- Садись, пока не остыл чай и есть сахар, - немного окая на уральский манер, пригласил меня Ипатов, - а искать штаб дивизии сейчас не советую. Тут пока неразбериха, к тому же чертовски темно.
Иван Евграфович Ипатов к нам в дивизию прибыл с Ленинских партийных курсов, которые были открыты в Ленинграде незадолго до начала войны. Как сугубо штатский человек, был прост в обращении, не любил чинопочитании. Поэтому разговаривать с ним было легко. Я откровенно рассказал ему о трудном для душевного состояния бойцов переходе через Ленинград, о настроениях в полку, о пополнении.
От Ипатова узнал, что наш полк займет позиции во втором эшелоне, в бой вступит лишь после тщательной подготовки. Затем я лег на пол, подложил под голову полевую сумку и шапку-ушанку и сразу же уснул.
Первые дни пребывания на Понтонной были заполнены всевозможными заботами и хлопотами. Не так-то просто обосноваться на новом месте и разобраться в обстановке. Всякие мелкие и не мелкие вопросы, связанные с подготовкой к бою, не могли заглушить той тревоги, той душевной боли, которую испытывал каждый из нас под впечатлением всего происходящего в Ленинграде.
Вместе с болью росла и ненависть к фашистам.
Не могу не рассказать об одном эпизоде, который потряс всех, кто узнал о нем. Как-то в холодный зимний день, часов в двенадцать, пришел в штаб нашего полка только что побывавший за спирто-водочным заводом, где дислоцировался наш второй батальон, инструктор политотдела Г. П. Смыкунов. Пришел страшно расстроенный и злой. Он весь негодовал. Я уже подумал, что в батальоне случилось ЧП. Но причина была иной.
- Какие изверги эти фашисты! - возмущался Смыкунов. - Только подумай, что они делают! На поле за заводом, видимо, осенью не выкопали картошку. Сейчас она лежит в мерзлой земле под толстым слоем снега. Уже несколько ночей на это поле ходят женщины и дети с Понтонной. А сегодня женщины вышли утром. Фашисты тут же открыли артиллерийский огонь. Женщины заметались между разрывами, а потом побежали. Но какие из них бегуньи! Они едва переставляют ноги. И, конечно, тут же были настигнуты. Я видел, как вместе с землей взлетали в воздух разорванные их тела. Погибли все. Никто не уцелел.
За все свои зверства фашисты заплатят нам! Мы их заставим заплатить! продолжал возмущаться Георгий Петрович.
Передышка в Понтонной была короткой. Не успел я следующим утром побриться, как вызвали к командиру дивизии.
Генерал-майор Любовцев и его заместитель по политчасти старший батальонный комиссар Смирнов поселились в большой землянке, сооруженной на откосе глубокого оврага, замаскированной и хорошо оборудованной внутри. Она была оклеена обоями и походила на городскую квартиру.
"Недурно устроились, - подумал я, когда вошел в отсек, служивший приемной, где находился адъютант комдива, его шофер и телефонисты. Обосновались, видимо, надолго. Тут можно и перезимовать".
Генерал не стал слушать мой доклад о передислокации. Указал на карте место и пояснил:
- Здесь сосредоточивается второй эшелон. Ваш полк получит дополнительное подкрепление, и сразу же приступайте к занятиям. На подготовку даю неделю.
И тут же комдив приказал выделить тридцать опытных бойцов в распоряжение командира 59-го полка Краснокутского, который включен в ударную группу прорыва.
За пять месяцев войны это был третий командир дивизии. Первый командовал нами недолго. Незаметно промелькнул и второй. А вот третий, генерал-майор Любовцев, командует дивизией с сентября, и командует хорошо. Правда, о нем почему-то сложилось мнение как о командире-неудачнике - мол, ни одного крупного боя дивизия при нем не выиграла. Да и 8-я армия, которой он командовал до прихода к нам, особых успехов не добилась.
"А кто в первые месяцы войны выигрывал сражения?" - спрашивали более трезвые люди.
Давать оценку командиру - значит, в какой-то мере оценивать и действия соединения или части, которой он командует. Дивизия вела тяжелые бои. Во всех этих боях роль генерал-майора Любовцева была ощутимой. Он терпеливо передавал свой опыт молодым кадрам, учил их методам современного боя.
Помнится, еще на Ораниенбаумском пятачке, вскоре после того как страна отметила 24-летнюю годовщину Октября, поздним темным вечером он собрал нас, командиров полков, и наших заместителей по политчасти. Мы шли к нему с чувством некоторой вины и тревоги, ибо никто из нас не выполнил за последние дни его приказа по расширению плацдарма. Но Илья Михайлович настроен был миролюбиво. Встретил он нас так, как будто пришли мы к нему не с докладом, а в гости. Он вышел из-за своего небольшого рабочего столика и каждому из нас пожал руку. Тут же предложил располагаться, кто как может.
Поинтересовавшись, кого мы оставили в полках за себя, Любовцев встал, осмотрел каждого из нас, как бы спрашивая, о чем мы думаем, и неторопливо повел разговор:
- На днях начальник политотдела дивизии Ипатов мне доложил, что в некоторых подразделениях среди нового пополнения раздаются голоса, что якобы наша дивизия драпанула с Лужского рубежа без особого сопротивления и теперь, прижатая к Финскому заливу, не знает, как удержать плацдарм.
Произнеся эти слова, он умолк и снова обвел нас своим пристальным взглядом. Сказанное комдивом не было для нас новостью. Такие разговоры среди новичков ходили. Поэтому мы с напряжением ожидали, что же по этому поводу скажет командир дивизии, мнением которого мы дорожили.
- Мне нет нужды вам доказывать, что это не так, потому что вы не хуже меня знаете, как сражалась дивизия и каждый ее полк на Лужском рубеже, а затем, под натиском превосходящих сил врага вела упорные оборонительные бои во время отступления. Действиями нашей дивизии в штабах армии и фронта довольны. Она не только справилась с возложенной на нее задачей, но и сохранила свою боеспособность.
После этих слов мы вздохнули с облегчением. Кто-то даже бросил реплику: "Мы пресекаем эти демобилизующие разговоры".
Любовцев не любил, когда его перебивали. Однако замечания на этот раз не сделал. Он продолжал развивать свою мысль спокойно, уверенный в своей правоте.
- Наша дивизия, - говорил он, - прошла за свою короткую историю три славных этапа. Первый - в районе села Ивановского, второй - от села Ивановского до деревни Большие Корчаны, третий - между Большими Корчанами и Ораниенбаумом.
Мы внимательно слушали комдива. То ли не было у нас времени для размышления, то ли не хватало опыта и знаний, чтобы оценить и обобщить действия дивизии так, как это сделал комдив.
Мы, конечно, понимали, что каждое подразделение дивизии без боя не сдало ни одной позиции, что каждый воин бьется с врагом в полную меру своих сил. Но теперь, слушая своего командира, я, как и все присутствующие, смотрел на проведенные за три с лишним месяца бои иными глазами - наши жертвы были не напрасными.
Бои в районе села Ивановское - это первое боевое крещение только что созданной дивизии. Без героизма, без самопожертвования ополченцев, видимо, не удалось бы задержать дальнейшее продвижение вражеской пехоты и танковых соединений, помешать им выйти к Приморью.
- Этот участок, где героически сражалась дивизия, - отметил генерал Любовцев, - войдет в историю боев под Ленинградом яркой страницей. Маршал Ворошилов, когда я принял дивизию, сказал мне, что благодаря стойкости ополченцев Московского района наша 8-я армия избежала окружения, выйдя из Эстонии без ощутимых потерь.
Второй этап, который длился два месяца, отличался от первого подвижной обороной.