— Сегодня последний день, давай накупим каких-нибудь сувениров? На память о Париже.
Когда они вернулись, среди покупок портрета не было. То ли Тедди отказался его покупать, то ли Ханна даже не стала спрашивать, в любом случае я была рада. Вместо рисунка Тедди купил ей меховую накидку — норку с маленькими лапками и тусклыми стеклянными глазками.
Мы возвращались в Англию.
* * *
Меня мучит жажда. Кто-то сидит рядом… нет, не Сильвия. Это беременная женщина, у ее ног стоит сумка с вязаными куклами и домашним вареньем. Лицо соседки блестит от пота, косметика потекла. Под глазами черные полоски. Она смотрит на меня.
Я приветливо киваю. Думаю, не попросить ли ее принести мне что-нибудь попить, но решаю, что нет. Кажется, ей даже хуже, чем мне.
— Хороший денек, — произносит женщина. — Солнечный, теплый. — У нее на лбу выступили капли пота. Майка под тяжелой грудью прилипла к телу и потемнела.
— Хороший, — соглашаюсь я. — Очень теплый.
С усталой улыбкой она отворачивается.
* * *
Мы вернулись в Лондон девятнадцатого июля тысяча девятьсот девятнадцатого года, в день мирной демонстрации. Наш водитель ловко нырял между автомобилями, омнибусами и конными повозками, объезжал толпы людей с флагами и плакатами. Еще не высохли чернила на договоре, закрепившем санкции, которые позже стали причиной следующей войны, но англичане об этом не знали. Пока не знали. Просто радовались, что южный ветер больше не приносит из-за Ла-Манша эхо выстрелов. Что одни мальчики не стреляют в других.
Автомобиль выгрузил меня и гору вещей у одного из лондонских домов и отправился дальше. Саймион и Эстелла ожидали молодых к чаю. Ханна с удовольствием поехала бы прямо домой, но Тедди настоял на визите к родителям. И загадочно улыбался при этом, будто готовил сюрприз.
Из парадной двери вышел лакей, взял в каждую руку по чемодану и снова вернулся в дом. Личные вещи Ханны он оставил мне. Я удивилась. Мне почему-то казалось, что в доме пока не должно быть других слуг. Кто же его в таком случае нанял?
Я постояла, вдыхая аромат большого города. Запахи бензина и свежего навоза. Запрокинула голову, чтобы увидеть все шесть этажей огромного дома. Он был построен из коричневого кирпича, по обе стороны от парадного крыльца высились колонны. Кругом стояли точно такие же здания. На одной из колонн красовалась цифра 17. Номер семнадцать по Гроувенор-сквер. Мой новый дом, в котором я наконец-то стану настоящей горничной-камеристкой.
Вход для слуг представлял из себя ряд ступеней, ведущих с тротуара на цокольный этаж и отгороженных черными чугунными перилами. Я подхватила сумки и зашагала вниз.
Из-за закрытой двери донеслись приглушенные, но несомненно сердитые голоса. В окне мелькнула спина какой-то женщины, ее манера держаться (нахальная — сказала бы миссис Таунсенд) и выбившиеся из-под шляпы светлые кудряшки говорили о молодости. Она ругалась с невысоким толстым мужчиной, красным от гнева.
Жестом победительницы девушка закинула за спину сумку и шагнула к двери. Не успела я отодвинуться, как она распахнула ее, мы столкнулись нос к носу и ошалело уставились друг на друга, словно на отражения в кривом зеркале. Девушка опомнилась первой: она громко расхохоталась, забрызгав слюной мою шею.
— А я-то думала, сейчас трудно найти горничную! Что ж, добро пожаловать! Меня-то больше не заставишь скрести чужие дома за жалкие гроши!
Она обошла меня и потащила сумку вверх по лестнице. Остановилась, обернулась и крикнула:
— Прощай, Иззи Баттерфилд! Бонжур, мадмуазель Изабелла!
Разразившись очередным взрывом смеха и театрально взмахнув юбками, она исчезла. Я даже не успела ответить. Объяснить, что я не простая горничная, а самая настоящая камеристка ее светлости.
Я постучала в открытую дверь. Никто не ответил, и я вошла. В доме явственно пахло воском (хотя не тем, к которому я привыкла, фирмы «Стаббингз и K°») и картошкой. И еще чем-то — приятным, но незнакомым.
Давешний мужчина стоял у стола; за его спиной, положив ему на плечи руки с красными скрюченными пальцами, стояла тощая женщина. Они дружно повернулись ко мне. У женщины под левым глазом красовалась огромная черная родинка.
— Добрый день, — поздоровалась я. — Я…
— Добрый? — переспросил мужчина. — От нас сбегает уже третья горничная, через два часа в доме прием, и вы хотите, чтобы я считал сегодняшний день добрым?
— Ну хватит, успокойся, — сказала женщина. — Эта Иззи — настоящая дрянь. Хочет податься в гадалки — видали вы? Если у нее есть хоть капля таланта, я — царица Савская. Рано или поздно ее придушат обманутые клиенты. Вот увидишь!
Она заявила это с плохо скрытым в голосе торжеством и с такой злобной улыбкой, что мне стало страшно. Захотелось повернуться и уйти, откуда пришла, но на память пришел совет мистера Гамильтона: надо поставить себя правильно с первой минуты. Я откашлялась и, собрав всю свою уверенность, сказала:
— Меня зовут Грейс Ривз.
Двое у стола с недоумением глядели на меня.
— Я новая камеристка.
Женщина выпрямила спину и, прищурившись, заявила:
— Хозяйка не упоминала ни о какой новой камеристке.
— Как… не упоминала? — заикаясь от изумления, проговорила я. — Мне… мне точно известно, что она отправила письмо с распоряжениями. Из Парижа. Я сама относила его на почту
— Париж? — переглянулись они.
И тут мужчина как будто что-то вспомнил. Торопливо закивал и снял руки женщины со своих плеч.
— Конечно! — сказал он. — Мы ждали вас. Меня зовут мистер Бойли, я тут, в семнадцатом номере, дворецкий, а это — миссис Тиббит.
— Очень рада познакомиться, — смущенно кивнула я. Дворецкий и миссис Тиббит по-прежнему смотрели на меня весьма странно. — Я очень устала с дороги. Не будете ли вы так добры позвать горничную, чтобы она показала мне мою комнату?
Миссис Тиббит так поморщилась, что кожа вокруг родинки пошла складками.
— Нет у нас больше горничной. Пока нет. Хозяйка… то есть, миссис Эстелла Лакстон никак не может найти подходящую.
— Да, — подтвердил мистер Бойли и недовольно сжал губы. — А у нас сегодня прием. У меня каждая пара рук на вес золота. Мисс Дебора не терпит изъянов.
Что это еще за мисс Дебора? Я нахмурилась.
— Моя хозяйка, молодая миссис Лакстон, не упоминала ни о каком приеме.
— Разумеется, — согласилась миссис Тиббит. — Она и не могла. Это сюрприз к возвращению мистера и миссис Лакстон после медового месяца. Мисс Дебора и ее мать готовили встречу несколько недель.
* * *
К тому времени, как прибыл автомобиль Тедди и Ханны, вечеринка была в полном разгаре. Мистер Бойли получил распоряжение отправить меня к дверям: встретить молодых и проводить их в бальный зал. Как правило, это обязанность дворецкого, объяснил он, но сегодня он очень нужен мисс Деборе.
Я отворила дверь и впустила хозяев. Тедди сиял, Ханна казалась усталой — неудивительно, после визита к Саймиону и Эстелле.
— Я до смерти хочу чаю, — объявила она.
— Не так скоро, дорогая, — отозвался Тедди. Он скинул мне на руки пальто и чмокнул жену в щеку. Она, как обычно, чуть отстранилась.
— У нас для тебя маленький сюрприз.
Тедди отошел от Ханны, потирая руки и посмеиваясь. Она посмотрела ему вслед, а потом подняла глаза, окинула взглядом вестибюль — свежевыкрашенные желтые стены, свисавшую над лестницей на редкость безобразную, но модную люстру, пальмы в кадках под гирляндами китайских фонариков — и брови ее поползли на лоб.
— Грейс! Что тут вообще происходит?
Я виновато пожала плечами и только хотела все объяснить, как откуда-то вынырнул Тедди и взял Ханну под руку.
— Сюда, дорогая, — и повел ее в бальный зал.
Дверь отворилась, и Ханна недоуменно раскрыла глаза при виде толпы незнакомцев. Неожиданно вспыхнул свет, мой взгляд метнулся к сияющей люстре, и тут я почувствовала за спиной какое-то движение. Гости радостно зашумели: на лестнице стояла стройная темноволосая женщина с хищным, узким лицом. Ее нельзя было назвать красивой, скорее яркой: та иллюзия красоты, которую дает врожденная элегантность. Высокая и стройная, она стояла в позе, какой я никогда не видела раньше, — устремившись вперед, так что платье, казалось, вот-вот упадет с плеч и соскользнет по изящно изогнутой спине. Поза казалась одновременно отрепетированной и естественной, небрежной и надуманной. Руки дамы прикрывал какой-то светлый мех, я было решила, что это для тепла, но тут мех зевнул, и я с изумлением поняла, что это крошечная пушистая собачка, белоснежная, как парадный фартук миссис Таунсенд.
Женщину я не узнала, однако, кто это, сообразила сразу. Выдержав эффектную паузу, она скользнула вниз по лестнице и прошла сквозь море гостей, которое расступалось перед ней, словно повинуясь невидимому дирижеру.
— Деб! — воскликнул Тедди ей навстречу. Его простое симпатичное лицо расплылось в широкой ухмылке. Он взял сестру за руки и поцеловал в подставленную щеку.
Дебора растянула губы в улыбке.
— Добро пожаловать домой, Тиддлз, — с отчетливым нью-йоркским акцентом сказала она. Особенностью ее речи было почти полное отсутствие интонаций, все слова звучали одинаково, отчего важное казалось неважным и наоборот. — У тебя потрясающий дом. А я созвала сюда самых блестящих людей Лондона, чтобы помочь тебе согреть его. — Дебора указала длинным пальцем на прекрасно одетую женщину, стоящую у Ханны за спиной.
— Удивилась, дорогая? — повернувшись к жене, спросил Тедди. — Это мы с мамой все придумали, а Деб — ну, она просто рождена для того, чтобы устраивать вечеринки.
— Удивилась, — ответила Ханна, пытаясь встретиться со мной глазами. — Даже сказать не могу, как.
Дебора улыбнулась своей волчьей улыбкой и обвила рукой талию Ханны. Длинной, белой, словно восковой рукой.
— Наконец-то мы встретились, — проворковала она. — Уверена: мы станем лучшими подругами.
Следующий год начался плохо, Тедди провалил выборы. Все считали, что тут нет его вины, просто время наступило тяжелое. Кругом творилось что-то непонятное, неуправляемое. Виноваты были рабочие и эти ужасные писаки-журналисты. Они организовали травлю лучших людей страны. После войны они окончательно распоясались и стали требовать слишком многого. Прямо как ирландцы или даже русские. Ну ничего. Будут и еще выборы, и для Тедди обязательно найдется уютное кресло. На следующий год, обещал Саймион — если, конечно, сын бросит свои идиотские идеи, которые шокируют почтенных избирателей, — Тедди будет заседать в парламенте.
Эстелла считала, что Ханне надо родить ребенка. Это пойдет на пользу карьере Тедди. Избиратели увидят в нем примерного семьянина. Раз уж они поженились, то каждый мужчина в браке рано или поздно ожидает появления наследника.
Тедди начал работать у отца. Все кругом решили, что это к лучшему. После провала он выглядел, как человек, переживший шок, душевную травму. Примерно как Альфред, когда он вернулся с войны.
Такие, как Тедди, рождены для побед, а не для поражений, но не в привычках Лакстонов хандрить; родители Тедди начали наезжать в дом номер семнадцать, где Саймион рассказывал длинные истории о своем отце, о том, что путь наверх — не для нытиков и неудачников. Поездку в Италию пришлось отложить, Саймион сказал — если Тедди сейчас покинет страну, это будет выглядеть не лучшим образом. Держись победителем и победа придет. А помпеи никуда не денутся.