Мы
расстались врагами. Ей хотелось уничтожить меня, я же чувствовал к ней жалость,
а для таких натур, как она, это равносильно нестерпимому оскорблению. Она
почувствовала эту жалость и под учтивой формой последних моих фраз, сказанных на
прощанье. Я дал ей понять, что, как бы она ни изощрялась, ее ждет неизбежное
разорение, и, вероятно, ужас охватил ее.
- Если б я мог поговорить с графом, то, по крайней мере, судьба ваших
детей....
- Нет! Тогда я во всем буду зависеть от вас! - воскликнула она, прервав меня
презрительным жестом.
Раз борьба между нами приняла такой открытый характер, я решил сам спасти эту
семью от ожидавшей ее нищеты. Для такой цели я готов был, если понадобится,
пойти даже на действия, юридически незаконные... И вот что я предпринял. Я
возбудил против графа де Ресто иск на всю сумму его фиктивного долга Гобсеку и
получил исполнительный лист. Графине, конечно, пришлось скрывать от света
судебное решение: оно давало мне право после смерти графа опечатать его
имущество. Затем я подкупил одного из слуг в графском доме, и этот человек
обещал вызвать меня, когда его хозяин будет отдавать богу душу, хотя бы это
случилось в глухую ночь. Я решил приехать неожиданно, запугать графиню угрозой
немедленной описи имущества и таким путем спасти документ, хранившийся у графа.
Позднее я узнал, что эта женщина рылась в "Гражданском кодексе", прислушиваясь к
стонам умирающего мужа. Ужасную картину увидели бы мы, если б могли заглянуть в
души наследников, обступающих смертное ложе. Сколько тут козней, расчетов,
злостных ухищрений - и все из-за денег! Ну, оставим эти подробности, довольно
противные сами по себе, хотя о них нужно было сказать, так как они помогут нам
представить себе страдания этой женщины, страдания ее мужа и приоткроют завесу
над скрытыми семейными драмами, похожими на их драму. Граф де Ресто два месяца
лежал в постели, запершись в спальне, примирившись со своей участью. Смертельный
недуг постепенно разрушал его тело и разум. У него появились причуды, которые
иногда овладевают больными и кажутся необъяснимыми, - он запрещал прибирать в
его комнате, отказывался от всех услуг, даже не позволял перестилать постель.
Крайняя его апатия запечатлелась на всем: мебель в комнате стояла в беспорядке,
пыль и паутина покрывали даже самые хрупкие, изящные безделушки. Человеку,
когда-то богатому и отличавшемуся изысканными вкусами, как будто доставляло
удовольствие плачевное зрелище, открывавшееся перед его глазами в этой комнате,
где и камин, и письменный стол, и стулья были загромождены предметами ухода за
больным, где всюду виднелись грязные пузырьки, с лекарствами или пустые,
разбросанное белье, разбитые тарелки, где перед камином валялась грелка без
крышки и стояла ванна с невылитой минеральной водой. В каждой мелочи этого
безобразного хаоса чувствовалось крушение человеческой жизни. Готовясь удушить
человека, смерть проявляла свою близость в вещах. Дневной свет вызывал у графа
какой-то ужас, поэтому решетчатые ставни всегда были закрыты, и в полумраке
комната казалась еще угрюмее. Больной сильно исхудал. Казалось, только в его
блестящих глазах еще теплится последний огонек жизни. Что-то жуткое было в
мертвенной бледности его лица, особенно потому, что на впалые щеки падали
длинные прямые пряди непомерно отросших волос, которые он ни за что не позволял
подстричь. Он напоминал фанатиков-пустынников. Горе угасило в нем все
человеческие чувства; а ведь ему еще не было пятидесяти лет, и было время, когда
весь Париж видел его таким блестящим, таким счастливым!
Однажды утром, в начале декабря 1824 года, Эрнест, сын графа, сидел в ногах
его постели и с глубокой грустью смотрел на отца.
Граф зашевелился и взглянул на
него,
- Болит, папа? - спросил Эрнест.
-Нет,-ответил граф с душераздирающей улыбкой.- Все вот тут и вот тут, у
сердца!
И он коснулся своей головы исхудалыми пальцами, а потом с таким
страдальческим взглядом прижал руку к впалой груди, что сын заплакал.
- Почему же Дервиль не приходит? - спросил граф своего камердинера, которого
считал преданным слугой, меж тем как этот человек был всецело на стороне его
жены.- Как же это, Морис? - воскликнул умирающий и, приподнявшись, сел на
постели; казалось, сознание его стало совершенно ясным.- За последние две недели
я раз семь, не меньше, посылал вас за моим поверенным, а его все нет. Вы что,
шутите со мной? Сейчас же, сию минуту поезжайте и привезите его! Если вы не
послушаетесь, я встану с постели, я сам поеду...
- Графиня, - сказал камердинер, выйдя в гостиную, - вы слышали, что граф
сказал? Как же теперь быть?
- Ну, сделайте вид, будто отправляетесь к этому стряпчему, а вернувшись,
доложите графу, что он уехал из Парижа за сорок лье на важный процесс. Добавьте,
что его ждут в конце недели.
"Больные никогда не верят близости конца. Он будет спокойно дожидаться
возвращения поверенного", - думала графиня. Накануне врач сказал ей, что граф
вряд ли протянет еще сутки. Через два часа, когда камердинер сообщил графу
неутешительное известие, тот пришел в крайнее волнение.
- Господи! - шептал он.- На тебя все мое упование! Он долго глядел на сына и
наконец сказал ему:
- Эрнест, мальчик мой, ты еще очень молод, но у тебя чистое сердце, ты
поймешь, как свято обещание умирающему отцу... Чувствуешь ли ты себя в силах
соблюсти тайну, сохранить ее в душе так крепко, чтобы о ней не узнала даже мать?
Во всем доме я теперь только тебе одному верю. Ты не обманешь моего доверия?
- Нет, папа.
- Так вот, Эрнест, я тебе сейчас передам запечатанный конверт; он адресован
Дервилю. Сбереги его, спрячь хорошенько, так, чтобы никто не подозревал, что он
у тебя. Незаметно выйди из дому и опусти его в почтовый ящик на углу.
- Хорошо, папа.
- Могу я положиться на тебя?
- Да, папа.
- Подойди поцелуй меня. Теперь мне не так тяжело будет умереть, дорогой мой
мальчик. Лет через шесть, через семь ты узнаешь, какая это важная тайна, ты
будешь вознагражден за свою понятливость и за преданность отцу. И ты увидишь
тогда, как я любил тебя. А теперь оставь меня одного на минутку и никого не
пускай ко мне.
Эрнест вышел в гостиную и увидел, что там стоит мать.
-Эрнест, - прошептала она,-поди сюда,-Она села и, притянув к себе сына,
крепко прижав его к груди, поцеловала с нежностью. - Эрнест, отец сейчас говорил
с тобой?
- Да, мама.
- Что ж он тебе сказал?
- Не могу пересказывать это, мама.
-Ах, какой ты у меня славный мальчик! - воскликнула графиня и горячо
поцеловала его.- Как я рада, что ты умеешь молчать! Всегда помни два самых
главных для человека правила: не лгать и быть верным своему слову.
- Мамочка, какая ты хорошая! Ты-то, уж конечно, никогда в жизни не лгала! Я
уверен.
- Нет, Эрнест, иногда я лгала. Я изменила своему слову, но в таких
обстоятельствах, которые сильнее всех законов. Послушай, ты уже большой и умный
мальчик, ты, верно, замечаешь, что отец отталкивает меня, гнушается моими
заботами. А это несправедливо. Ты ведь знаешь, как я люблю его.