Неизвестно, чьего согласия испрашивал олигарх: смотрел он при этом на свое изображение на этикетке бутылки с минеральной водой. Никто же из присутствующих выражать согласие или несогласие не стал.
– Значит, что от вас нужно, р-разбойнички, – сказал Зубков, вертя в руках пластиковую бутыль. – Нам известна вся ваша история, может быть, за исключением красочных мелочей. И от вас всего-то и нужно, чтобы вы изложили ее сами. Да-да, ничего больше. Соберутся уважаемые люди, и вы им честно, во всех подробностях, без утайки расскажите про все то, как вышли на рудничок, как схлестнулись с украганами и два ящичка умыкнули. Как я уже сказал, ваши азиатские похождения никого не заинтересуют, пускай чурки разбираются с тамошними вашими проказами.
У нас своих делов хватает. Уксус, растолкуй ты, каков расклад. У тебя это доходчивее выйдет. А то я чего-то утомился.
– А расклад простой, православные, – с готовностью подхватил Уксус, да так, что ни малейшей паузы не вышло. Он поочередно обвел Карташа, Машу и Гриневского немигающим взглядом, и взглядец тот пробирал до печенок, даже глубже, от такого взгляда невольно хотелось потупиться. – Каждому, как в Библии, воздается по заслугам его. Лживому – муки адовы, а правдивому – награда щедрая за правду. Награда немалая: исповедался – и катись на все четыре стороны с душой, очищенной от скверны. Злато-серебро, платина-шмлатина – это дело наживное... в отличие от головы, которой нас бог всех наделил лишь по одной.
– Смотрю, нахватался ты у Апостола благолепных словечек, речугу катишь гладко, как колесо, – сказал, наливая себе водочки, один из сидящих столом: тип в очочках, с холеным лицом и с короткой стрижкой «ежиком».
– Давно ты, Доктор, в наши края не заглядывал, – повернулся к нему Уксус, – забыл, кто какие слова говорит. Апостола же, царство ему небесное, зря поминаешь. После того, как мы с ним последний раз виделись, а было это на Ярославской пересылке, Апостол
зажил не правильно и плохо кончил, что закономерно. К тому же, кто от кого каких слов набрался, – это еще вопрос...
И снова Уксус прошелся своим жутким непод-вижным взглядом по пленникам.
– Смертушкой пугать вас не станем, поди, приготовились к ней. Да и вообще, умирать не страшно. Страшнее задержаться здесь против своей воли или обречь на страдание близких своих... Так вот, коли выберете вы путь лживый, не пожелаете за дела свои ответ держать, то уж не обессудьте. Каждому по делам его воздается, каждому своя мука приготовлена – не только в аду, но и на земле.
Московскому гостю пообещать можно, что умирать он будет медленно и страшно, а перед смертью еще и помучается от того, что обрек на гибель стареньких родителей. Назвать тебе московский адресок, по которому, кстати, ты и сам до сих пор прописан, или не надо? Поверишь без клятвенной божбы, что есть у нас свои людишки в стольном граде?
Карташ скрежетнул зубами, но сдержался. Не кричать же: «Гады, ненавижу! Если что-то случится с моими, я вас всех порву!», – не вскакивать же, не вцепляться же в глотку этому Уксусу. Эмоциями здесь не поможешь... да, а влипли они конкретно. Оказывается, попадание к сволочи-викингу и не влипаловом вовсе было, а можно сказать, отдыхом на курорте...
– Девочке мы можем пообещать турецкий бордель. Конечно, блуд – занятие веселое, но это только когда ему предаешься по своей охоте. А когда ему предаешься с рассвета до заката, а потом еще с заката до рассвета, и без всякой охоты, зная, что обслуживать клиентов предстоит до самой до старости...
Вдобавок мы попросим наших турецких друзей подбирать клиентов с особой тщательностью, отдавать предпочтение типам с необычными фантазиями, со всякими пикантными...
– Может, после посмакуешь подробности, – довольно резко перебила Уксуса мадам бухгалтерша.
Уксус, не посмотрев на мадам, покладисто кивнул.
– Можно и после. Девочке и без шокирующих физиологических подробностей, думаю, уже все предельно ясно.
Карташ скосил глаза в сторону Маши – как она. Она истерически не зарыдала и носом не захлюпала, даже не побледнела – крепкая девочка, лишний раз убедился Алексей, – лишь нервно провела ладонями по волосам. И еще сузились у нее глаза, что, как уже знал Карташ, означает высшую степень злости.
– Теперь ты, Таксист. Нехорошо, нехорошо ты поступил... но ты же мужик, а не вор, с тебя спрос невелик. Был бы вор, не было б тебе никакого прощения, а так – исполнишь, что надо, и искупишь вину. А чтобы ты недолго колебался с выбором... Михалыч, будь добр, включи нам кинишку.
Отставной культурист Михалыч, до этого стоявший возле двери со скрещенными на груди руками, направился в угол зала, наклонился к тумбочке с видеомагнитофоном, нажал кнопку воспроизведения, и экран, большая плазменная панель на стене, ожил.
Сперва мелькали какие-то штрихи и черточки, потом пошла запись. На экране появилась женщина, она сидела на, диване, задним фоном служили коричневые обои с незатейливым рисунком, еще в кадр попала подушка с вышитым на ней зайцем.
«Кадр не дрожит, – машинально отметил Карташ, – значит, снимали со штатива».
Алексей уже понял, кто эта женщина. То же мне, бином Ньютона...
Сперва женщина на экране сидела, опустив голову, потом – видимо, следуя указаниям операторов с режиссерами, запись шла без звука, – голову подняла, посмотрела в объектив. Постановщики с явным умыслом выстраивали видеоряд: расстегнуты именно две пуговки на блузке, не больше и не меньше, никаких следов насилия ни на теле, ни на лице, но видны потеки туши – следы слез. Этими мелочами режиссеры – Феллини, бля, – давали недвусмысленный посыл: пока все хорошо, но твоя жена целиком и полностью в наших руках и в нашей власти, и в любой момент мы можем эту власть применить. А, как известно, в искусстве сильнее всего воздействуют именно мелочи...
Гриневский откинул стул, схватил столовый нож, рядом с которым заранее положил руку, прыгнул на стол... вернее, попытался запрыгнуть. Те хлопчики, между которыми был помещен за столом Таксист, сработали, следует признать, безупречно. Один подсек Грине ноги, и тот рухнул грудью на стол, второй хлопчик как-то невообразимо ловко взвился со своего места и в каратистской технике ребром ладони врезал Таксисту по шее. Петр сразу обмяк, сполз со стола на пол.
Хлопчики подняли Гриневского, вновь посадили на стул, завели за спину руки и защелкнули на запястьях наручники.
Мысль Гриневского читалась легко – взять заложником Зубкова и с ножом у горла начать встречную торговлю. Добраться до олигарха он мог рассчитывать, только запрыгнув на стол и сиганув сверху вниз на Зубкова. К этому маневру он и прибег... вот только и сторожа оказались готовы к подобному повороту.
Происшедшее развеселило Зубкова и наконец-то пробудило аппетит. Олигарх вволю посмеялся, потом принялся кушать пирожок, запивая все той же минералкой.
– Зря я тебе, Уксус, доверил общение с гостями. Запугал мне гостей, одного чуть не довел до особо тяжкого, – сказал Зубков, стряхивая пирожковые крошки со своего темно-синего спортивного костюма.
– Так ведь правду сказал! – Уксус изобразил притворное сожаление.
– Правду по-разному можно сказать, – наставительно произнес олигарх.
– В какой-то умной книжке утверждается, что правду говорить легко и приятно, – выдал очкастый тип с «ежиком» на голове.
– Вот, – Зубков вытянул палец в его сторону. – Истину глаголит товарищ Доктор... Ага, гражданин Таксист очухался, очень кстати. Полагаю, ты не будешь больше изображать тут Брюса Виллиса? Потому как чего ты этим добьешься? Ну, пристрелят тебя, как чумную крысу, а чем ты жене-то поможешь, как это ее убережет от бед и страданий? Никак.
Зубкову не померещилось – Гриневский пришел в себя. Петр обнаружил на руках браслеты и рыпаться по новой, разумеется, не стал, неизвестно, какие думы он сейчас вынашивал, слышал или не слышал, что говорят вокруг, он сидел, положив руки на колени и уткнув взгляд в скатерть.
– Поп, – сказал Зубков, повернув голову налево, мы тут за смешными разговорами ничего не упустили? От тебя же ничего не могло укрыться.
Поп поерзал на стуле, кашлянул в кулак.
– Я тут подумал, что наши... гости, может быть, неверно поняли, чего от них хотят.
– Тогда расскажи, – Зубков откинулся на спинку стула и завел руки за голову.
– От них требуется, чтобы они выступили свидетелями на суде и дали правдивые показания. Всего-то. Еще раз подчеркну – свидетелями, а не обвиняемыми. А что суд будет, так сказать, неформальный, так для них это еще и лучше. Они попадут под программу защиты свидетелей. Мы, в отличие от официальных судов, умеем защищать свидетелей...
– Так что видите, ребята, – Зубков обвел взглядом поочередно каждого из них троих, как до этого делал Уксус, – все очень просто, все очень по-доброму. А ведь я мог бы засунуть каждого в отдельный семизвездочный погреб, обеспечив удивительными ощущениями, и добиться, чего хочу.
– И когда же состоится этот... суд? – спросил Карташ, в общем-то понимая, что ответов на свои вопросы не получит. Но иногда важна и форма отказа.