В воздухе стоит отвратительный чад, в котором
смешалась целая сотня запахов, и такой рев, как будто кричат сто голосов разом.
Никто уже не замечает, что он ест, что пьет и что говорит; один молчит угрюмо,
другие болтают без умолку, а кто-нибудь, точно сумасшедший, твердит все одно и
то же слово, равномерно гудит, как колокол; другие пытаются командовать этим
сумбуром, самый искушенный предлагает поехать в злачные места. Если бы трезвый
человек вошел сюда в это время, он, наверное, подумал бы, что попал на
вакханалию. И вот в таком диком угаре господин де Трай попытался заручиться моим
расположением. Я еще кое-что соображал и держался настороже. Зато он казался
вдребезги пьяным, хотя в действительности был в полном рассудке и думал только о
своих
делах. Уж не знаю, как это случилось, но он совсем меня околдовал, и в девять
часов вечера, выходя из гостиной де Гриньона, я пообещал, что завтра утром свезу
его к Гобсеку. Этот златоуст де Трай сумел просто с волшебной ловкостью опутать
меня своими речами, ввертывая в них, и всегда очень к месту, такие слова, как
"честь", "благородство", "графиня", "порядочная женщина", "добродетель",
"несчастье", "отчаяние" и так далее. Утром, проснувшись, я попытался вспомнить,
что я наговорил вчера, и с трудом мог собраться с мыслями. Наконец я припомнил,
что, кажется, дочь одного из моих клиентов попала в беду и может лишиться
доброго имени, уважения и любви супруга, если нынче утром до двенадцати часов не
достанет пятидесяти тысяч франков. Тут были замешаны и карточные долги, и счета
каретника, и какие-то растраты... Мой обаятельный собутыльник заверял меня, что
эта дама довольно богата и за несколько лет сумеет бережливостью возместить
урон, который нанесла своему состоянию. И только тут я понял, почему мой
приятель так настойчиво приглашал меня к себе. Но, признаюсь, к стыду своему,
мне и на ум не приходило, что сам Гобсек был весьма заинтересован в примирении с
блистательным денди. Едва я успел встать с постели, явился господин де Трай.
- Граф, - сказал я, когда мы обменялись обычными любезностями, - я, право, не
понимаю, зачем вам нужно, чтобы я привел вас к Гобсеку, - ведь он самый учтивый
и самый безобидный из всех ростовщиков. Он вам даст денег, если они есть у него,
вернее, если вы представите ему достаточные гарантии.
- Господин Дервиль, - ответил де Трай, - я не намерен насильно требовать от
вас этой услуги, хотя вчера вы обещали мне оказать ее.
"Гром и молния! - мысленно воскликнул я.- Неужели я дам этому человеку повод
думать, будто я не умею
держать слово!" - Вчера я имел честь объяснить вам, что очень некстати
поссорился с папашей Гобсеком, - заметил де Трай.- Ведь во всем Париже, кроме
него, не найдется такого финансиста, который в конце месяца, пока не подведен
баланс, может выложить в одну минуту сотню тысяч. Вот я и попросил вас помирить
меня с ним. Но не будем больше говорить об этом...
И господин де Трай, посмотрев на меня с учтиво-оскорбительной усмешкой,
направился к двери.
- Я поеду с вами к Гобсеку, - сказал я.
Когда мы приехали на улицу де-Грэ, денди все озирался вокруг с таким
странным, напряженным вниманием, и взгляд его выражал такую тревогу, что я был
поражен. Он то бледнел, то краснел, то вдруг желтизна проступала у него на лице,
а лишь только он завидел подъезд Гобсека, на лбу у него заблестели капельки
пота. Когда мы выскочили из кабриолета, из-за угла на улицу де-Грэ завернул
фиакр. Ястребиным своим взором молодой щеголь сразу разглядел в уголке кареты
женскую фигуру, на его лице вспыхнула почти звериная радость.
Ястребиным своим взором молодой щеголь сразу разглядел в уголке кареты
женскую фигуру, на его лице вспыхнула почти звериная радость. Он подозвал
проходившего мимо мальчишку и поручил ему подержать лошадь. Мы поднялись по
лестнице и вошли к старику дисконтеру.
- Господин Гобсек, - сказал я, - вот я привел к вам одного из самых близких
моих друзей. (Бойтесь его, как дьявола, - шепнул я на ухо старику.) Надеюсь, по
моей просьбе вы возвратите ему доброе свое расположение (за обычные проценты) и
выручите его из беды (если это вам выгодно).
Господин де Трай низко поклонился ростовщику, сел и, приготовляясь выслушать
его, принял изящно-угодливую позу царедворца, которая пленила бы кого угодно, но
мой Гобсек сидел в кресле у камелька все так же неподвижно, все такой же
бесстрастный. Он походил на статую Вольтера в перистиле Французской комедии,
освещенную вечерними огнями. В качестве приветствия он лишь слегка приподнял
истрепанный картуз, всегда покрывавший его голову, и мелькнувшая полоска голого
черепа, желтого, как старый мрамор, довершила это сходство.
- Деньги у меня есть только для моих постоянных клиентов, - сказал он.
- Так вы, значит, очень разгневались, что я к другим пошел разоряться? -
улыбнувшись, отозвался граф.
- Разоряться? - с иронией переспросил Гобсек.
-Вы хотите сказать, что у кого в кармане свистит, тому и разоряться нечего? А
вы попробуйте-ка сыскать в Париже человека с таким вот солидным капиталом, как у
меня! - воскликнул этот фат и, встав, повернулся на каблуках.
Шутовская его выходка, имевшая почти серьезный смысл, нисколько, однако, не
расшевелила Гобсека.
-А кто у меня самые закадычные друзья?-продолжал де Трай. - Госпожа
Ронкероль, де Марсе, Франкессини, оба Ванденееа, Ажуда-Пинто -словом, самые
блестящие в Париже молодые люди. Я неизменный партнер за карточным столом одного
принца и хорошо известного вам посланника. Я собираю доход в Лондоне, в
Карлсбаде, в Бадене, в Бате. Великолепный промысел! Разве не верно?
- Верно.
- Вы со мной обращаетесь, как с губкой, черт подери!
Даете мне пропитаться золотом в светском обществе, а в трудную для меня
минуту возьмете да выжмете. Но смотрите, ведь и с вами то же самое случится.
Смерть и вас выжмет, как губку.
- Возможно.
- Да если б не расточители, что бы вы делали? Мы с вами друг для друг
необходимы, как душа и тело.
- Правильно.
- Ну, дайте руку, помиримся, папаша Гобсек. И проявите великодушие, если все
это возможно, верно и правильно.
- Вы пришли ко мне, -холодно ответил ростовщик, - только потому, что Жирар,
Пальма, Вербруст и Жигонне по горло сыты вашими векселями и всем их навязывают,
даже с убытком для себя в пятьдесят процентов. Но выложили-то они вам, по всей
вероятности, только половину номинала, значит, векселя ваши и двадцати пяти
процентов не стоят. Нет, нет. Слуга покорный! Куда это годится? - продолжал
Гобсек.- Разве можно ссудить хоть грош человеку, у которого долгов на триста
тысяч франков, а за душой ни сантима? Третьего дня на балу у барона Нусингена вы
проиграли в карты десять тысяч.
-Милостивый государь,-ответил граф, с редкостной наглостью смерив его
взглядом, - мои дела вас не касаются. Долг платежом красен.
- Верно.
- Мои векселя всегда будут оплачены.
- Возможно.
- И в данном случае весь вопрос сводится для вас к одному: могу я ил и не
могу представить вам достаточный залог под ссуду на ту сумму, которую я хотел бы
занять?
- Правильно.