я так не думаю. Просто не повезло.
Бабка снова кивнула.
– Не повезло. Как и моему Сирилу. Помер в одночасье, в сорок один год. Инфаркт хватил беднягу. Никто и подумать не мог, что у него сердце не в порядке. Никаких симптомов. Вон он, смотри, на камине.
Я посмотрела на деревянную полку над камином. И верно, среди фарфоровых собачек и медных подсвечников красовалась фотография в рамке из тех выпендрежных, что делают в ателье. Снимок черно-белый, только голова и плечи. Красавец, в глазах искорки. Всего-то бумажка в рамке, но почему-то она притягивала, хотелось улыбнуться в ответ.
– Давай, лапа, достань-ка его. – Неохотно, настороженно я подошла к камину. – Давай бери. – Я потянулась к рамке. – Да нет, не фотографию, Джем, – резко остановила меня старуха. – Прах, вон он там, в урне.
Что за…
И верно, фотография стояла рядом с крепким деревянным ящичком. Я помедлила.
– Давай, он тебя не укусит.
Я отодвинула пару фигурок, взяла ящичек в руки. Он был на удивление тяжелый – плотное, гладкое дерево, а сверху металлическая табличка: «Сирил Доусон, скончался 12 января 1992 года в возрасте 41 года». Я осторожно сделала несколько шагов и поставила ящичек на пуф, рядом с подносом. Вэл нагнулась над ящичком, провела ладонью по крышке.
– Все говорят: скверно умирать молодым, но он прожил прекрасную жизнь, молодую жизнь. Никаких вот этих, – она положила руку на поясницу, – болей и болячек, дряхлости, тупости. Нет, он жил полнокровной жизнью, жил как лев и умер – как свет погас. Так-то. – Она щелкнула пальцами. – И ничего в этом нет плохого. – Она снова опустила ладонь на ящичек, погладила большим пальцем табличку. – Вот только мы по ним уж очень тоскуем. По умершим. Тоскуем, и всё.
Жук отлепился от дверного косяка, на который опирался, и обхватил бабушку руками:
– Это ты так решила подбодрить Джем? Дура ты старая.
– Эй, полегче. – Она вскинула руку, пытаясь влепить ему оплеуху. Он перехватил руку на лету, чмокнул бабушку в щеку. Когда он отпустил ее ладонь, Вэл, опуская руку, мимоходом погладила внука по щеке. – Он вообще-то хороший парень, Джем. Очень хороший. Поставь дедушку на место, сынок.
– Вэл, – я заговорила, толком не подумав, – а какая аура была у него? У Сирила?
На лице у нее отразилось удивление, а потом она улыбнулась, показав полный набор кривых порыжелых зубов.
– Много бы я дала, чтобы знать, лапа. Но видеть их я начала только после его смерти. Горе и все такое – видимо, во мне и открылся какой-то духовный канал. А до того я их не видела.
А потом – сразу же тихим, задушевным голосом:
– Но ты видишь, Джем? – Я вжалась в спинку дивана. – Что ты видишь? Я же знаю, что видишь. Мы одного поля ягоды, Джем. Обе знаем, что такое потеря.