— Если ты не веришь в покровительство Сиди Мухаммеда, которое он оказывает нам, купи курицу и увидишь, что будет.
Рынок был под рукой; медик купил великолепного петуха и дал кобре, уже рассерженной аиссаном, укусить его.
Через минуту злополучной птицы не стало! Говорят, что с этого дня медик избегал встречи не только со змеями, но и с их поклонниками.
Марабут не переставал дразнить своих лефф, кобру и бумен-фака. Он щипал их, кусал до крови их хвосты, подбрасывал в воздух, топтал — все, чтобы сильнее разозлить их.
Кубба наполнилась свистом и шипением. Пресмыкающиеся в ярости метались во всех направлениях и бросались на ноги своего мучителя, пытаясь укусить его.
Временами Мулей-Хари останавливался и прислушивался. Отдаленный топот, услышанный им, становился все явственнее.
Не оставалось сомнения, что это приближались спаги. Они, по всей вероятности, заметили след верблюдов на сырой почве и поскакали по нему.
Прошло минут пять, и топот умолк перед куббой, сменившись криками и проклятиями.
Марабут не шевельнулся; он продолжал играть со своими змеями или, скорее, продолжал дразнить их.
Со двора до него доносился хриплый и вместе с тем повелительный голос:
— Эй ты, магометанский святоша, отопри! Мы французские спаги!
— Войдите, — ответил Мулей-Хари, приподнимаясь с пола. — Дверь отперта, и моя кубба — надежное убежище для правоверных.
Дверь отворилась от сильного толчка, и на пороге показался «белоглазый» Бассо с саблей в руке.
Увидав змей, скачущих с шипением и свистом по каменному полу, он быстро отступил, крича:
— Негодяй аиссан! Убери этих тварей, не то пристрелю тебя!
— Я не могу заставить их повиноваться, господин, — ответил марабут. — Не знаю, что такое приключилось, но они разозлились; даже мне самому становится страшно. Берегись их: они все ядовитые!
— Стало быть, Сиди Мухаммед не защищает больше аиссанов? — спросил Бассо, благоразумно отходя от двери.
— Должно быть, надоело.
— Пошли его к дьяволу вместе со всеми змеями и выходи сюда.
— Не смею двинуться, господин, — жалобным голосом отвечал марабут. — Тут одна кобра как раз улеглась в дверях; она не спускает с меня глаз, будто хочет заколдовать
— Толкни ее ногой или убей ятаганом.
— У меня нет оружия
— Черт возьми! Иди сюда! — кричал сержант, теряя терпение. — Ты совсем не такой простак, каким притворяешься, и знаешь кое-что о тех, кого я ищу. Они, наверное, проехали мимо твоей куббы. Я убежден, что они останавливались у колодца поить своих проклятых махари.
— Не понимаю, что ты хочешь сказать, господин, — ответил Мулей-Хари. — Я бедный марабут, охраняющий могилу святого, и только и знаю, что читаю Коран.
— И напиваешься как скот.
— Я мусульманин! — с негодованием воскликнул марабут. — Это вы, франджи, пьете все без разбору.
— Наш Аллах нам этого не запрещает. Ну, да будет болтать! Ты тут вздумал мне зубы заговаривать, чтобы дать другим время ускакать Только очень ошибаешься.
Он обратился к своим спешившимся спутникам:
— Сабли наголо! Приняться за этих гадин! Живой или мертвый марабут должен быть в наших руках. Я его заставлю говорить Он должен знать о беглецах.
— Там жарко, сержант! — ответил один из спаги. — Если надо сражаться с людьми, я всегда готов. Ну, а со змеями — слуга покорный!
— Мы говорим то же, — хором подтвердили остальные.
— Трусы! — яростно крикнул на них Бассо.
— Поведи нас против отряда кабилов, и мы покажем, кто мы, сержант, — сказал капрал.
— Этот человек мне нужен, черт возьми!
— Прикажи ему выйти.
— Он боится кобры, которая разлеглась перед дверью. Спаги пожали плечами и не тронулись
— Божье наказание! — закричал Бассо. — Я вам покажу, что я храбрее вас.
Он вынул из сумки двуствольный пистолет и, сунув саблю под мышку, направился к двери.
Марабут продолжал стоять посреди куббы, неподвижный словно статуя. Казалось, страх парализовал его.
Змеи, все еще не успокоившиеся, по-прежнему ползали по полу куббы, поднимаясь на хвосты и яростно шипя. Иногда одна из них подползала к Мулей-Хари и пыталась укусить его.
Сержант был человек храбрый, но и он на минуту остановился перед страшным пресмыкающимся, поднявшимся на хвост и распустившим капюшон.
— Собака марабут! — закричал Бассо. — Ты можешь заставить ее отойти: все змеи повинуются аиссанам.
— Что же мне делать, если они сошли с ума и не слушаются моего голоса? — ответил Мулей-Хари. — Попробуй сам.
— Я никогда не имел ничего общего с Сиди Мухаммедом.
Он прицелился из пистолета, в то же время взяв в правую руку саблю на случай внезапного нападения, и выстрелил.
Кобра, пораженная в голову пулей, открыла было пасть, но вслед за тем перевернулась и вытянулась
— Путь свободен, — сказал сержант. — Ты можешь выйти.
— А другие? — спросил Мулей-Хари дрожащим голосом.
— Оставь их в куббе.
— Как же мне потом вернуться сюда?
— Это уж твое дело. Ну, поворачивайся! Мне некогда терять времени. Если не станешь повиноваться, я тебя пристрелю!
Марабут прекрасно понял, что дольше тянуть нельзя, иначе его собственной шкуре грозит опасность С жестом, выражавшим покорность судьбе, он бросил последний взгляд на своих змей, охранявших неприкосновенность убежища Хасси аль-Биака, и вышел из куббы.
Едва он успел переступить через порог, как Бассо схватил его за грудь и потащил к лошадям, говоря угрожающим тоном:
— Если осмелишься сопротивляться — смерть тебе! Здесь пустыня, и никто не расскажет твоим братьям по религии, что я отправил на тот свет марабута, потому что все мои спаги — христиане.
— Что же тебе от меня надо, господин? — спросил Мулей-Хари.
— Многое, любезнейший, — ответил сержант. — Прежде всего, чьи это махари у колодца?
— Мои.
— Ты держишь верблюдов? Мне еще не случалось видеть, чтобы марабут занимался этим ремеслом, недостойным святого человека.
— Пророк не запрещает это. Для него верблюд тоже священное животное.
— Плохой вкус у вашего Пророка, что он покровительствует вонючим верблюдам.
— У меня махари.
— А! Махари! — воскликнул Бассо. — Ну, попался.
— В чем?
— Погоди, любезнейший. Мне из-за тебя придется потерять немного времени; но так как с теми людьми, кого мы ищем, едет женщина, они должны будут остановиться отдохнуть на несколько часов. Все равно мы догоним их на заре. Так, стало §ыть, махари твои?
— Мои, господин.
— Посмотрим. Сколько их у тебя?
— Семь, господин.
— Оседланных?
— У меня совсем нет седел.
— Вот как? Увидим. Эй, молодцы, зажгите-ка факелы.
Двое спаги порылись в плащах, свернутых позади седел, и, вынув оттуда факелы, зажгли их.
— Идем, святой человек, — сказал Бассо. — Тебе меня не провести. Ты, может быть, и хитер, да я, хоть и не алжирец, в десять раз хитрее тебя.
— Я следую за тобой, — поспешно проговорил Мулей-Хари, старавшийся казаться спокойным, хотя в душе тревожился за Хасси аль-Биака.
Сержант направился к водопою — струе воды, вытекавшей из расселины в скале вблизи группы карликовых пальм, и осмотрел всех махари.
— А между тем я уверен, что эти верблюды были под седлом, — бормотал он. — Этот марабут, наверное, заодно с беглецами! Смотри в оба, Бассо, и постарайся доставить своим людям две тысячи франков, обещанных за поимку этих мошенников.
Он обратился к марабуту и спросил его неожиданно:
— Когда расседлали этих верблюдов?
— Я уже сказал тебе, что они не были под седлом, — ответил Мулей-Хари. — Вели обыскать всю куббу, и ты не найдешь ни узды, ни седла.
— Да, когда она кишит змеями! Ноги моей там не будет. С меня довольно и твоей кобры.
— В таком случае поверь мне на слово.
— Но у этих махари шерсть на спине как будто вытерта. Отчего это? Объясни-ка мне это, мошенник.
— Хозяин, продавший мне их, может быть, ездил на них, а я не ездил.
— Кто их продал тебе?
— Кабил с гор.
— Когда?
— Три месяца тому назад.
— Ха! — произнес сержант, делая нетерпеливое движение.
— Клянусь тебе, господин.
— Чем?
— Костями святого, покоящимися к куббе.
Марабут мог клясться сколько угодно, потому что в святилище не хранилось ничего, кроме разнообразного оружия, принадлежавшего сенусси.
Однако эти слова произвели на Бассо некоторое впечатление: ему казалось невозможным, чтобы убежденный мусульманин мог так святотатственно обращаться с именем своего покровителя.
— Ну, может быть, — сказал он, — хотя я вовсе не убежден, что ты не врешь. Пока оставим махари: они меня не интересуют в данную минуту. Ты лучше скажи мне, кто останавливался у тебя несколько часов тому назад.
Марабут испугался, но не выдал себя и быстро ответил:
— Змеи, которых я вчера наловил во рву.
— Люди?
— Уж несколько дней я не видал ни единого человека. Сторона у нас безлюдная, а кабилы мало религиозны, чтобы приходить молиться моим святым.
— Врешь ты все, мошенник! — крикнул сержант. — Мы проследили до твоей куббы отпечатки ног нескольких махари, на которых ехали мавр, его дочь, старый негр и двое франджи.
— Должно быть, я спал в то время.
— А, спал! — закричал сержант, приходя в ярость. — Куда же они девались, если мы не нашли за твоей куббой следов махари? Куда ты спрятал этих людей? Знай, что у меня есть средство развязать тебе язык. Я никогда не пускаюсь в путь по вашей проклятой земле, не захватив с собой негашеной извести: она скорей ведет к цели, чем палка.
— Ты можешь убить меня, — отвечал мусульманин с несокрушимой твердостью, — но я не скажу о том, чего не видал.
— Ты не скажешь, куда направились эти люди или где они скрылись?
Он обратился к спаги, курившим во время этого разговора, и приказал им:
— Возьмите негодяя и держите крепко.
Двое всадников бросились на несчастного марабута и схватили его за плечи.
Бассо открыл сумку, висевшую у него на перевязи, и вынул длинную полосу крепчайшего полотна и коробочку.
Все спаги подъехали и, по-видимому, вовсе не были возмущены ужасной пыткой, готовившейся для мусульманина.
— Будешь ты говорить или нет, турецкая башка? — громко крикнул Бассо.
— Я тебе сказал все, что мог сказать. Убей меня. Когда-нибудь мои братья отомстят за меня, потому что марабут неприкосновенен.
— Интересно, кто сообщит им это.
— Об этом позаботится Пророк.
— Не до такого ему негодяя… Молодцы, разожмите ему правую руку!
Спаги после некоторых усилий разжали кулак марабута.
Бассо взял из коробки несколько щепоток белого порошка и насыпал на ладонь Мулей-Хари, затем, сжав руку снова в кулак, крепко завязал полотняной полосой.
— Скажешь ты теперь? — спросил сержант.
— Я ничего не знаю.
— Отведите его к ключу и смочите ему руку.
Спаги силой потащили отчаянно упиравшегося марабута и несколько мгновений держали его руку под стекавшей водой.
Пытка негашеной известью — одна из самых ужасных, придуманных адской изобретательностью алжирских и марокканских палачей.
Редко кто в состоянии выдержать подобное мучение, а выжившие остаются калеками.
Пытка состоит в том, что на руку пытаемого кладется несколько щепоток негашеной извести. Когда на нее попадает вода, она разрушает мышечную ткань, сжигает ее, уничтожает совершенно.
Боль до такой степени невыносима, что пытаемый часто сходит с ума. Случается, что в недалеком Марокко осужденные подвергаются такой пытке два или три раза кряду.
Через несколько дней пальцы сгнивают, развивается гангрена, и несчастный умирает в продолжительных, ужасных мучениях.
Мулей-Хари, решивший скорее умереть, чем выдать друга, испустил ужасный крик.
Известь начала свое разрушительное действие и, растворяясь в завязанном кулаке, разъедала кожу и мясо на суставах пальцев.
Бассо невозмутимо смотрел на эту мучительную пытку. И на спаги, уже привыкших к ужасам бледа, крики, по временам вырывавшиеся у несчастного, по-видимому, тоже не производили никакого впечатления.
Что были эти крики в сравнении с отчаянными воплями восьмисот арабов, среди которых были не одни мужчины, задушенных во время завоевания Алжира одним из генералов в дыму, наполнявшем пещеру.
Бассо подождал несколько минут; затем, увидав, что бедный марабут не в состоянии больше переносить своих страданий, холодно спросил у него:
— Заговоришь ты теперь?
Мулей-Хари стиснул зубы и ответил с дикой ненавистью:
— Никогда… Собака франджи!
— Это твое последнее слово?
— Чтоб Аллах проклял тебя, христианская собака.
— Привяжите его к пальме и пусть себе околевает, — приказал сержант. — Может быть, какой-нибудь лев освободит его от мучений, проглотив его в четыре глотка.
Спаги потащили несчастного к пальме и крепко привязали веревками к стволу, не обращая внимания на его крики и проклятия.
— А теперь на коней! — сказал Бассо. — Пусть эта каналья выпутывается, как хочет. Беглецы проехали здесь под предводительством проклятого туарега, не сообразившего, что в бледе найдутся запасные лошади, чтобы заменить загнанных. Помните, молодцы, можно заработать две тысячи франков и десять дней отпуска, чтоб прожить эти деньги в Оране или Константине. Кто отказывается?
— Никто, — ответили спаги в один голос.
— Ну, так едем дальше. Я уверен, что эти мошенники стараются достигнуть гор Атласа, чтобы скрыться у кабилов и сенусси. Только, я надеюсь, мы накроем их раньше. Мы сейчас же опять отыщем их следы, если они где-нибудь остановились, и окружим их. Едем!
Двенадцать спаги вскочили на коней, и отряд помчался по пустынной равнине, а вдогонку, среди сгустившихся сумерек, вслед ему неслись отчаянные крики марабута.
XIV. Погребены заживо
Хасси аль-Биак, граф и их спутники, хотя и сознавали всю опасность своего положения, однако, побежденные усталостью, наконец крепко уснули. Они полагались на дружественное расположение и хитрость марабута.
Проспав шесть или семь часов, тосканец проснулся первым. Глубокое подземелье было крепко закрыто, так что заключенные в нем даже не слыхали двух выстрелов, сделанных Бассо в кобру, и не подозревали обо всем происшедшем в куббе в продолжение их сна.
Потягиваясь всем телом, зевнув два—три раза, как медведь, Энрике сел и стал осматриваться.
Ночник начинал гаснуть, — к своему счастью, они держали только один зажженным, — однако еще распространял достаточно света, чтобы можно было рассмотреть склеп, или, скорее, склад оружия.
Хасси аль-Биак беззаботно храпел, вытянувшись на старом ковре и держа в руке пистолет; граф и Афза спали на другом ковре, а Ару свернулся, как котенок, возле бочонков с порохом.
— Красивая картина, — сказал тосканец, — жаль, что нет здесь моего друга Берлинетти: он бы сейчас нарисовал ее. Что касается меня, так я лучше позабочусь о завтраке. Для этого надо посоветоваться с марабутом.
Он встал, взошел на лесенку и начал изо всех сил стучать в каменную плиту, крича:
— Эй, святой человек!
Конечно, никто не ответил, потому что несчастного Мулей-Хари уже не было между его змеями.
— Черт возьми, какие глухари эти арабы! — бормотал Энрике про себя.
Он хотел приподнять камень, но скоро понял, что это напрасная трата времени. Даже если бы все соединили свои силы, плиту невозможно было бы поднять.
— К черту ее на рога! — воскликнул Энрике, побледнев. — Как же теперь марабут поднимет эту плиту? Графа там нет, чтобы помочь ему. Или собака марабут оставил нас околевать в этом склепе?! Хорош приятель у папаши мавра, нечего сказать!
Несколько упавший духом, он спустился с лесенки и разбудил графа, говоря ему на ухо:
— Вставай, приятель, тут творятся серьезные дела. Не буди пока ни жену, ни тестя.
— Что тебе, друг? — спросил граф. — Мы, кажется, довольно долго проспали. Зажги-ка другой ночник, чтобы было посветлее…