Они составляли вторую часть работы — часть, от которой он бы с удовольствием уклонился.
Дни просто ползли. Казалось, что пятница, на которую назначен ужин-свидание, никогда не наступит. Или, вернее, само свидание. Мыслить такими терминами в его возрасте казалось странным. Но ужин будет в любом случае. Он позвонил Роз-Мари, не имея никакого конкретного плана, поэтому сам чрезвычайно удивился, услышав, что предлагает поужинать в ресторане «Постоялый двор». А его бумажнику предстояло удивиться еще больше. Мельберг просто не понимал, что с ним происходит. Уже сама мысль о том, чтобы отправиться поесть в столь дорогое место, была ему решительно непривычна, а в довершение всего еще и готовность заплатить за двоих — нет, на него это абсолютно не похоже. Однако его это на удивление мало волновало. По правде говоря, он с нетерпением ждал возможности угостить Роз-Мари шикарным ужином и, пока им будут приносить изысканные блюда, в свете свечей смотреть на ее лицо по другую сторону стола.
Мельберг растерянно замотал головой с такой силой, что прикрывавшая лысину прядь свалилась на ухо. Он действительно не понимал, что с ним творится. Может, он заболел? Он снова закинул волосы на лысину и пощупал лоб — но нет, лоб холодный, и никаких признаков повышенной температуры. Но волнение не проходило — он просто-напросто чувствовал себя не в своей тарелке. Может, стоит немного поднять сахар?
Рука уже потянулась к лежавшему в нижнем ящике кокосовому печенью, когда Мельберг услышал стук в дверь и с раздражением произнес:
— Да?
В кабинет вошел Патрик.
— Извини, я не помешал?
— Нет, — ответил Мельберг и вздохнул про себя, бросив последний жадный взгляд на нижний ящик. — Проходи.
Он подождал, пока Патрик сядет. При виде очень юного (в его глазах) комиссара Мельберг, как всегда, испытал смешанные чувства. Того, что Патрику на самом деле было уже под сорок, он предпочитал не замечать. К плюсам сотрудника относилось то, что он очень разумно действовал во время расследования выпавших на их долю в последние годы убийств. Благодаря его блистательной работе о Мельберге довольно много писали в прессе. Однако у него имелись и минусы — Мельбергу вечно казалось, что Патрик поглядывает на него с чувством превосходства. Это никак особенно не проявлялось, тот вел себя почтительно, как и подобает подчиненному, но смутное ощущение не проходило. Впрочем, ладно, пока Хедстрём работает настолько хорошо, что Мельберг предстает в СМИ компетентным руководителем, он готов был закрывать на это глаза. Однако следовало не терять бдительности.
— Мы получили отчет о произошедшем в понедельник ДТП.
— И? — без всякого интереса спросил Мельберг. Автомобильные аварии относились к рутине.
— Ну… там, похоже, имеются кое-какие неясности.
— Неясности? — Тут уже у Мельберга проснулся интерес.
— Да, — ответил Патрик, глядя в бумаги, как и в кабинете Мартина. — У жертвы имеются отдельные повреждения, которые нельзя отнести на счет аварии. Кроме того, к моменту крушения Марит была уже мертва. Алкогольное отравление. Шесть и одна десятая промилле в крови.
— Шесть и одна десятая? Ты шутишь?
— К сожалению, нет.
— А что там за повреждения? — спросил Мельберг, наклоняясь вперед.
Патрик помедлил.
— У нее раны во рту и вокруг губ.
— Вокруг губ, — скептически произнес Мельберг.
— Да, — словно оправдываясь, ответил Патрик. — Это не много, я понимаю, однако, учитывая то, что все дружно заявляют, будто она вообще не пила, а у нее такое колоссальное содержание алкоголя в крови, мне это кажется подозрительным.
— Подозрительным? Ты хочешь, чтобы мы начали расследование только потому, что тебе мерещится нечто подозрительное?
Мельберг поднял бровь и посмотрел на Патрика.
— Подозрительным? Ты хочешь, чтобы мы начали расследование только потому, что тебе мерещится нечто подозрительное?
Мельберг поднял бровь и посмотрел на Патрика. Ему это не нравилось, основание казалось слишком слабым. С другой стороны, если прежние странные идеи Патрика себя оправдывали, то, может, стоит ему не мешать. Под напряженным взглядом подчиненного он с минуту подумал и наконец сказал:
— Ладно. Потрать на это несколько часов. Если вы — ведь я полагаю, ты потащишь за собой Мулина — обнаружите какие-либо признаки того, что дело нечисто, валяйте, продолжайте. Но если ничего толкового с ходу не найдете, то я не желаю, чтобы вы попусту тратили время. О'кей?
— О'кей, — с явным облегчением согласился Патрик.
— Ладно, тогда отправляйся работать, — распорядился Мельберг, махнув правой рукой. Левая уже опускалась к нижнему ящику.
Софи осторожно вошла в квартиру.
— Ау! Керстин… ты дома?
В квартире стояла полная тишина. Софи уже успела проверить — на работе Керстин не было, она сказалась больной. Ничего удивительного — Софи саму, принимая во внимание обстоятельства, освободили от школы. Но где же она может быть? Софи стала обходить квартиру, но слезы хлынули потоком, и девушка, кинув рюкзак на пол, села прямо посреди ковра в гостиной. Она закрыла глаза, пытаясь не видеть того, что сейчас причиняло ей такую боль. Все вокруг напоминало о Марит. Сшитые ею занавески, купленная совместно для украшения новой квартиры картина, подушки, которые Софи, полежав на них, никогда не взбивала, чем вечно расстраивала мать. Как Софи с ней ссорилась! Кричала на нее и злилась, потому что та предъявляла требования, устанавливала правила. Но вместе с тем это доставляло Софи удовольствие. Ругань и ссоры приучили ее тянуться к стабильности и упорядоченности. И главное, несмотря на протест, провоцируемый ее подростковым организмом, Софи ощущала уверенность от сознания, что она здесь. Мама. Марит. Теперь остался только отец.
Почувствовав у себя на плече руку, Софи подскочила. Подняла взгляд.
— Керстин? Ты дома?
— Да, я спала, — ответила Керстин, опускаясь на корточки рядом. — Как ты?
— О, Керстин, — только и произнесла Софи, уткнувшись лицом ей в плечо.
Женщина неловко обняла ее. Они, как правило, обходились в общении без физического контакта — когда Марит переехала к Керстин, Софи уже вышла из того возраста, когда детишек принято обнимать и целовать. Однако вскоре ощущение неловкости стало исчезать. Софи жадно вдыхала запах кофты Керстин — это была одна из любимых кофт матери, еще хранившая аромат ее духов. От этого запаха слезы хлынули сильнее, и Софи почувствовала, что на плечо Керстин потекли сопли. Она отодвинулась.
— Прости, я вымазала тебя.
— Ничего, — сказала Керстин, смахивая большими пальцами слезы с лица Софи. — Сморкайся сколько угодно. Это… кофта твоей мамы.
— Я знаю, — ответила Софи и засмеялась. — Она бы убила меня, если бы увидела, что на ней образовались пятна от туши.
— Овечью шерсть нельзя стирать больше чем при тридцати градусах, — монотонно произнесли они хором, и обе рассмеялись.
— Пойдем на кухню, — предложила Керстин, помогая Софи подняться. Только тут Софи заметила, что лицо маминой подруги словно осунулось и выглядит намного бледнее обычного.
— А как ты сама? — с беспокойством спросила Софи.
Керстин всегда бывала такой… собранной. Девушка испугалась, увидев, как у нее задрожали руки, когда она стала наливать в электрический чайник воду.
— Да так себе, — ответила Керстин, не в силах сдержать подступившие к глазам слезы.