– Ты о чем?
– О Надьке. Позвонила одна моя клиентка, которая от меня перешла в «Амадей», и жутко возмущалась. Оказывается, Надька даже не скрывает, что рада нашим проблемам.
– Не может быть. Радуется смерти Боряны?
– Ну нет, такого Надежда не говорила. Во всяком случае, при этой моей клиентке. Она счастлива, что Центр закрыт, и уже ведет переговоры с кое-кем из наших. С Верой Ильиничной, с Аленкой…
– Дольче, а в чем новые обстоятельства заключаются?
– Но Надежда рада тому, что с нами случилось!
– Как и любая другая стерва на ее месте. Это вовсе не улика.
– А то, что Надька с тех времен, когда мы ее из грязи вытаскивали, помнит, что водку из нас пьет только Боряна? Это она! Я еду к ней, – решительно сказал мой друг, не желая больше спорить. – Ты со мной или будешь сидеть дома и кисляк мочить?
Я поехала с ним.
По дороге Дольче рассказал о своей встрече с Алиной. Он позвонил ей и пригласил на прием – Алина чуть не завизжала от счастья. Правда, пригласить ее пришлось в наш разбомбленный Центр, но кабинет Дольче не пострадал, и можно было работать. Он сделал ей стрижку, посоветовал, какой нужен макияж, и запретил носить зеленый цвет. А денег не взял. Сказал, что это подарок от меня.
– Так что с тебя восемь тысяч за стрижку, окраску и укладку и две сверху за консультацию.
– Дырку тебе от бублика… – пообещала я.
Для «Амадея» Надькин бойфренд Сергей Аветисян построил отдельное двухэтажное здание, которое воткнул на углу двух главных магистралей нового спального района Гродина. Печальным недостатком экстерьера было то обстоятельство, что все стекла, покрывавшие фасад здания, были какими-то перекошенными, а отражения давали скособоченные, выгнутые и вогнутые.
– Королевство кривых зеркал, – прокомментировал Дольче, который никогда не упускал случая полюбоваться на свое стройное плечистое отражение и очень злился, если не получал от этого процесса ожидаемого удовлетворения.
– Привет, дорогая, – сказала я, переступив порог кабинета директора.
Наша неверная подруга стояла за спинкой своего кресла со стаканом в руках.
Увидев нас, Надя окаменела. Ее глаза, в общем-то уже слегка заплывшие жирком, стали вдруг просто огромными. Стакан грохнулся на пол.
– А ты нам рада, – заметил Дольче.
Не ожидая приглашения, мы удобно разместились в креслах у журнального столика. Надежда за это время немного пришла в себя, то есть, как это и принято у подобных ей мадамок, она возмутилась:
– Вы какое право имеете врываться ко мне? Вы вообще что на себя берете? Я сейчас же вызову охрану.
– Этого тебе никто не запретит, – согласилась я. – Только мы тогда вызовем милицию.
– Милиция к нам уже приходила.
– Но безрезультатно. А вот на этот раз у нас есть кое-какие улики, которые доказывают, что это от тебя исходят все наши проблемы.
Надька как-то замялась. Она явно что-то скрывала, и в то же время правоохранительные органы ее мало пугали.
– Пусть приходит ваша милиция. И врете вы. Ничего у вас нет на меня. А вот я в суд подам на вас. За угрозы.
Дольче усмехнулся и провел по своему лысому черепу ладонью:
– Раз ты все равно собралась жаловаться, то я дам тебе повод.
Я не успела ничего предпринять, как он подскочил к Надьке, схватил ее за воротник жакета и встряхнул:
– Ты отравила Боряну?
– Отпусти!
Надька завизжала. Трагедия превращалась в фарс.
Спустя секунду в кабинет вломились два амбала – один, как я поняла, был Аветисяном, а второй, скорее всего, его охранником. Охранник бросился на Дольче, и они сцепились. А дружок заорал на меня:
– Вы что тут делаете? Убирайтесь! Я с вами еще разберусь!
Тем временем Дольче прекратил сопротивление, и нас вышвырнули из «Амадея», как паршивых котят.
– Идиот ты, Дольче, какой же ты идиот! – ругалась я, когда мы загрузились в его хищный «опель». – Мы так ничего не добьемся! Надо было хотя бы попытаться поговорить с ней. Она что-то скрывает. Это шито белыми нитками. А что теперь? Нас еще и в суд вызовут! Да нам за хулиганство по году вкатают! Но за тебя-то можно не тревожиться! Ты на зоне королевой будешь…
– Ой, дура ты, Наташка, – перебил он мои фантазии.
– Я дура? Да ты…
В окно дверцы водителя постучали.
– Не опускай стекло, – сказала я, разглядев за стеклом лицо охранника, который только что выпихивал нас из «Амадея». – Вдруг он нападет снова?
Но Дольче мои опасения беззаботно проигнорировал.
– Парень, – сказал охранник с какой-то особой улыбкой. – Давай с тобой встретимся через пару дней? В «Постоялом дворе» или…
– Зачем еще? – влезла я, но охранник на меня даже не посмотрел. И как они только друг друга узнают?
– О'кей, – ответил ему Дольче. – Я приду. В понедельник, в шесть вечера. Годится?
Они обменялись взглядами, и мы отчалили от «Амадея».
– Дольче, не ходи!
– Не встревай.
Глава 10
Кроме крайне неудачной субботней эскапады в «Амадей», на следующий день я выбралась из дома только ради благого дела: в больницу к Марине, нашему горелому офис-менеджеру. Ко всеобщей радости, там дела продвигались не в пример лучше. Выяснилось, что Марина намного крепче и здоровее, чем казалось. Ожоги на ней стали заживать, как, простите, на собаке.
Марина очень интересовалась, как идет расследование по факту взрыва в Центре красоты и здоровья. И в свою очередь, припомнила, что коробка, которая потом рванула, появилась в холле Центра вечером накануне взрыва.
– Ты же теперь не будешь ругаться? – спросила она, хлопая ресницами, которые отросли только пару дней назад. – Часов в пять в холл пришла женщина, которая торгует нижним бельем. Ну, ты знаешь ее, Аня. Ты ее всегда выгоняешь, а тут вас всех не было, и девчонки захотели посмотреть комплектики. Они классные, а стоят в два раза дешевле, чем в магазине. Тут и клиентки набежали. Все стали хватать лифчики, на себя цеплять. Бардак, одним словом. А когда Аня ушла, осталась коробка. И я даже не посмотрела, что внутри.
– Значит, взрывчатку принесла женщина?
– Почему?
– Потому что на мужчину вы бы обратили внимание. Вы же там бюстгальтерами и трусами размахивали.
– Ну да. Мужчины в тот вечер не приходили, – согласилась Марина. – Хотя… я тоже бегала в туалет лифчик мерить. Может, он тогда и приходил. А мы мужчину ищем?
Было ясно, что надо поговорить со всеми, кто был в Центре накануне взрыва.
А все эти дни, проведенные мной в тиши своей квартиры, моя Варька была очень задумчива. Что-то крутилось в ее головенке, но своими соображениями со мной она не делилась. Рисунков ее я больше не видела. Кажется, она поставила на своей художественной карьере крест. Что же, разве я не этого добивалась? Теперь у моего солнышка не будет жесточайшего разочарования, когда ее работы обсмеют в галерее.
Только вот правильно это или нет? Не лучше было бы дать ей возможность самой набивать шишки, чем поступать как я, мошенничая у нее за спиной?
Наконец в понедельник утром я приехала в пустующий Центр. Рабочие закончили ремонт, уборщица Света вынесла остатки строительного мусора, расстелила новый ковер и отполировала новые зеркала. Я вошла в Центр, как второй раз в одну и ту же реку.
Пройдясь по пустынным помещениям, долго стояла, как соляной столб, в фитнес-зале. Потом вошла в кабинет Сони. У меня были ключи и от ее кабинета.
Там все оставалось на своих местах. Я взяла в руки сувенирную рыжую крысу, которую на какой-то Новый год Соньке подарила Боряна. У меня тоже была такая крыса. А вот – фото Лешика, сделанное лет пять назад на Черноморском побережье. Здесь же валялся забытый Дольче серебристый галстук. Следы наших дней. Вещи, которые помнят о наших счастливых годах.
Соня, наверное, приедет за своими вещами. Но не скоро.
Я вошла в свой кабинет, бросила сумку в кресло, открыла дверь на балкон, села за свой стол. Сейчас я начну обзванивать своих сотрудников и клиентов. Надо начинать новую жизнь.
В холле раздались чьи-то шаги.
– Здравствуйте…
Я подняла голову. Передо мной стояла женщина, которую я бы не хотела знать. Не потому, что она была плохим человеком или принесла мне зло, а по причине абсолютно противоположной. Я любила ее мужа, я причинила ей много боли – и душевной, и физической.
– Наташа, вы не пугайтесь так! – улыбнулась она приветливо. – Вы прямо побелели. Я не привидение.
Она совсем не изменилась за эти восемь лет. Только волосы стала подкрашивать в более темный оттенок да немного поправилась. И впервые я увидела ее с накрашенными губами. Восемь лет назад, в больнице, Инне было не до макияжа.
В ее манере держаться по-прежнему сохранялась легкая жеманность, не раздражающая, а скорее привлекательная. Некое своеобразие, иногда выставляемое напоказ, а иногда скрываемое.
Я никак не могла заставить себя смотреть ей в лицо, а чувствуя взгляд ее голубых глаз, немного нервничала.
– Инна, я не ожидала…
– Я только на минуточку. Можно я присяду?
– Конечно, конечно, – засуетилась я. – Хотите кофе?
– Да нет, спасибо. Я на минуточку…
– Вы хотите мне что-то сказать?
Наверняка она нашла мой портрет, и сейчас мне будет очень, очень стыдно.
– Наташа, я понимаю, что вы сейчас напряжены и думаете, что я слишком много себе позволяю…
– Господи, нет, конечно!
– Но так сложились обстоятельства, что не поговорить с вами я не могу.
– Что произошло, Инна?
Скорее бы уж она перестала миндальничать и перешла к делу!
– Ваша дочь Варвара, она посещала мои занятия. – Продолжая сидеть в кресле, Инна подалась мне навстречу. Наверное, это должно было сообщать ситуации особую доверительность. – Я сама пригласила Варю в свою студию. Я хожу по школам, ищу таланты. И вот я увидела Варю. Я не знала, что она ваша дочь. И теперь я виновата перед вами.
– Вы о чем?
– Все так внезапно случилось… Прямо выбило меня из колеи, и я так разволновалась… А потом еще и Евгений Станиславович изволили влезть куда его не просили. Ну, даже и не знаю, с чего начать. Наташа, пообещайте мне, что вы меня заранее прощаете.
– Инна, у меня нет морального права вам не простить что-то.
– Ну хорошо. Спасибо. – Инна снова улыбнулась, уже гораздо более открыто. – И я была в восторге от Вариных способностей. Это сразу не видно, не понятно так просто, но я – опытный преподаватель. Меня, как учителя, воспитывал сам Станислав Владимирович, отец Евгения Станиславовича, знаменитый художник. Вы, наверное, этого не знаете.
Она посмотрела на меня немного свысока, потом вспомнила, что пришла извиняться, и продолжила в виноватом тоне, с ноткой легкой самоиронии:
– Наташенька, я не знала, что Варя ваша дочь. И однажды она сказала, что ее мама очень одобрила ее работы. Я спросила, кто ее мама, подразумевая, что, возможно, она специалист в нашей области. Тогда ваша Варенька назвала ваши имя и фамилию. И я… Ну, вот так уж случилось… Сорвалась. Я рассказала Вареньке нашу с вами историю. И о Евгении Станиславовиче, и об аварии. Я не должна была, не должна… Мне так стыдно.
– Инна, ну я же все понимаю. Я бы хотела иметь машину времени, чтобы все изменить. Но это невозможно.
– И потом буквально, вы не поверите, на следующий день ко мне на урок заявляется мой супруг, тоже уже заслуженный художник, член Союза художников Евгений Станиславович Шельдешов и объявляет, что Варенька – бездарь, что ей никогда не стать мастером, что я зря трачу свое время! Но, Наташенька, что он понимает?! У него не было никогда учеников. Он не желает делиться своим опытом. Он эгоист в этом смысле. Просто эгоист. Но это его личное дело.
– То есть он ошибся?